Полужизни

– Но я отступила от темы, – усмехнулась Мэри. – Вот что случается, когда неделями ни с кем не разговариваешь! Можно написать твой портрет?

Что за бредовая мысль? Это что – шутка? Ответ она прочитала у меня на лице.

– Почему нет? Ты напоминаешь ангела или фею, хотя ни тех ни других я не видела! Но такую, как ты, я не забуду. Захочется – напишу портрет и против твоего желания.

– Пожалуйста, не надо!

– Кое-кто из натурщиков в решении вопроса вообще не участвовал! – Она кивнула на картины.

– Я не хочу быть натурщицей! Но если бы хотела, то в художники выбрала бы именно вас. – Ответ меня порадовал: великодушный, но при этом твердый. Мэри придраться не к чему.

– Почему меня?

– Вы лучший художник из тех, чьи работы я знаю.

– Рембрандт, Пикассо, Климт, Кандинский, Хокни, Херст, – скороговоркой перечислила Мэри. – Хочешь сказать, я лучше их всех?

– В подлинниках я их картины не видела. Только репродукции.

В глазах Мэри вспыхнуло... неужели торжество?

– Рут... – хрипло произнесла она. – Рут... Подожди здесь...

Я сгорала от нетерпения: что дальше? Мэри снова ушла наверх и вернулась с «Аббертоном». Пульс застучал в висках. Все это время картина олицетворяла для меня тот ужасный день в галерее Сола, я очень старалась его не вспоминать, а когда не получалось, чувствовала себя сбитой с толку и беспомощной. Но после разговора с Мэри что-то изменилось. Теперь я воспринимала картину иначе.

– Вот. Если хочешь, «Аббертон» твой. Дарю.

– Дарите? – растерялась я.

– Прежде я тебе не доверяла, зато сейчас – на все сто процентов! – Мэри смущенно улыбнулась. – Человеку, понимающему, что нельзя оценить картину по репродукции, доверять можно. Не представляешь, как часто люди вешают на стену репродукцию «Рождения Венеры» и уверены, что владеют шедевром Боттичелли!

Я чувствовала себя подлой предательницей: картина-то предназначалась не мне, а Эйдену, причем исключительно ради даты и имени Мэри в правом нижнем углу. О моих помыслах бедная Мэри и не подозревала! Я старательно убеждала себя, что не делаю ничего плохого. Интересно, как Мэри отреагирует, если я назову имя Эйдена? Нет, и пробовать не стоит!

Не нужно ей знать ни имя Эйдена, ни что мы вместе живем. Пусть лучше ничего о нас не знает. Я ненавидела себя. Ненавидела, поскольку чувствовала: что бы ни сказала и ни сделала Мэри, я-то ей не доверяю.

Мэри сложила пальцы рамкой и поднесла к моему лицу.

– Ну, Рут Басси, расскажи о себе! Прежде чем писать портрет, я должна узнать модель. Откуда у тебя шрам? Как это случилось? Думаешь, нести свое бремя молча – признак силы? Даже если и так... Разве стоит быть сильной? Сказать, что происходит с сильными людьми? Они становятся жертвами слабых! По-твоему, почему я в тот день устроила безобразную сцену в галерее?

Господи, как же мне отсюда выбраться!

– Ты казалась такой сильной, а я чувствовала собственную слабость. Слабые всегда нападают на сильных, потому что так безопаснее. Слабаки боятся слабаков, которые могут ударить исподтишка и сделать больно, а сильный человек просто развернется и уйдет. Рассказать, как я стала слабой?

– Нет, нет... – Я схватила «Аббертона», боясь, что Мэри передумает. – Мне пора.

Мэри крепко стиснула мою руку.

– Расскажи о себе, тогда и я о себе расскажу!

«Спокойно, без паники!» Повторив, что мне пора, я распахнула входную дверь.

– Однажды ты расскажешь мне все! – пообещала Мэри.

Казалось, я не на улицу вышла, а вынырнула из-под воды. К машине бежала не оглядываясь, потому что на крыльце наверняка стояла Мэри и смотрела мне вслед. Я ехала домой с твердым убеждением, что безумный рассказ Эйдена ничуть не безумнее женщины, которую он якобы убил.

В чем смысл, я не понимала, но он наверняка присутствовал.

10

4/3/2008

– У нас не интрижка! – возмутилась Оливия. – Не знаю, заметила ты, или нет, но я интрижки не завожу! А тебя это устраивает, да? Нравится, что у меня никого нет, что я всегда под боком...

