Страница 93 из 183
— Так вот, — складывал Козубенко бумажку и снова бережно прятал ее в записную книжку. — Что же такое классовая война? Лучший ответ на это дает нам тот же товарищ Ленин. А именно…
Именно на этих словах в тот вечер калитка с улицы отворилась, и во двор, грохоча солдатскими сапогами, вошел вестовой.
— Который тут будет Зилов Иван?
— Я, — сказал Зилов.
Десять юношей поднялись и побледнели. Катря Кросс задрожала мелкой дрожью. Похоже было, что Зилова собирались арестовать.
Но это оказалось только вышеупомянутым извещением. Через два часа, то есть в девять вечера, явиться в этапную роту 96.
Призыв? Мобилизация? Война?
Где же правда? Революция — это единственный способ покончить с войной, итак — да здравствует революция? Или революция — это единственный способ довести войну до победного конца, итак — все-таки да здравствует революция?
Зилов расписался в большой прошнурованной, за печатями, книге. На приказе было написано «секретно», и военнообязанный Зилов, под угрозой военно-полевого суда, не имел права рассказывать о том, в чем он расписался, ни одной живой душе. Поэтому он рассказал обо всем товарищам только тогда, когда вестовой, щелкнув каблуками, скрылся за калиткой…
Первый призыв к исполнению долга
Мы бежали в роту со всех концов города.
Мы были возбуждены.
Довелось-таки, значит, и нам!
Мы бросали матерей, заламывавших руки и падавших без чувств. Хмурые отцы выходили проводить нас на крыльцо. Заплаканные сестры бежали за нами до угла. Отпустят ли до отъезда хотя бы попрощаться?
Сердца бились, как на пороге неведомого. Предчувствия, неизвестность, волнующий образ тайны грядущего сжимали их.
Наши матери, однако, зря падали в обморок. Отцы могли не хмуриться и сестры не плакать. Никто пока не собирался отправлять нас на позиции. Нас вызвали для выполнения иных обязанностей. Жестокие, кровавые бои шли по всему фронту — Ежечасно падали тысячи раненых. Огромные стационары нашего города не в состоянии были всех принять. Под ударные госпитали пошли все бывшие в городе бараки, казармы и кинематографы. Нашу роту допризывников направили в распоряжение Красного Креста. Мы должны были встречать летучки, прибывающие прямо с фронта, принимать раненых и распределять их: легких — в бараки, тяжелых — в стационары, средних — в санитарные поезда для отправки в глубь России. Три года назад мы уже делали в точности то же. Тогда мы пришли сами, призванные патриотическим энтузиазмом. Теперь на наш энтузиазм рассчитывать не приходилось. Сочли за лучшее нас просто мобилизовать. А впрочем, все это, и прежде всего «секретность», было следствием лишь чрезмерной рьяности нового комендантского адъютанта — вольноопределяющегося Виктора Воропаева.
Витька Воропаев, оставив по нашему требованию гимназию, немедленно пошел вольнопёром в армию, пробыл месяц на фронте, и сейчас поручик Гора по-приятельски перетащил его к себе адъютантом. Теперь проведение всех балов у нас в городе было возложено исключительно на Воропаева. Збигнев Казимирович Заремба месяц назад выехал в Польшу главным интендантом сформированного в Виннице польского легиона.
Ленька Репетюк тоже оставил гимназию по нашему требованию. Он поступил в винницкую школу прапорщиков и в декабре уже должен был стать офицером.
Летучки начали прибывать ночью. Они подходили с интервалами в сорок — пятьдесят минут. Участок фронта обслуживали четыре состава, а раненых хватило бы и на двадцать. Так что летучку надо было сразу же освобождать, чтобы она могла немедленно возвращаться обратно. Таким образом, за сорок минут приходилось управляться с десятью пульманами. Это триста — четыреста человек. Нас было шестьдесят. Десятерых забрала кухня, десять пошли в бараки, остальные сорок принимали составы — по четыре человека на вагон.
Летучка подходила — мы уже ждали ее с носилками у ног. Поезд останавливался, и, схватив носилки, мы бросались к вагонам. Распределением ведала сестра. Врачи были заняты в бараках — там устроили походную операционную.
