Страница 110 из 183
Смело, товарищи, в ногу — духом окрепнем в борьбе!
В царство свободы дорогу грудью проложим себе!
Навстречу Козубенко и Зилову шли двое — высокий, длинный, как будто нарочно вытянутый хмурый парень и маленький жилистый и живой подросток. Подросток весело размахивал фуражкой. Он немного прихрамывал на левую ногу. Еще издали он радостно закричал, похлопывая себя по ляжкам и пританцовывая:
— Цинь, цинь, та-ра-ра, повсюду дыра, да вылезти некуда! Эх!
Левая нога плохо слушалась и выбрыкивала в сторону. Он укоризненно покачал головой и шутливым шлепком поставил ее на место:
— Хоть ты и нога, а разума ни фига! Здравствуйте вам, с забастовкою!
Это был Стах Кульчицкий, слесарский ученик. Его ранили в ногу весной в бою, когда цепь красногвардейцев сдерживала немецкое наступление от Поста-Подольского. Второй — Зиновий Золотарь — молодой токарь из вагонных мастерских. Он угрюмо поздоровался. Лицо его как бы застыло, обиженное и недовольное. Впрочем, таково уж было постоянное, присущее ему выражение. Зиновий Золотарь был меланхолик. Со Стахом они дружили с малолетства, несмотря на несхожесть характеров и разницу в летах: Стаху только пошел восемнадцатый, Золотарю минуло двадцать.
— Тут уже с полчаса дожидается тебя какая-то барышня, — хмуро промолвил Золотарь. — В очках.
— Меня? — удивился Козубенко. — Барышня? Что за ерунда! Опять хаханьки строите?
— А! — обиделся Золотарь.
— Побей меня бог! — фыркнул Стах. — В пенсне! И говорит, что нужен немедленно, так как она от молодежи и насчет забастовки. А по-украински чешет, как актриса! Прямо стих!
Волна песни, доносившейся из галереи, все ширилась и крепла. Присоединились женские голоса, и им удалось поднять заниженные полтона:
Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой.
Братский союз и свобода — вот наш девиз боевой!
У трансформаторной будки действительно ждала девушка, — в синем костюме и синем берете. Шею подпирал высокий английский воротничок. В тонкую переносицу впилось модное пенсне без оправы. Она шагнула навстречу.
— Добродий Козубенко? Я располагаю точными сведениями, что вы являетесь председателем союза молодежи на железной дороге.
— Ну и что же?
— Моя фамилия Полубатченко, зовут Антонина, курсистка-медичка. Я заместитель головы уездной «юнацкой спилки». Будем знакомы.
Козубенко осторожно пожал протянутую руку в серой замшевой перчатке. Он слегка растерялся — с девушками, да еще в перчатках, разговаривать полагалось как-то особенно. Стах прятался за спиной у Козубенко, смешливо фыркал и дергал его за поясок.
— У меня к вам дело, пане-товарищ!
— Слушаю.
Но лицо девушки вдруг вспыхнуло удивлением.
— Прошу прощения! Добродий Зилов? Неужто вы? Почему это вы рабочий? Разве вы не кончили гимназию? Но я очень рада вас видеть! Вы меня узнаете? Антонина Полубатченко. В шестнадцатом году, когда вы были в Быдловке на полевых работах…
— Извините! — отступил Зилов, густо покраснев, — но у меня руки грязные, я испачкаю вам перчатки. Я с работы.
— Что же у вас за дело? — спросил Козубенко. — Простите, но мы спешим на митинг. У нас, знаете, забастовка…
— О том и речь! — Антонина Полубатченко быстро сдернула перчатки, смяла их и сунула в карман. — Забастовка, как и каждая общественная акция, требует максимальной организованности общественных сил и ресурсов — прежде всего. Уездный молодежный комитет и решил немедленно провести объединение всех юношеских организаций. Совершенно очевидно, что назревают важные политические события. Украинская молодежь должна тесно сплотиться под знаменем «юнацкой спилки». Самостийники берут протекторат над национальным молодежным движением…
— Само… что? — угрюмо переспросил Золотарь.
— Самостийники. То есть поборники независимой украинской государственности…
— Это вроде наших «куреней» и «просвиты»? — еще угрюмее спросил Золотарь.
