Скажите Жофике

Старый Пишта не заглянул в книгу, хотя Секей подсунул ее под самый нос старика.

– Не видно что-то чернявенькой. Или вы куда-нибудь ее отослали?

Этот чего-то мудрит, подумал Понграц, он все одно, что вестник Иова: неспроста, ох, неспроста пришел он сюда! Секей и парнем такой же был, только тогда и радовался, если мог принести кому-нибудь злую весть. Когда упала бомба, он, Понграц, стоял у черного хода. Бомба швырнула его волной оземь, да с такой силой, что у него изо рта и из носа пошла кровь. Потом он еще плохо слышал. Когда пришел в себя, над ним сидел Секей и брызгал его водой. "Надобно бы, говорит, сходить в большое убежище, там, видно, беда". Сам глаза в сторону, будто жалеет его. Только Понграц знал, что ему никого не жалко. Пополз он к убежищу, бежать не мог – колено разбил, когда упал во время взрыва. Да если и мог бы – все равно напрасно: хоть на крыльях лети к убежищу, ни одной там души уже не было в живых…

Ежели этого Секея интересует черномазая, то может искать ее. Нет здесь больше Доры – улетучилась со всеми монатками. Говорит, домой хочу пробраться. Даже взяла у него связку запасных ключей, что он хранил у себя на тот случай, если кто-нибудь из дежурных потеряет свои. Обещала вернуть, и пока что он верит ей. Только не увидали бы у нее тех ключей, а то ему здорово может нагореть из-за этой разбойницы.

Так что ушла, пусть теперь ищут. Да, недолго гостила она тут, за два дня нагостилась. Так и не поведала, какая беда приключилась с ней, и спасибо-то не сказала за приют. Поглядела на него своими черными глазищами, схватила свой рюкзак – только ее и видели. Ну и слава богу, по крайней мере опять тишина. Скажи-ка, такая маленькая, а такая недоверчивая. Да разве бы он, хоть натвори она тут что-нибудь, выдал ее? Конечно, нет. Сказала бы, мол, убежала из дому на пару дней, – и все тут. Так нет; и что еще за номер с телеграммой? Вики какая-то посылает! Вики! Ну и имечко, второго такого не сыщешь на всей земле. Хотя есть же "Дора"! Семейка, нечего сказать!

Понграц снова буркнул что-то. Если Секею очень хочется услышать "да", так пусть воображает, что услышал.

– А не мешало бы вам удержать ее пока при себе. Вторая-то вряд ли вернется сюда. Или, может, вы это знали, потому и зазвали к себе черненькую?

Почему это недотепа не приходит больше сюда? Она всегда являлась в срок, аккуратно, даже после того случая. Чего Секей уставился на него своими холодными глазами, как будто он, Понграц, виноват, что Марча полюбила Имре. На Секея она плевать хотела. До сих пор никак не успокоится, уж от доченьки и костей-то не осталось! А что была за красавица! Но что поделаешь, кроме своего Имре, никого не признавала.

– Глядите, как бы голова у вас не треснула, – заметил он Секею, – уж больно много знаете. Это может вам повредить.

Секей сделал вид, что не понял его.

– Она не говорила вам, что натворила? Надеюсь, хоть не крала. Вы ее частенько посылаете в кладовую, так ведь и я отвечаю за имущество, не дай бог, пропадет оттуда что, уж не знаю, кто и платить будет.

За кого же этот рыжеглазый – чтоб ему ни дна, ни покрышки – принимает Жофи? Нашел вора! Уж ему-то, если на то пошло, стоит помолчать. Пусть-ка ответит, почему зимой в его комнате жарища, а в классах дети мерзнут? Только спросишь его, так он с самой невинной миной начнет доказывать, что в классах тяга плохая, что уголь некачественный. Его послушать, так виноваты во всем трубочисты. Дурной человек. И чего это он сует ему книгу? Там – две бумажки. Опять очки куда-то подевались.

"Улица Збпор, 7, 1-го района, Институт экспериментальной педагогики, Юдит Надь.

Просьба 29 июля сего года к 11 часам явиться в школу по делу Вашей дочери, ученицы шестого класса Жофии Надь. Предлагается прийти вместе с дочерью.

Заместитель директора школы Марта Сабо".

