Имя Звезды

— В страхе нет ничего зазорного, — сказала она. — Но если захлестнет — не давай ему воли. Страх — змея, лишенная яда. Помни это. Эта мысль может оказаться спасением.

Она шагнула в сторону, когда до машины оставалось всего несколько сантиметров, а потом пошла дальше.

27

Я смутно помню, чем занималась следующие несколько дней. Занятия на всю неделю отменили. Каллум со Стивеном по очереди дежурили в школе. А календарь отсчитывал дни: 4 ноября, 5 ноября, 6 ноября… Журналисты, в отличие от меня, пристально следили за ходом времени.

В среду 7 ноября я проснулась около пяти утра. Мозг, дремавший много дней, вдруг взял и включился, пульс зашкаливало. Я села, обвела глазами темную комнату, останавливая взгляд на всех предметах. Вот тумбочка у моей кровати. Мой письменный стол. Дверца шкафа приоткрыта, но слегка, за ней не спрячешься. Вот Джаза, спит в своей постели. Я схватила клюшку, потыкала под кроватью, ничего. Потом сообразила, что призраков так искать бессмысленно, поднялась, как можно тише соскочила на пол, встала на четвереньки. Никого. Джаза пошевелилась, но продолжала спать.

Я взяла халат, косметичку и прокралась в душевую — там, прежде чем встать под душ, я осмотрела все кабинки и даже после этого задернула занавеску только наполовину. Войдет кто-нибудь — наплевать.

Как только открыли столовую, я пошла завтракать — Джаза еще даже не вылезла из кровати. На углу напротив столовой стоял Каллум. На нем был синий форменный костюм сотрудника Лондонского метрополитена, а сверху — ярко-оранжевый жилет; в руке он держал планшетку. Если он думал, что выглядит уместно и совсем не подозрительно, то жестоко ошибался.

— Ты чего делаешь? — осведомилась я.

— Делаю вид, что слежу за транспортными потоками в преддверии прокладки нового автобусного маршрута. Видишь — планшетка и все такое.

— Вы своими головами до этого доперли?

— Разумеется, мы доперли своими головами, — ответил он. — Что тут еще придумаешь — мне придется простоять перед школой несколько дней, и никто не должен ничего заподозрить, а кроме этой планшетки, никаких подходящих вещей у нас не нашлось. Кстати, нас не должны видеть вместе, так что вали.

Он снова уткнулся в планшетку, положив конец разговору. Я зашагала прочь, чувствуя себя полной дурой.

В столовой я в этот час оказалась единственной. Думала, как обычно, захомячить целую тарелку сосисок, но впихнула в себя только стаканчик сока и черного, обжигающего, как лава, кофе. От нечего делать я принялась читать медные таблички на стенах — имена выпускников, их достижения. Поглазела на витраж в высоко расположенном окне — там был изображен ягненок, но тут же вспомнила, что ягнят только и делают, что ведут на заклание, если только они сами не отправляются не-разбери-пойми-куда в обществе всяких сомнительных львов.

Мне нужно знать, как именно они собираются остановить Потрошителя. Если я этого не узнаю, я свихнусь. Я встала, сунула поднос на каталку, снова вышла на улицу и направилась к Каллуму.

— Я же только что сказал…

— Покажи, как вы работаете, — сказала я.

— Сама видишь как.

— Я не о том… Покажи, как вы разбираетесь с ними.

Он поковырял булыжник носком сапога.

— Нет, не могу, — сказал он.

— И вы еще хотите, чтобы я не свихнулась? — осведомилась я. — Ты считаешь, я не имею права знать? Я совершенно беззащитна. Покажи.

— Ты хоть представляешь, сколько я в своей жизни подписал бумажек, в которых написано, что я никогда и никому не скажу?

— Ну ладно, тогда и стой здесь со своей планшеткой. Только если не покажешь, я буду стоять рядом и пялиться на тебя. Буду ходить за тобой хвостом. Буду делать все, чего делать не должна. Выбора у тебя нет.

Уголок его рта слегка дернулся.

— Совсем нет? — уточнил он.

— Ты даже не представляешь, на что я способна, если меня довести.

Он огляделся: вправо, влево, вокруг площади. Отошел ненадолго, позвонил куда-то.

— Договоримся так, — сказал он, вернувшись. — Ты никому не скажешь. Даже Стивену. Уж тем более Бу. Никому.