— Да, да, вы правы, — обрадовалась Антонина Полубатченко. — С молодежной секцией «просвиты» мы уже договорились, она входит в уездную «юнацкую спилку» в полном составе.
«Курени» и «просвиты» — это были шовинистические организации железнодорожников, созданные министерством путей сообщения в противовес профессиональному союзу. Именно съезд «куреней» в апреле месяце саботировал и срывал съезд железнодорожников в Киеве. Из этих же «куреней» назначались и гетманские комиссары по всем железнодорожным участкам и отделам.
— Чего ж вам нужно от нас? — спросил Козубенко, глядя поверх пенсне Антонины Полубатченко куда-то на двери первой галереи. Там заканчивали третий куплет и песня уже захватила всех собравшихся:
Если ж погибнуть придется в тюрьмах и шахтах сырых,
Дело всегда отзовется на поколеньях младых…
— Президиум уездной «юнацкой спилки» уполномочил меня предложить и вашему союзу рабочей социалистической молодежи войти в объединение юношеских организаций.
Все молчали.
— Но, — перевел наконец Козубенко взгляд на кончики ботинок Антонины Полубатченко, — но вам, барышня, известно, что наш союз мы именуем союз рабочей молодежи… «Третий Интернационал»?
— Ну и что же? — пожала плечами девушка. — Вы организуете в вашем союзе национальные секции, и украинская секция войдет в наше объединение.
— Т… так, — проговорил Козубенко, и снова воцарилось молчание.
— Прощайте!..
Он положил руки на плечи Золотарю и Зилову, стоявшим по бокам, повернул их и так быстро зашагал, что Стах, прятавшийся за его спиной, вдруг оказался прямо перед Антониной Полубатченко. Получился отчаянный конфуз: как раз в эту минуту Стах, еще за спиной у Козубенко, высунул ей язык, состроил рожу и сложил кукиш. Язык он успел проглотить, палец из кукиша выдернуть, но рука так и осталась нелепо протянутой вперед с торчащим указательным перстом.
— Что это вы? — отшатнулась растерянная барышня, невольно бросая взгляд туда, куда указывал палец Стаха. Взгляд уперся в трансформаторную будку. На серых стальных дверях был четко выведен череп и скрещенные кости.
— Снимите пенсне, — с ужасом прохрипел Стах. — Немедленно! — Барышня машинально сдернула с носа пенсне. — Это трансформаторная будка. Вас может ударить током в десять тысяч вольт!
Стах повернулся на месте и заковылял вдогонку за товарищами. Шутка была не из первосортных, но Стах утешал себя тем, что в дураках остался все же не он… Лицо представителя уездной «юнацкой спилки», курсистки-медички Антонины Полубатченко пошло темно-красными и синими пятнами. Она поскорей надела пенсне, рывком натянула перчатки и быстро пошла прочь.
Митинг в галерее только что начался.
Народу собралось не меньше трех тысяч, но тишина стояла такая, что слышно было чириканье воробьев на крыше. В углу на помосте разместился районный комитет «профессионального союза служащих, мастеровых и рабочих Правобережных железных дорог» — в полном составе. Конторщик Викторович тихим, но звучным и взволнованным голосом читал требования, обращенные к министерству путей сообщения.
«Мы требуем немедленной выплаты задержанного за четыре месяца содержания. Мы требуем увеличения хлебного пайка. Мы требуем соблюдения восьми- и шестичасового рабочего дня. Мы требуем признания и утверждения нашего профессионального союза…»
Когда он окончил, долго не смолкал гром аплодисментов, перекатываясь из угла в угол.
— Голосовать! — неслись возгласы со всех сторон, и руки уже нетерпеливо потянулись вверх.
Председатель районного комитета, машинист Страновский, вышел вперед.
— Сейчас мы проголосуем! — объявил он. — Но я должен сперва дать слово представителю главного комитета нашего союза.
Взрыв аплодисментов встретил небольшого человечка в форме движенца. Вот это здорово — союз, значит, не зря существует: прислал на забастовку своего представителя! Аплодисменты гремели дружные, ободряющие.
Представитель дорожного комитета не рассчитывал на такую встречу и несколько растерялся. Он снял очки и протер их носовым платочком. Потом подергал небольшую свою бородку.