Страница 4 из 100
Ханух напоил коней, приторочил к тузаровскому седлу хурджин, оба лука и длинный чехол с чем-то тяжелым внутри.
Тузар накинул на плечи высокодостойного бурку, и тот легко, почти не касаясь стремени, вскочил на коня.
– А ты заслуживаешь благодарности, – сказал Мысроко табунщику. – И, возможно, я еще буду иметь случай вознаградить тебя.
– За что? – удивился крестьянин.
– Хотя бы за то, что тебя зовут Ханух, – усмехнулся именитый всадник и пришпорил коня.
Тузар последовал за своим господином.
* * *
Княжеский хабль [9], состоящий из полутора десятков строений, располагался по склону невысокого холма. Ниже, на берегу узенькой речушки, впадающей, очевидно, в Балк, лепились лачуги крестьян. Это были весьма невзрачные строения, вернее даже нестроения, а плетения из тонких ореховых жердей, обмазанных глиной. Над каждой лачугой возвышалась круглая, сужающаяся кверху (тоже плетеная и обмазанная глиной) очажная труба. Эти малороскошные жилища были покрыты грубой соломой. Впрочем, и княжеские «особняки» в те времена не слишком сильно отличались от крестьянских. Строительный материал и «архитектура» шогенуковского дома – почти такие же, как у любого пшикеу. Только размерами хоромы князя раза в три побольше, да стены двойной толщины. Правда, крыша дома поражает своей красотой и «богатством» – она сделана из длинных стеблей камыша, привезенных с берегов озера Тамбукан. Над крышей не одна труба, а целых три. Причем та, которая возвышалась над гостевой комнатой, была сложена из камня.
Остальные строения усадьбы – дома для приближенных всех степеней знатности, для простых воинов и для унаутов, т. е. холопов, или попросту рабов, стояли чуть поодаль и ниже по склону. Еще ниже – обширный хозяйственный двор с конюшней, коровником, крытым загоном для овец и коз, кладовыми для хранения зерна; и других продуктов.
Когда Мысроко с Тузаром по узкой раскисшей дороге, где копыта коней полностью утопали в грязи, подъехали к плетневой ограде усадьбы, князь оказался во дворе. По всему было видно, что он собирался на охоту. Несколько дюжих парней под придирчивыми взглядами трех уорков седлали лошадей, таскали снаряжение, оттачивали наконечники копий. Сам высокородный пши сгибал в это время тугое древко лука, собираясь накинуть на его верхний конец петельку тетивы.
Мысроко уверенно въехал во двор и остановился, выжидательно поглядывая на князя, которого нетрудно было узнать и по одежде, и по властно-сердитому выражению красивого молодого лица. Князь обернулся, отбросил лук в сторону, и огонек любопытства, мелькнувший на какое-то мгновение в его глазах, бесследно исчез: теперь его лицо выражало несколько сдержанное, но искреннее чувство доброжелательства.
– Эй, Биберд! – крикнул он одному из уорков (видимо, старшему по положению). – У меня гости.
Коренастый, мощного сложения мужчина, вполне под стать Тузару, с неуклюжей поспешностью принял поводья у Мысроко. Кто-то из челяди рангом пониже позаботился о Тузаре.
Князю одного взгляда было достаточно, чтобы определить знатность гостя, достоинство которого, как он решил, наверняка не ниже главы шогенуковского рода.
– С благополучным прибытием, уважаемые путники. Князь Жамбот Шогенуко просит пройти в его дом, где в очаге будут гореть для вас самые жаркие дрова. – Он обернулся к слугам:
– Эй, люди! Несите поклажу гостей в дом. О лошадях не забудьте. Наших тоже расседлывайте. Охоты сегодня не будет. Биберд… Где он? А, ну мой добрый друг и сам свое дело знает…
Два небольших окошка по краям высокой дубовой двери, украшенной грубой резьбой, пропускали мало света, но все-таки позволяли разглядеть убранство комнаты. К стене напротив двери примыкали низкие деревянные нары, застланные кусками белой кошмы. Над нарами висел, закрывая почти всю стену, войлочный ковер с красными и зелеными узорами из той же валяной шерсти. На ковре красовалось несколько довольно простых сабель и кинжалов, одна алебарда и пара охотничьих рогов. Вдоль правой боковой стены стояла длинная дубовая скамья и рядом с ней – несколько трехногих столиков. На равных расстояниях от центра комнаты и от стен были врыты в хорошо утрамбованный земляной пол два толстых столба из цельных стволов вековых чинар. Они поддерживали потолочную балку, несущую на себе основную тяжесть поперечных сосновых стволов, аккуратно обструганных и плотно подогнанных друг к другу. Опорные столбы служили еще вешалками для бурок, плетей, конской сбруи и уздечек. В середине левой стены располагался большой очаг, который отличался от самого заурядного, какой можно увидеть в любой крестьянской хижине, только размерами. Часть пола в княжеской гостевой комнате (у кабардинцев она называлась хачеш) была застлана ардженами – циновками, плетенными из камыша.