— А чего скажу-то? Меня здесь вообще не было.

— Договорились. Мне сегодня звонили со станции «Бетнал-Грин». Там у них проблема. Давай, пошли.

Мы дошагали до «Ливерпуль-стрит». По дороге я тоже принялась считать камеры — мне удалось разглядеть тридцать шесть штук, а на самом деле их наверняка было гораздо больше. Камеры крепились к углам зданий, светофорам, прятались в оконных проемах, торчали над каменными карнизами, висели рядом с фонарями на столбах… столько камер, и ни от одной из них никакого толку, если речь идет о Потрошителе.

Мы зашли в метро, Каллум предъявил пропуск, я приложила проездной к считывателю. Пока я возилась, он уже спустился до середины эскалатора, пришлось нагонять его бегом.

— А по их мнению, ты чем занимаешься? — спросила я, когда мы сели в поезд.

— Официально я сотрудник Лондонского метрополитена. Они думают, что я инженер. Так написано в моем личном деле. Еще там написано, что мне двадцать пять лет.

— А на самом деле?

— На самом деле двадцать.

— А что они делают, когда врубаются, что ты… никакой не инженер?

— Ну, мое имя и телефон им сообщают начальники других станций — если у них что-то… происходит. Я приезжаю, решаю проблему. По моему опыту, большинство вообще не хочет лезть ни в какие подробности. Если бы они знали, сколько я решаю этих самых проблем, сколько поездов выбивались бы без меня из графика… Не исключено, что я самый нужный сотрудник метро.

— При этом самый скромный, — заметила я.

— Ну, это большой вопрос. — Он улыбнулся. — Метрополитен — огромная штука. Настоящий подземный мир. Одних рельсов почти четыреста километров, но я в основном занимаюсь теми участками, которые расположены глубже: двести километров запасных путей плюс неиспользуемые и служебные туннели.

Поезд шел по туннелю. Из окон мне было видно только темноту, лишь иногда — очерк кирпичной стены.

— Я много работаю на той станции, куда мы сейчас едем. Меня там знают. Там погибло больше народу, чем на любой другой станции, да и вообще где-либо во всей системе. В войну там было бомбоубежище. Однажды ночью неподалеку испытывали новые зенитные орудия — испытание было секретное. Жители услышали взрывы, подумали, что начался налет, и опрометью бросились под землю. Кто-то споткнулся, упал на ступенях, на лестнице началась страшная давка. Погибло сто семьдесят три человека — многие так здесь и ошиваются.

Тут в громкоговорителе раздался голос диктора — он объявил, что поезд прибывает на станцию «Бетнал-Грин». Мы вышли, на платформе было совсем тихо. Нас дожидался пузатый мужчина — на лице множество лопнувших капилляров.

— Приветствую, Митчелл, — сказал он, кивнув. — А она кто?

— Стажер. Побудет на платформе. Что тут у вас?

— Неполадки на пути восточного направления. Поезд доходит до автостопа. И встает, с какой бы скоростью ни двигался.

Каллум кивнул с видом человека, которому все понятно.

— Хорошо. Действуем по обычной схеме.

— Да.

Пузатый удалился, оставив нас вдвоем.

— А как это «по обычной схеме»? — спросила я.

— Он сваливает, садится пить чай и не задает никаких вопросов.

Каллум поставил сумку на платформу, снял пиджак, подпрыгнул и набросил его на камеру видеонаблюдения, направленную на дальний конец платформы.

— Снимай куртку и делай то же самое вон с той, — сказал он, указывая на камеру в середине платформы.

Я сняла куртку и подошла к камере. Висела она довольно высоко, но после нескольких неудачных бросков я ее все-таки накрыла. Каллум отошел в дальний конец платформы — там имелся технический проход высотой примерно по грудь. Дверь была увешана всяческими предупреждениями. Все клонили к одному: «Нет. Нельзя. Назад. Стоять. Шаг вперед — и тебе конец». Каллум открыл дверь — за ней оказалось несколько ступеней, спускавшихся до уровня рельсов.

— Итак, — сказал Каллум, — поломки в работе автостопа. Автостопы — это автоматические датчики, расположенные на путях в начале и в середине каждой станции. Мели поезд проходит их на скорости больше пятнадцати километров в час, срабатывает автоматика, поезд останавливается. И есть важная подробность. Посмотри-ка вниз. Сколько там рельсов?