Сестра, ведавшая распределением, должна была взглянуть на каждого раненого. Раненых в летучке триста, носилок — двадцать, а минут всего сорок. Но это была опытная боевая сестра. Она требовала только одного — каждые носилки должны пройти мимо нее. Она стояла под фонарем. Триста раненых — триста носилок одни за другими — сплошной чередой дефилировали мимо. Она откидывала с носилок шинель и бросала взгляд на распростертое тело. За ним — следующее, затем — третье…
— Барак! — приказывала она. — Госпиталь!.. В тыл!
И мы бежали с носилками к баракам, к высланным госпиталями двуколкам и машинам, к тыловым санитарным эшелонам — их было не меньше десятка, — выстроившимся по другую сторону воинской рампы. Потом с пустыми носилками мы бегом мчались назад к летучке.
Прибыла вторая летучка. Затем третья. Под утро подошла четвертая. После нее подкатила пятая. Это вернулась та, что пять часов назад прибыла первой. Вагоны были забрызганы кровью. Новых раненых приходилось класть на неприбранные после первых места.
— Я больше не могу… — простонал Сербин. — Когда конец крови, увечьям, смерти? Когда?!
— Когда народ вырвет революцию из рук министров-помещиков, — отозвался Пиркес. Он работал с Сербиным в паре, Сербин шел впереди, он — сзади.
Но носилки задержались, и задняя пара — Кашин и Кульчицкий — наступали Пиркесу на пятки и тоже вынуждены были остановиться.
— Да ну вас! Скорее! — рассердился Кашин. Но тут он услышал слова Пиркеса и окончательно впал в ярость. — Дурак! — закричал он. — Как ты смеешь? Война будет до победного конца…
— Лам-ца-дрица-гоп-ца-ца! — подхватил, кривляясь, Кульчицкий. — А ну-ка, давай живей, а то этот, — он кивнул на раненого с раскроенным черепом, — сейчас загнется…
В эту минуту и ему в спину уже уткнулись носилки, которые несли Зилов с Макаром.
— Ты сам дурак! — вспыхнул Шая. — Запомни на нею жизнь: я против вашей дурацкой войны! Против! Против! Против!
— Ты не смеешь!
— Большевики, — вмешался Зилов, — тоже против этой войны, но они за справедливую войну против капиталистов… классовую войну.
— Плевать мне! — подал голос Кульчицкий.
— А мне на тебя! Сволочь ты!
— Сам ты сволочь!
— Подлец!
— Иди ты!..
— Мерзавец!
— Прицепился черт его знает чего! Идиот!
— Я тебе в морду дам!
— Братики!.. — простонал раненый. — Братики, несите уже… смилуйтесь… отходю… пускай уж… хочь около дохтура помру…
Но пробку уже заметила сестра. В два прыжка она была возле нас.
— Без разговоров! — прикрикнула она. — Госпиталь! В тыл! А этого в барак!
Мы схватили носилки и разбежались в разные стороны.
Последние гимназисты
Финальный матч этого сезона нам пришлось играть поздно. Деревья уже оголились, в воздухе веяло холодом, но погода стояла ясная. Осень в этом году задержалась. Шел конец октября.
В нашей футбольной команде произошли большие перемены. Введено было двое новых. На центр, вместо Репетюка, встал Теменко. Кульчицкий перешел в беки на место Воропаева. Капитаном выбрали первого энтузиаста футбола Сербина Хрисанфа.
Участвовало в матче, однако, только десятеро. Кульчицкий вдруг не пришел. Он сообщил, что болен. Это было очень странно, так как час назад мы все его видели как будто бы живым и здоровым. Он возвращался из города, мрачно насвистывая. Матч играли со сборной военнопленных чехов, расквартированных в нашем городе.
Собственно, весь этот матч был только данью любимой традиции. Обстоятельства совсем не располагали к устройству матчей и увлечению спортом. Жизнь ежедневно потчевала новостями — фактами и событиями. И новости были чрезвычайные, факты ошеломляющие, события почти невероятные.
Первый съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Киевского округа решил передать всю власть Советам. Второй съезд казачьих частей прифронтовой полосы постановил поддерживать Временное правительство. Третий съезд украинских войсковых организаций признал единственной государственной властью на Украине Центральную раду…