Страница 65 из 183
Приехала именно Мирель по причине очень простой. Вокруг города идут сплошные облавы на дезертиров, которых много развелось по селам и лесам, и на выезд из города требовался, даже гимназистам, специальный пропуск. Постановление это не распространялось на женщин, и, разумеется, кому же, как не Мирель, следовало нас известить. Что же до истории с прокламацией, то к барону Ользе Вахмистр не пошел. Педагогический совет рассудил не давать огласки этому делу, которое, по мнению педагогического совета, компрометировало прежде всего дирекцию гимназии. Решение в конце концов приняли такое: Аркадию Петровичу сделать замечание и в помощники ему послать Пиля, а всем членам дружины, где обнаружена прокламация, снизить балл по поведению в первой четверти предстоящего учебного года. Но — поскольку в нашей дружине был обнаружен Потапчук, не числящийся членом отряда, и поскольку известно, что сам он житель этого же села, появление прокламации в нашей дружине связывалось именно с ним. Потапчука решено из гимназии исключить, а нам запретить с ним встречаться.
Мы выслушали это сообщение мрачные и злые.
— Посылают Пиля! Хо! Пускай едет. Да ни один из нас здесь не останется вместе с Пилем. Только он приедет, мы все заболеем дизентерией и вернемся домой. Но что же делать с Потапчуком?
— Ерунда! — отмахнулся Воропаев. — Потапчук пойдет к директору и скажет, что это не он. Он может конкретно указать, что прокламацию дал нам этот дурень Яков!
— Ты думаешь, Потапчук на это согласится? — иронически заметил Пиркес. — Он честный парень и скорее даст себя выгнать из гимназии.
— Ну и дурак! Тогда мы сами должны пойти к директору и это заявить. Наконец мы можем пойти к самому Ользе.
Репетюк не мог простить Воропаеву его успеха у Муси и потому рад был случаю уколоть:
— Так это же значит наябедничать! Фи, милорд!
Воропаева бросило в жар. Сердце его тоже не свободно было от ревности.
— Вы сукин сын! — обозлился он. — Если бы я пошел к Мопсу и сообщил ему правду — что не кто иной, как вы притащили в нашу команду Потапчука с этой идиотской прокламацией, тогда бы это была ябеда. Но Яков не наш, не гимназист, солдат какой-то, да еще, верно, самострел или дезертир. Вешать таких надо, а не цацкаться с ними! Что ж, из-за него своему хлопцу погибать?
Мы сорвались со своих мест и заговорили все разом. А впрочем, мы не спорили. Воропаева не поддержал никто. Нас всех возмутило его предложение, противоречившее всем нашим представлениям о чести и традициях товарищества. Но и Потапчука надо было как-то выручать. Мы кричали, не слушая друг друга, размахивали руками и горячились, не зная, собственно, из-за чего. Аркадий Петрович кричал и горячился вместе с нами. Однако именно он внес предложение, примирившее временно всех.
— Господа! — предложил он. — Лучше всего было бы притащить сюда Потапчука и самого солдата Якова! А? Как вы думаете?
На том и порешили. Кашин махнул в слободу к Потапчуку. Зилов, откуда-то знавший уже, где живет Юринчук, пошел за ним.
Мирель тем временем скрылась. Пообещав, что за обедом сообщит еще одну интересную и важную новость, она попросила дать ей с дороги умыться, и Кульчицкий повел ее в умывалку. Проходя мимо Сербина, сидевшего у края стола, Мирель успела щелкнуть его и растрепать и без того всклокоченные волосы:
— А я твою Катю вчера встретила! Красивая стала барышня!
Сербин не покраснел, а прямо посинел от стыда. Чертова Мирель! Как она смеет! При всех! Ну, погоди! Сказать про Катрю!.. Ах, Катря! Сердце Сербина сжалось, затрепетало и снова сжалось. В Катрю Кросс Сербин был влюблен безнадежно…
Мы расселись за столы и пока суд да дело принялись уминать казенный борщ и кашу.
Мирель задержалась в умывалке. Мы доели и борщ и кашу и теперь утопали в облаках дыма едкого подольского бакуна. Все в том же горячем тоне мы заканчивали дебаты насчет Потапчука, Якова и прокламации.