– Не передергивай! Я не хочу, чтобы ты была одинока и...

– И боялась сказать мужчине, что мне вырезали матку и яичники, поэтому детей я иметь не смогу?

– Хватит! Хватит затыкать мне рот своей болезнью и на жалость давить!

Чарли хотелось, чтобы сестра дала ей отпор. День клонился к вечеру, а Оливия сидела на диванчике в шелковой кремовой пижаме. Дорогие пледы и мебель с дизайнерской обивкой делали крошечную фулемскую квартирку уютной до отвращения. Суету и физическую нагрузку Лив не жаловала. За исключением секса с Домиником Ландом.

Чарли чувствовала себя настоящей хабалкой, но понимала: просто так ей не успокоиться.

– Поставь себя на мое место! Я душу ему излила, умоляла о помощи, а он чавкал, называл меня ничтожеством и с удовольствием втаптывал в грязь. Откровенно наслаждался своей мудростью и моей беспомощностью. Я, мол, подружка психопата! Лив, твой ухажер – настоящий джентльмен! Когда я велела не соваться в мои дела, он выложил сенсацию: «Я палец о палец ради тебя не ударю, а твою сестру трахаю, и мы вместе над тобой смеемся». Тебе не приходило в голову, что такой информацией мне хотелось бы владеть заранее?

– Твой эгоизм не знает границ! – Оливия порозовела от гнева. – Не провоцируй, а то снова вспомню свою болезнь и начну давить на жалость! Ты себя-то слышишь?

Разве в таком состоянии что-нибудь слышат?

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Не понимаю, в чем проблема! Тебе понадобилась юридическая помощь, и я порекомендовала Домми. Дело ведь...

– Домми?! Мне снится кошмар, разбудите меня, пожалуйста!

– Я не сказала тебе, потому что каждое мое решение ты...

– Лив, неужели ты не найдешь никого лучше заторможенного халявщика, который не смотрит в глаза собеседнику, собираясь на ланч, намеренно «забывает» бумажник, теребит свой «Блэкберри», как сопливый подросток пипиську. Который похож на сутенера...

– На сутенера?!

– Этот твой Домми похож на жирного стервятника, неужели не замечала? Он и ведет себя, как стервятник.

– Замечательно! – Оливия в изнеможении подняла руки. – Да, мужчины лучше мне не найти! Это ты хотела услышать? Домми тебя расстроил, и ты решила отыграться на мне. Ну что, теперь довольна?

– Давай, Лив, – подначила Чарли, – вытащи туз из рукава, надави на жалость!

– Чарли, у нас самые обычные отношения, и продолжаются не слишком долго. Я собиралась...

– «Не слишком долго» это, пардон, сколько?

– Месяцев шесть...

– Шесть месяцев? Я-то о помолвке с Саймоном тотчас рассказала, и с тех пор ты расхаживаешь с постной миной, всеми фибрами источаешь неодобрение, осуждаешь нас при малейшей возможности...

– С постной миной? Ничего подобного!

– Я хочу лишь немного счастья! Ты сто раз повторила, что свое мнение высказала и отныне будешь молчать, но это нелегко, правда? Нелегко молчать о том, что Саймон странный, холодный, асоциальный, ни разу в любви мне не признался... – Чарли запнулась: порыв гнева перепутал все мысли. – Асоциальный... – повторила она, справившись с собой. – Все это время ты спала с Домиником Ландом... Хочешь, диагноз поставлю? Итак, во-первых, ты трусиха, а во-вторых, лицемерка! Прячешься, задницу свою прикрываешь, а меня осуждать не стесняешься. Сколько раз ты обливала Саймона...

– Да ничего я против Саймона не имею! Он мне даже нравится! Ясно, Чарли, ты сходишь с ума, потому что...

– Я схожу, а ты уже сошла! Окончательно спятила!

– Доминик очень умен и бесконечно...

– Ну же, Лив, зови его Домми! Не порти себе кайф! – Чарли начала получать удовольствие. Порой единственный способ избавиться от боли – причинить боль ближнему. – Теперь ты в курсе, каково оно, когда твоего любимого обливают грязью!

– Я не уверена, что люблю Доминика. У нас сложные...

– Знаешь, что сказал Домми? Что я принципиально никого не слушаю. И это человек, который впервые меня видел!