Страница 19 из 100
– Садись. Теперь садись, незнакомый путник! – уже своим, высоким и чистым голосом нетерпеливо предложил Бабуков и сам пододвинул старику низенькую скамеечку.
Адешем, вытирая грубым рукавом кептана седые усы, подумал: «Панцирю, надетому на меня, предлагают сесть. Значит, придется сесть и мне». А вслух он сказал:
– Покровительство богов да пребудет над крышей этого дома!
Бабуков решил, что он уже достаточно осыпал милостями простого крестьянина; продолжать относиться к нему как к гостю не хватило терпения.
– Откуда на тебе эта бора маиса? Что ты собираешься делать с панцирем? Кто ты такой?
Табунщик спокойно выслушал вопросы, мудро проглотил обиду и ответил:
– Меня зовут Адешем. Я вольноотпущенный. Живу на земле Тузаровых, на правом берегу Тэрча. Панцирь хочу отдать Каральби Тузарову – главе рода. Ведь он мой тлекотлеш…
– Где взял?! – повысил голос Бабуков. – Кто такой Тузаров и где живет, мы и без тебя знаем, – широкое лицо Хагура с маленьким кривоватым ртом и маленькими злыми глазами, похожими на тлеющие угольки, покраснело от возбуждения.
– Отвечу. Не думай, добрейший хозяин, что у меня есть причины молчать и таиться. Панцирь лежал под землей. И очень долго. Ведь кожа, в которую он был завернут, успела рассыпаться в прах. А место у нижнего края пастбищ на берегу Балка мне указала змея, посланная самим Шумуцем. Она повела меня за собой и уползла в нору. Я должен был последовать за ней, но слишком узок оказался проход. Пришлось раскапывать. Змея скрылась на седьмое дно земли, а оттуда был послан мне этот чудесный булат. Наверное, сам Тлепш его выковал. – Нельзя было понять: то ли балагурил старик, солидно поглаживая жиденькую седую бороденку, го ли всерьез верил в свои слова. – У-ой, дуней, велика была змея – длиною в семь хвостов бычьих… – Адешем опьянел еще больше, но глаза его не тускнели, а светились упрямым весельем.
– Пей, старик, еще! – сказал Бабуков. – Не стесняйся. А вот тебе хороший кусок жареного – это почечная часть, самая нежная…
Обратившись к аталыку, Хагур спросил его:
– Ну что ты на все это скажешь, любезный Идар? – по лицу Хагура не было видно, какой ответ пришелся бы ему по душе.
Но Идар, крепкий пятидесятилетний муж, отличался к тому же еще и крепостью ума. Он и без намеков догадывался, какие слова ждет от него Бабуков. Правда, Идар не любил лицемерить и сейчас тихо радовался тому, что и на этот раз его совесть останется чистой. Ведь именно то, что ему вспомнилось, едва лишь он увидел панцирь, и то, о чем он готовился рассказать, должно было и так понравиться крутолобому уорку.
– Бога-кузнеца Тлепша сюда не надо впутывать, – начал Идар. – Еще от своего деда слыхивал я о блестящем панцире с золотой львиной мордой и золотыми заклепками. Не думал, что когда-нибудь моим глазам доведется увидеть эту славную вещь. Панцирь привез откуда-то из Андолы [38] предок Тамбиевых. Давно, у-ой, давно это было. Из желудей, которые в ту весну упали на землю, теперь выросли дубы в три обхвата. Говорят, панцирь сделан из чудодейственного булата: не берут его ни пули, ни стрелы, ни острые клинки. А принадлежал он в старину…
– А принадлежал он, – с горячностью перебил Бабуков, – владыкам Мысыра! Я тоже знаю эту историю. И почему сразу не догадался, что вижу тот самый панцирь?!
А Адешем сонно кивал головой, уже, казалось, не понимая, о чем идет речь.
Взгляд сердитых глаз Хагура случайно остановился на табунщике, и уорк недовольно поморщился:
– Влейте в него еще чашу мармажея!
Снова повернувшись к аталыку своего сына, Бабуков продолжил:
Князь Шогенуков Алигоко рассказывал, что его пра-пра-пра… уже и не знаю, какой там дед, был близким другом Тамбиева и рассчитывал получить панцирь в подарок. Но Тамбиев неожиданно умер, а панцирь пропал. Бесследно исчез, будто Псыхогуаша [39]спрятала его в своих водяных владениях. И вот нашелся. Надо отдать его пши Алигоко.
