Алое платье

Антон Петрович снисходительно ухмыльнулся.

— Может быть, хватит меня учить? Сам знаю.

— Ой, вот до чего я это не люблю, когда начинают обижаться. Я тебе так скажу: ты с нами сегодня последний раз. Где еще на халяву выпьешь? А тут сам Бог велел!

Антон Петрович смутился.

— Слушай, хватит.

— Перестаньте болтать! Как дети малые, — приструнил их Баранов, изучая пустой фужер. И, обращаясь к Захару Матвеевичу, сказал: — В этом году ожидается холодная затяжная весна. — Сделал паузу, помышляя сильнее ошеломить Захара Матвеевича своей осведомленностью в долгосрочном прогнозе погоды, и продолжил: — Надо нацеливаться на резкое сокращение сроков проведения полевых операций, сконцентрироваться и работать по уплотненному графику.

— Мы это учтем, Леонид Егорович. Главное внимание уделим развертыванию социалистического соревнования. Одновременно с культивацией будем вести боронование зяби, подкормку и ремонт озимых посевов. Заодно начнем сев ячменя и люцерны. А на виноградниках у нас уже вовсю кипит работа.

— Так, так, — одобрительно кивнул головой Баранов, держа в правой руке вторую куриную ножку (в левой у него был пустой фужер). — Хорошо. Только выполняя эти агромероприятия, не забывайте о качестве. Имейте в виду, высоких результатов можно ожидать только тогда, когда земля как следует вспахана, правильно спланирована, в достатке подкормлена и напоена влагой. — Дав дельный совет, он налил себе сам и опрокинул. — Хорошее вино, не обманул.

— Имеется кое-что и покрепче.

— Да ну? — с притворным удивлением произнес Баранов. — Почему бы тебе сразу было не сказать! Вот как ты нас уважаешь. А ну показывай, что ты там припрятал!

Захар Матвеевич произнес:

— Желание гостя — закон.

А Гаврилов все никак не мог успокоиться.

— Ты допьешь когда-нибудь?! — допытывался он у Антона

Петровича.

— Я-то допью, а тебе уже хватит, по-моему.

— Ну, брось, брось, чего ты разозлился…

— К чему ты всякий раз это говоришь? — спросил Антон Петрович ровным голосом. Он был человеком пожилым, медлительным, вдумчивым, с лицом, закаленным дождем и ветрами.

Меж тем Захар Матвеевич поставил на стол три бутылки со звездочками, тарелку с новой курицей, положил шоколадные конфеты в коробке, а большие фужеры он заменил изящными рюмочками. Гаврилов тут же схватил одну бутылку за горлышко, поцеловал ее, погладил рукой, открыл и стал разливать. Охмелев, он обрел смелость, впал в воодушевленное настроение и почувствовал в себе необыкновенную веселость. Так происходило всегда, когда он выпивал за чужой счет. Трезвый, он все больше молчал в присутствии даже какого-нибудь заведующего отделом, не то что секретаря, но, как только выпивал — его тянуло обратить на себя внимание. Протрезвев, он терзался, вспоминая с отвращением свои глупые выходки, каялся, давал клятву сам себе больше никогда не юродствовать, но как только выпивал — снова делался придурком. Сейчас ему очень захотелось поговорить, и он начал нескончаемый рассказ о том времени, когда был неженатым, про каких-то друзей, которые как были болванами, так ими и остались, а вот он стал человеком. Рассказывал бессвязно, иногда ограничиваясь одними междометиями или жестами. А так как его никто не слушал, он постоянно умолкал и отчаянно прикладывался к рюмке.

— Эх! Давайте выпьем, чтоб не стыдно людям в глаза было взглянуть, — призвал он, таким способом привлекая к себе внимание,

Все услышали его призыв, выпили, закусили. Незамедлительно опрокинули еще по рюмочке. Баранов начал пьянеть, однако еще не лишился самообладания до такой степени, чтоб потерять свое лицо. Его руки сами по себе стали ощупывать пиджак, одна из них достала из кармана носовой платок, прилежно вытерла рот и судорожно принялась искать карман, чтоб вернуть платок на место.

— Качество! Качество и еще раз качество! — вспомнив о прерванном разговоре, медленно изрек он. И с какой-то гениальной прозорливостью, характерной для определенной фазы застолья, которая как раз в тот момент и наступила, еще медленнее промолвил: — Толковый ты руководитель, Захар Матвеевич. Честно скажу: многого добьешься. Но о соревновании не забывай. Ругаться буду!

