Алое платье

— А вы даже не пытаетесь осмыслить природу и сущность состязательности. Вы тут пытаетесь раскрывать совсем другие способности, развиваете совсем другие производительные силы, активно проявляете свою инициативу только для удовлетворения своих потребностей, а потом мотаетесь по роддомам. О чем это свидетельствует? Это свидетельствует о вашем невежестве!

На последнем слове Баранов сделал ударение, всех обвел многозначительным взглядом, а на лице его проступила присущая коммунистам предыдущих поколений агрессивная решительность. Затем он несколько сбавил темп научно-популярного монолога, потом и вовсе, видимо, собираясь с мыслями, прошелся туда-сюда молча. Захар Матвеевич стоял, следя за его передвижением глазами, и лихорадочно соображал, что же делать? Все идет к тому, что визит задержится. Сейчас потребует протоколы заседаний парткома или еще что-нибудь затеет. Он взглянул на уполномоченного «Вторчермета» и заметил на его губах сдерживаемую улыбку. Антон Петрович совсем не злорадствовал, просто он, привыкший заниматься делом, ничего не понимал из речи Баранова, не понимал, для чего тот так много говорит. «Тебе смешно, — вздохнул Захар Матвеевич, — а Марина, стоя под тополями, будет вынуждена мерзнуть на холодном ветру. Может не выдержать и уйти домой. Она и так в последнее время стала какой-то недоверчивой, теперь же совсем обидится».

Баранов между тем втянул в легкие воздух и продолжил:

— Социализм не создается по указкам сверху, социализм есть творчество самих народных масс, писал Ленин в своей работе «Как организовывать соревнование?» Он еще процитировал Сен-Симона, и Захар Матвеевич узнал о том, что принцип «от каждого по способностям, каждому по труду» выдумал Сен-Симон, а вовсе не Ленин, как он предполагал прежде.

«Это же надо так насобачиться! И даже не запнется, — вслушиваясь внимательнее, удивлялся Захар Матвеевич.

Время шло, Баранов говорил и говорил, его голос сделался жестким и пронзительным. Захар Матвеевич сообразил, к чему он клонит, тут не надо было теряться в догадках. Еще на прошлой неделе свой человек в райкоме шепнул Захару Матвеевичу, что готовится вопрос по заслушиванию его на бюро по поводу невыполнения им второй год подряд плана по сдаче металлолома. Теперь Баранов ведет с ним воспитательную работу с единственной целью — проинформировать на бюро, что он лично принимал необходимые меры.

Далее он взялся убеждать Захара Матвеевича в том, что необходимо большое внимание уделять молодежи для включения всех их резервов, чему всегда мешали формализм, отсутствие широкой гласности, сравнимости результатов. В конце речи Баранов потемнел лицом, нахмурился и, обращаясь непосредственно к Захару Матвеевичу, сделал вывод:

— Скажу тебе прямо и открыто: не можешь или не хочешь работать — уступи место тому, кто хочет и может, кто имеет ясные цели и способен всколыхнуть массы людей, вывести их из состояния апатии и неверия в свои силы, вдохнуть в них уверенность и энергию. Это касается и Козлова. Так и передай ему, когда он вернется из роддома.

— Зачем же так, Леонид Егорович, мы с ним хотим и можем. И даже результаты кое-какие уже имеем. Обещаю вам, используем все свои резервы для выполнения поставленных задач, особенно в работе с молодежью.

— В таком случае не знаю, чем объяснить вашу бездеятельность. Мне непонятно, о чем вы думаете. — Захар Матвеевич в эти минуты думал все так же о встрече с Мариной, но не захотел признаться в этом и промолчал — Впредь не допущу расхлябанности. Ругаться буду! — прошагав мимо, пригрозил снова Баранов и дыхнул на директора перегаром.

Захар Матвеевич тут же сориентировался и, воспользовавшись подарком судьбы, оживился.

— Исправимся, Леонид Егорович, как член парткома всю ответственность беру на себя. — Потом немного замялся, придал лицу простецкий вид и ласково проговорил:

— Вы сегодня целый день в разъездах, может, поужинать желаете? Заодно опрокинем по рюмочке.

Инструктор райкома партии Игорь Сидорович Гаврилов и уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович Кучеренко навострили уши и застыли в ожидании.