Круглая печать, штамп. Что за чертовщина? И во втором письме то же самое говорится, только не сказано, что "дочь", и не сказано, чтобы Жофи пришла в школу. Ага, оно адресовано заведующему отделом Калману Халлеру. Так это и есть тот самый Халаши, чтоб ему пусто было, из-за него, оказывается, чуть было не извелась бедная козявка! Еще хорошо, что Андраш не пошел да не намял ему бока. Заведующий отделом! В конце вон написано, что взятый из музея портфель является вещественным доказательством, нужным школе при расследовании проступка ученицы, поэтому получить его владелец сможет лишь после разбора дела и только лично.

Портфель! Значит, это тот самый портфель из отличной желтой кожи, который Жофи прятала в его комнате. Он еще гадал, откуда взялся портфель, и решил, что это вещи покойного Габора Надя. Потом девчонка вдруг куда-то побежала и унесла портфель, так он больше его и не видел. Уж не украла ли она его у Халлера? Это Секей виноват в том, что ему такие вещи лезут на ум. От Секея хорошего не жди. Если Жофи забрала у кого-то портфель, стало быть, так нужно было. Может, черномазая втянула ее в какую беду? В ней порча какая-то сидит. И как теперь быть? Как помочь девчонке?

С удивлением Понграц поймал себя на том, что готов пойти на все, только бы не дать в обиду свою недотепу. Что, в конце концов, эта Марта Сабо хочет от ребенка? Неужели не видит по физиономии, что она не способна на худое?

Секей зорко следил за Понграцем, но на исхудавшем, щетинистом лице старика ничего нельзя было прочесть. Наоборот, старик прищелкнул языком, как будто все это его забавляет, и даже пробормотал: "Наплевать! Какое мне дело?" Ну и противный старик! Ничто его не берет! Не задело ведь за живое! Бездушный тип! Он, Секей, давно это знал. Жара-то еще сильнее стала. А тут возись с этими писульками! Думал, удастся позлить малость старика, так нет, режет себе как ни в чем не бывало перец на кружочки и спокойно жует, точно скотина. Секей попрощался. Вывел из кладовой свой велосипед – так скорее дело будет.

Калмана Халлера он в музее не застал. Хорошо хоть не пришлось тащиться на второй этаж. Он вручил письмо у входа. Толстяк, что сидел в дверях, пообещал отдать его Халлеру, как только тот вернется из крепости. В Институте экспериментальной педагогики письмо приняла сама Юдит Надь, но даже не взглянула на него, просто черкнула в книге, там, где Секей держал палец. Хорошо бы предложить ей прочесть письмо сразу. Интересно, как оно ей понравится? Да разве заговоришь с такой? Девчонку ее он терпеть не может. Когда она убирает возле дверей старого Понграца, всегда остатки заметет к кладовке. Она, конечно, отлично знает, что это уже его, Секея, участок, вот и гадит специально ему. Ох и попадет девчонке от ее мамаши!

Но Юдит, прочитав записку, не столько обиделась на Жофи, сколько на Марту Сабо. Письмо полетело в корзинку. От волнения она не могла сидеть на месте и принялась ходить по кабинету. "Узнаю эту Марту Сабо, – возмущалась Юдит. – Из пустяка раздуть такое дело, измываться над ребенком… И она еще называется педагогом… Палач, а не педагог". Юдит впервые с теплотой подумала о работе в школе. Уж она докажет, что нельзя делать подобных вещей. Наверное, Марта затеяла это дело, чтобы лишний раз доказать Добаи, что она, Юдит Надь, не годится для работы в институте, раз не способна справиться даже с собственным ребенком. Возвратившись домой, Юдит, к великому удивлению Жофики, прижала ее к груди и, поцеловав, негодующе воскликнула: "Не бойся, ничего не бойся, я все улажу!"

"Началось!" – подумала Жофика. Еще вчера она была так счастлива. Впервые с тех пор, как не стало папы, ей было по-настоящему радостно. Дома ее ожидал обед. И мама даже поставила Жофины тарелочки: значит, она все-таки любит ее! Конечно, мама не признала, что зря побила Жофику, но ведь это и не важно. Даже в том, как она поцеловала Жофику и как заплела ей косы, чувствовалось, что маме стыдно. Мама не стала донимать ее расспросами о музее, о золотой монете, и ей не пришлось маму обманывать. Мама, вероятно, решила, что Жофика заперла своего дядю нечаянно, а о портфеле просто забыла… Оказывается, еще ничего не кончено. Когда Жофика прочитала утром письмо, она понадеялась, что тетя Марта сама ответит райсовету. Потом запишет ей в дневник выговор – и на этом конец. А выходит, не конец. Теперь вот повестку прислали, как в прошлом году Еве Перч, которая украла велосипед. Какой стыд!