Захар Матвеевич вовсе не выглядел хмельным, слегка подвыпившим — да, но никак не пьяным. Ничего не затуманилось в его голове, просто слегка расслабился. Он искусно, так, чтобы не обидеть гостей, раз за разом наравне со всеми брал в руки рюмочку, дожидался, когда все выпьют, тянулся вилкой за закуской, одновременно пододвигая кому-то тарелку поближе, и незаметно ставил свой стаканчик на место, не притронувшись к нему губами. Однако его язык развязался, и он решил внести свою лепту в развитие бессмертного марксистско-ленинского учения, в аспекте социалистического соревнования. Конечно, ему лучше бы помолчать, но, видимо, на душе так наболело. И он, нетерпеливо кашлянув, произнес:

— Соревнование мы развиваем везде. Но не мешало бы его осовременить, внести что-то новое — более приземлённые человеческие желания. Я так понимаю: пока у людей был энтузиазм, соревнование вдохновляло, повышало интерес к работе. Сегодня энтузиазм пропал, тут скрывать нечего. Если бы появились реальные стимулы, а не только «Доски почёта» и грамоты, скажу точно, заинтересованность людей в результатах своего труда повысилась бы. Я имею в виду денежное стимулирование. Вот вы сами сказали, что основной задачей социализма является наиболее полное удовлетворение потребностей советских граждан материальными благами. А чем можно удовлетворять эти потребности, как не рублями?

Баранов, опрокинув еще рюмочку, поморщился и, подавшись всем туловищем вперед, принялся внимательно разглядывать Захара Матвеевича. Глаза его подкатились.

— Интересно, интересно! Послушать тебя, получается там, наверху, все дураки, ничего не соображают, один ты такой умный нашелся. — Сказав это, брезгливо фыркнул, воткнул в ветчину вилку и, обдумывая что-то, неспешно пожевал. Он обладал даром в нужный момент выдерживать паузу. За столом стало тихо. И внезапный окрик Баранова в этой тишине показался очень громким: — Да ты знаешь, что материальное стимулирование, о котором ты нам сейчас рассказываешь, внедрялось ещё при Хрущёве, «косыгинской» реформой внедрялось. А какой результат получили? Помнишь? Коррупция, раздувание бюрократического аппарата, рост дефицита. Все смели с прилавков. У людей появились дополнительные деньги, возникла диспропорция между покупательной способностью и товаром. Теперь понимаешь, к чему могут привести твои идеи? Запомни: нельзя допустить, чтоб у трудящихся появились лишние деньги. Ты понял? Ни при каких обстоятельствах нельзя. И так трудно что-либо купить, зайдешь в магазин — жить не хочется, а тогда вообще прилавки опустеют. Вот так-то. Чтоб рассуждать об этом, надо видеть немного дальше своего носа. Для успешного соревнования важно последовательно укреплять и развивать социалистический характер производства, взаимоотношения между трудящимися, а не разбрасывать деньги направо и налево.

При этих словах лицо Баранова сначала перекосилось, потом повисло над столом. Через некоторое время он овладел собой, весьма гордо обвел всех помутневшим взглядом и снова поник. Захар Матвеевич, ожидая неприятностей, призадумался и, как бы оправдываясь, проговорил:

— Кто хвалит меня — тот мой враг; кто меня критикует —тот мой учитель.

— Вот, правильно, это ты очень верно сказал, — подняв на Захара Матвеевича осоловевшие глаза, похвалил его Баранов. — За это я тебя люблю и уважаю. — Сказав, самозабвенно выдохнул и выпил. — Хорошо пошла!

— Какие умные речи вы говорите, Леонид Егорыч, дайте я вас поцелую, — сказал ему Гаврилов.

Баранов сердито промычал что-то невнятное, отстранил растопыренные для объятий руки Гаврилова. А Гаврилов налил себе, недовольно посмотрел на шефа.

— И вы обижаетесь? Ваше здоровье!

— Леониду Егорычу-то налей, — сказал Антон Петрович.

— А! Чего там! — поднимая рюмку, пробормотал Гаврилов, залпом выпил и принялся озираться, очевидно, пытаясь что-нибудь вспомнить и тоже утереть нос директору, но, судя по его не моргающему взгляду, это ему не удалось. Тогда он потыкал в тарелку пальцами, схватил кусок ветчины. Выведенный из себя, швырнул его на стол и решительно выпил еще раз. Подумав, вытащил из кармана блокнотик, оперся локтем о стол, чтоб записать последнюю фразу Баранова, так, на всякий случай. Однако и эту фразу, услышанную буквально минуту назад, припомнить так же не мог. Продолжая напрягать свою память, он потянулся за кусочком ветчины, который бросил, при этом непослушной рукой смахнул блокнотик на пол. Чтоб исправить свою оплошность, наклонился, долго смотрел в нерешительности. Наконец попытался достать блокнотик, не рассчитал усилия и вместе со стулом опрокинулся. Раздавшийся грохот привлек внимание всех участников ужина и заставил их повернуться в его сторону. Гаврилов лежал, раскинув широко руки, как павший воин.