Хрисанф Захарович Сербин вдруг почувствовал какое-то странное беспокойство. Что за черт? Где так замешкалась Мирель? Он встал и поспешно вышел во двор. Дверь в умывалку была плотно закрыта. Ага, это Мирель, верно, и закрыла, чтобы не видно было со двора, как она там умывается. Сербина это совершенно не касалось, и он пошел прочь, мимо умывалки. Он подумал, что, пожалуй, надо пойти в сад и забраться на вишню. Там, верно, в вишняке и Кульчицкий уже сидит. Сербин обогнул угол умывалки и поднялся на перелаз у садового плетня.
То, что случилось потом, произошло, правда, при участии Хрисанфа Захаровича, но, право слово, Сербин тут был ни при чем. И он не мог бы объяснить, как это вышло. Потому что вышло все просто так, само собой.
Ступив на перелаз, его правая нога вдруг остановилась. Затем левая, вместо того чтобы перемахнуть через плетень, почему-то отступила назад и поднялась на пальцы. Тогда правая тоже спустилась на землю, по эту сторону перелаза, и тоже, как и левая, вытянулась на цыпочках. Ноги Сербина повернули его назад и тихонько донесли до дверей умывалки. Тело его припало к двери. Глаза нашли щелку между неплотно пригнанными досками. Они заглянули внутрь.
На что наткнулся там его взор?
В умывалке стоял сумрак. Она была без окон и теперь освещалась только длинными острыми лезвиями солнечных лучей, пронизавшими ее сквозь щели плохоньких, расшатанных стен. Но в сумраке этом можно было все разглядеть. К тому же Мирель и Кульчицкий стояли как раз под лучом, падающим из-под крыши. Мирель откидывала назад, на спину, свои черные кудрявые волосы. Они растрепались. Кульчицкий вдруг обнял Мирель и припал лицом к ее лицу. Сердце и дыхание Сербина остановилось. Мирель подняла руку и вдруг взъерошила Кульчицкому чуб, точь-в-точь так, как пятнадцать минут назад — Сербину…
Сербин отступил от двери и что есть силы ударил в нее плечом. Плохонький крючок вылетел из косяка вместе с петлей. Сербин перелетел через порог и грохнулся прямо под ноги Мирель. С легким испуганным криком Мирель отшатнулась. Кульчицкий от неожиданности отскочил в самый угол. Но Сербин через секунду догнал его там. Он прыгнул и схватил значительно более рослого Кульчицкого за плечи. Он тряхнул его, потом изо всех сил ударил кулаком в лицо. Они оба упали на пол.
Кульчицкий был на два года старше, на голову выше и, главное, вдвое сильнее Сербина. Это показала уже третья секунда борьбы. Он подмял под себя щуплого Сербина и придавил коленом к земле. Потом, освободив правую руку, он отпустил ему две затрещины, каждую вдвое сильнее только что полученной. Затем, вцепившись Сербину в волосы, стал тыкать его головой в твердый земляной пол.
На миг Мирель застыла в неподвижности. Внезапность всего этого потрясла ее. Но она тут же опомнилась и выбежала вон.
— Эй! — кричала она. — Сюда! Большой малого бьет! Сюда!
Мы побросали папиросы и выбежали во двор. Осатаневшего Кульчицкого долго невозможно было угомонить. Он вырывался, ругал всех, сыпал проклятиями и грозил вытрясти из Сербина душу. Наконец Репетюк, превосходивший его силой, дал ему по шее, и он успокоился. Полуживого, залитого кровью Сербина пришлось отливать водой. Мирель хлопотала, обмывая и приводя его в чувство.
Причины драки, однако, так никто и не узнал. Она была известна только Сербину, Мирель и Кульчицкому. На все наши расспросы все трое упорно отмалчивались. Мы наконец махнули рукой и оставили их в покое. К тому же вернулись Кашин и Зилов. Потапчука не было дома. Солдат Яков, узнав от Зилова, в чем дело, очень опечалился, но сказал, что к нам в школу, считает, ему лучше не ходить — зачем, чтоб люди видели? — а придет завтра на поле, где мы будем работать. Так что все откладывалось на завтра.
Пиркес, Туровский, Зилов, Кашин и Макар собрались возле Сербина. В вишняке, среди крыжовника и густых смородинных кустов, мы сбились в кружок. В центре, на шинели, лежал Сербин, Мирель хлопотала вокруг него, стараясь чем-нибудь помочь бедняге. Наконец кровь из носа остановили, ухо заметно успокоилось, и лечебные процедуры можно было прекратить. Но тут она снова вскочила.