– А Тамбиевы не начнут спор? – осторожно спросил Идар. – Два рода у них, людей, правда, немного…
Бабуков презрительно улыбнулся:
– Спорить с князем? Да еще с таким сильным? Нет. Владеть по праву бесценным панцирем может только высокородный пши. А Тамбиевы – не князья. Пусть и называются особыми тлекотлешами, но все равно – не князья…
Вдруг Адешем встрепенулся и поднял голову:
– Я везу панцирь Тузарову. Я нашел, я и везу…
– Снимайте с него панцирь! – приказал Хагур: Адешем не сопротивлялся. Сухонькое его тело обмякло, стало каким-то пустым и воздушным. Старого крестьянина вынесли из хачеша…
– Что с ним делать? – хмуро спросил уорк.
– Только убивать не надо, – ответил Идар. – Лучше надеть на спящего какую-нибудь кольчугу, а утром посадить на его клячу и тихо проводить домой. Не осмелится лошадиный предводитель рассказывать своему Тузарову о панцире.
– Благословенна твоя мудрость, любезный Идар! Бабуков заметно повеселел.
Уорк взял в руки панцирь, долго им любовался, потом поставил на скамеечку.
– Нет, на меня он не годится, хоть я и ношу имя Хагур [40], – Бабуков с досадой хлопнул себя тяжелой ладонью по толстому и тугому животу.
Быстро менялось настроение у хозяина праздничного застолья. Теперь его голову, и без того непривычную к частому посещению светлых и высоких мыслей, одолевали мрачные раздумья.
Шогенуков богат, но и скуп до безобразия. Немного имел Хагур выгод от верной своей службы князю. Медленным взором прошелся Хагур по углам гостевого покоя: глиняные стены потрескались, потолок закоптился и просел; на старом цветном войлоке висят две простые сабли в дешевых, обтянутых кожей ножнах, кабардинское ружье без всяких украшений, да пистолет – дорогой, правда, но почему-то неспособный пробить даже обыкновенную кольчугу; тахта застелена протертым до дерюжной основы ковром; деревянная и медная посуда на полках у очага – вся разномастная, выщербленная, поцарапанная. Вот тебе и дыженуго – «позолоченное серебро»… Золотом нигде не пахнет, а серебра – всего только и есть, что на колпачках газырей да на рукоятке кинжала. Может быть, получив от Хагура драгоценный панцирь, пши Алигоко наконец расщедрится? Одарит богатым оружием, одеждой, скотом? Наверное, так и будет. Он должен воздать своему уорку по его великим заслугам! И должен вдобавок отпустить в далекий и долгий самостоятельный набег, поможет при этом своими людьми… Несметную добычу смог бы тогда захватить Бабуков… Скорей бы… А то и крестьянские дворы совсем оскудели. Еще немного и уорк заберет у своих людей последнее. А где брать потом? Да, вовремя подвернулся этот старик, тузаровский табунщик. Завтра же Бабуков повезет панцирь князю. А не направить ли дальнейший путь Адешема в царство мертвых? Одним низкорожденным меньше – что за горе?! Нет, пожалуй, не стоит. За кровь придется платить: опять где-то доставать скотину. Да и одной скотиной не обойдешься – подавай этому Каральби Тузарову, да раздуется его живот и высохнут ноги, еще и унаутку с унаутом! Из числа лучших притом…
О том, чтобы подстеречь табунщика где-то в лесу к тихо, незаметно от него избавиться, – такая мысль в голову Хагура и не приходила. Не в обычаях кабардинца скрывать пролитую кровь. Можно грабить, можно убивать: за это придется расплачиваться – или своим достоянием или своей кровью. Но прятать мертвое тело, заметать следы – значит, навлечь на себя неслыханный позор, уронить в зловонную грязь свою шапку. Трусливого предательства никто не простит, даже те, кому ты верно служишь. А уж народ-то обязательно сочинит такую песню, за которую тебя будут проклинать твои же собственные потомки.
– Э, Хагур, э-э! – Идар дотронулся до плеча Бабукова. – О чем задумался, свет ты наш?
Хагур как бы спохватился, и запоздалая улыбка чуть смягчила его хмурое лицо.
– Я задумался о том, почему это музыканты перестали играть? – он повернулся к трем бедно одетым людям, скромно притихшим в уголке гостиной. – Эй, вы, нечаянно рожденные! А ну веселей!
38
так называли кабардинцы Малую Азию, которую они считали краем земли
39
богиня (или княгиня) воды
40
в переводе с кабардинского — «тощий волк» (или пес)