— У меня нет ни одной лишней минуты, — уже с меньшей суровостью произнес Баранов.

— Понимаю, понимаю, дел по горло, но такое вино грех не попробовать. Я вас очень прошу, не пожалеете.

Баранова растрогали эти слова, он посмотрел внимательно на инструктора, уполномоченного «Вторчермета» и, увидев, что они озабочены его ответом, спросил их:

— Ужинать будете?

— Да, — ответил инструктор Гаврилов.

— Не откажусь, — скромно произнес уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович.

Баранов подумал, подумал, потом похлопал Захара Матвеевича по плечу и сказал:

— Ох ты и хлюст! Ох и хлюст! Вы только посмотрите на него! Чует кошка, чьё мясо съела! Ладно, ладно, открывай свой бункер. — И тут же, обернувшись к Гаврилову и Антону Петровичу, сказал, подняв брови и подобрев лицом. — Идемте, мы действительно заработались сегодня. Еще нескоро до дома доберемся.

Последняя фраза Захару Матвеевичу пришлась не к сердцу. «Лучше бы не затравливал», огорчился он молча, и направился открывать потайную дверь. Антон Петрович, увидев, как директор почему-то пошел к шкафу, озадачился, а Гаврилов заулыбался и шепнул ему:

— Сейчас мы пройдем сквозь стену.

х х х

И они прошли. Банкетная комната напоминала уютную столовую и спальню одновременно. Посередине нее стоял большой стол, накрытый скатертью, деревянные стулья. У стен — шифоньер, холодильник, сервант и разложенный диван с подушками. Все эти предметы были разрознены и расставлены так, как не расставляют мебель ни в столовой, ни в спальне. На стене висели две большие картины в рамках: на одной художник-самоучка изобразил Карла Маркса; на другой — нагую женщину на фоне плывущих по озеру лебедей. Она, закинув одну руку за голову, лежала на зеленом лугу среди ярко-красных цветов и, видимо, замечтавшись о возлюбленном, томно дремала. Баранову Захар Матвеевич предложил место во главе стола, Гаврилову и Антону Петровичу указал на стулья по разные стороны его, сам же принялся хозяйничать.

Из холодильника на скатерть перекочевали прозрачная ваза с яблоками, колбаса, ветчина, копченая курица. Затем он поставил перед каждым двухсотграммовые фужеры, разлил из напоминающего древнегреческую амфору вместительного графина рубиновое вино и сказал:

— Ну, давайте!

Фужеры дружно стукнулись, издав тонкий звон; выпили по первой и замолчали. Да и некогда было разговаривать — все с удовольствием набросились на колбасу, особенно усердствовал Гаврилов. Потом еще выпили, и тогда завязалась беседа: безмятежная, деловая. Посмотрев, как Баранов закусывает оторванной от курицы ножкой, а Антон Петрович даже не притронулся к еде, Гаврилов проронил:

— Кто работает, тот не ест! — И, довольный своей наблюдательностью, гордо помотал головой.

Баранов продолжал обгладывать ножку, одновременно интересуясь у Захара Матвеевича началом весенних полевых работ, при этом не позволяя себе «нагибать» его за расхлябанность. Теперь Захар Матвеевич представлялся не директором совхоза, но гостеприимным хозяином, и чувство такта требовало уважительного отношения к тому, кто поит и кормит.

— Бог троицу любит, — вспомнил Гаврилов, наполняя вином фужеры.

— Мы не на свадьбе, за ужином тосты не произносят, — заметил Антон Петрович.

— Ты пей, пока наливаю, — дружелюбно посмеиваясь, ответил Гаврилов, присвоивший себе роль тамады. И Антон Петрович выпил.

— Я от работы этой вообще нервный. А удивляются, что мы пьем… Мало еще пьем! — проговорил Гаврилов. Затем помотал графином, присосался к его горлышку.

Восхитившись удалью гостя, Захар Матвеевич снисходительно улыбнулся и сказал:

— Давайте еще по одной, чтобы почувствовать вкус.

Все выпили. Баранов выпил залпом, Захар Матвеевич отпил чуть-чуть и поставил, а Антон Петрович тянул медленными глотками.

— Ты будешь допивать или нет? — сказал ему Гаврилов, —

видишь, все тебя ждут!