Мысроко повидал на своем веку множество великолепных восточных дворцов, жил годами в мраморных покоях, убранных со сказочной роскошью, и «гостевой зал» князя Шогенуко показался ему жалкой полутемной конурой. Однако он отметил про себя, что в доме безукоризненно чисто и даже по-своему уютно. Князь скромно посетовал на бедность «этого несчастного жилища», хотя по выражению его лица можно было догадаться, что Шогенуко вполне доволен своим хачешем и бедным его отнюдь не считает.
«Значит, у других князей еще хуже, – подумал Мысроко. – Вероятно, и в самом деле эти пши не думают ни о чем, кроме хорошей охоты и воинской славы…»
Жамбот сам снял бурку с плеч необычного гостя и чуть не уронил ее на пол, увидев диковинный халат. «Неужели турок? – подумал князь. – Нет, не бывает у турка лица истинного адыга [10], осанки горца да глаз, как осеннее небо перед восходом солнца. У наших людей встречаются глаза серого или голубого цвета, хотя не чаще, чем рыжие или русые волосы, а вот у турок или татар я таких глаз не встречал ни разу».
Саблю Мысроко снял сам и оставил ее в том углу, где уже было сложено остальное его снаряжение.
Хозяин усадил гостя на скамье, поближе к очагу, сам устроился рядом. Зашел Биберд и остановился возле Тузара, стоявшего пока у стены.
– Садитесь, друзья! – впервые разверз уста Мысроко. – Если воин не сидит в седле, он сидит у походного костра, а если не у костра, то за столом.
– Да, да! Садитесь, – подхватил Жамбот Шогенуко. – Так говорить о мужественных воинах может только воин, который еще более мужествен.
Биберд и Тузар поклонились и молча сели на другом конце скамьи, давая понять своим сюзеренам, что не желают мешать их беседе.
Мысроко решил не томить гостеприимного хозяина и сразу назвал ему свое полное имя. И не только имя, но и маршрут своего долгого и опасного путешествия.
– Князь! Ты видишь перед собой человека, прибывшего из далекого Египта, в котором уже много лун хозяйничают янычары султана Селима. Скажу больше: меня зовут Мысроко – это мое собственное имя. А имя родовое – такое же, как у моего родного дяди мелика [11] Туманбея. Здесь, на этой земле, где когда-то наши с тобой предки ездили друг к другу в гости, я буду зваться Тамби. Так оно звучит больше по-кабардински и не будет настораживать слуха любопытных заморских соглядатаев.
– Рад приветствовать в своем недостойном доме столь высокого гостя. – Жамбот слегка побледнел от волнения. – Мысроко Тамби… Кто бы мог подумать! До нас доходили слухи о падении славной адыгской династии. И что Туманбея… не знаю, правда ли это…
– Правда! – резким тоном перебил Мысроко. – Султан Селим подверг его мучительной и позорной казни. Аллах не удостоил дядю почетной смерти в бою, как за два года до этого помог снискать посмертную славу предшественнику Туманбея мелику Каншао аль-Гури. Хвала аллаху, что хоть мой отец не дожил до столь горестных и позорных дней. Семьи у меня в Каире не было. Я только собирался ею обзавестись. Оставаться в Египте после войны, конечно, не мог. Лишь случайно избежав гибели, я решил искать новое поле славы на древней кавказской родине.
9
часть села или квартал, иногда отдельное село, принадлежащее одной фамилии
10
общее наименование кабардинцев, черкесов и адыгейцев, по существу одного и того же народа, имеющего лишь диалектные различия в языке
11
в те времена так назывались египетские монархи