Дорога соли

Охранники Феннека проводили меня в палатку, стоящую в сторонке, у входа обменялись приветствиями с ее обитателями, только потом отступили в сторону и впустили меня внутрь. Залезла я туда чуть ли не на четвереньках — не самый достойный способ знакомиться с женщинами из племени туарегов, с которыми я имела удовольствие встретиться в первый раз в жизни. Они с любопытством разглядывали мою странную внешность, как, впрочем, и я их. К внешнему виду женщин в Тафрауте, с ног до головы закутанных в черное, застенчиво прячущих лица от посторонних и всегда избегавших моего взгляда, я уже привыкла. Но эти разглядывали меня с откровенным интересом. Когда я ответила им тем же, они заулыбались и что-то залопотали, звеня раскачивающимися украшениями, в которых отражалось пламя свечей. Три женщины сидели в ряд, прямо как на какой-нибудь средневековой картинке, изображающей три возраста человека: поразительно привлекательную юность, цветущую зрелость и старость. Нос у здешней старухи оказался таким же крючковатым, как у гигантских орлов.

«Интересно, родственницы они или нет, — думала я. — Ведь держатся вместе столь непринужденно. Любопытно, что они думают обо мне, когда я стою тут перед ними в помятой и, разумеется, грязной хлопчатобумажной рубахе, фирменных джинсах и дорогих сандалиях, со швейцарскими часами фирмы „Лонжин“ на руке и настолько скромными серьгами, что их почти не видно».

Их серьги были поистине огромными и весьма выразительными. Такие большие куски серебра четкой геометрической формы вроде бы и носить-то неудобно. Тем не менее эти женщины держались так, словно эти штуковины весили не больше пера. Все три, конечно, были увешаны амулетами, не менее дюжины на каждой, кстати, очень похожими на мой. Они были пришпилены к темным платьям, ярким вышитым блузкам, изысканным платкам и шалям, как и у меня, висели на шее на шнурке или плетеном ремешке.

Рука моя сама потянулась к амулету, который я предусмотрительно спрятала под рубашку. Сердце мое забилось, словно я интуитивно, бессознательно почувствовала, что для меня настал очень важный момент, который изменит всю мою жизнь. Это ощущение трудно поддается описанию… Будто волею судьбы или обстоятельств я подошла к ключевому моменту, к какой-то тайне, готовой вот-вот раскрыться, узнать которую я жутко боюсь. Мне очень хотелось немедленно вынуть свой амулет и показать его этим женщинам в живописных традиционных нарядах, но я не решалась, сама не знаю почему. Причина, скорее всего, крылась в том, что мы еще не успели познакомиться. Этот жест с моей стороны, да еще в столь поздний час, был бы некрасив, даже непристоен, неожидан и груб. Я подождала, пока они освободят для меня место на кровати с веревочной сеткой, возвышающейся над землей всего на несколько дюймов, и с матрасом, обтянутым пестрой шерстяной тканью, и не успела опомниться, как уже лежала под одеялом. Я погружалась в сон, еще понимая, что со мной происходит, мышцы расслаблялись, сознание расплывалось. Меня охватывало состояние, когда восприятие действительности находится в полном равновесии и порой обостряется до невероятности. Перед тем как провалиться в сон, я в течение нескольких мгновений слышала лишь приглушенные голоса, подобные шороху ветра, шелесту листьев или лепету волн, ласкающих берег. Потом все звуки слились в одно слово, повторяющееся вновь и вновь: Лаллава, Лаллава, Лаллава…

Глава 32

Когда я снова открыла глаза, уже совсем рассвело, и в палатке, кроме меня, никого больше не было. Я с наслаждением потянулась, ощущая во всех членах странную негу. Уже несколько лет я не спала так хорошо. Я вышла на воздух и огляделась. Мы находились в сухой долине, где река, давно уже пересохшая, прорезала широкую впадину, заполненную десятками шатров и сотнями людей. Старики в туго намотанных тагельмустах. Их халаты, развевающиеся на ветру, скрывали тощие ноги и кости, обтянутые кожей. Дети с раздутыми животами и огромными глазами. Головы малышей были выбриты, оставлены только одна или две тонкие косички. Группа старух, колдующих возле костров над кастрюлями с едой. Женщины помоложе, ритмически что-то толкущие в деревянных ступках.

За спиной раздался шум моторов. Я оглянулась. Вдали показалась вереница покрытых пылью грузовиков. Женщины побросали свои пестики, подобрали одежды и направились к ним. Эти стройные особы держали спины прямо и горделиво, не позволяли себе бежать со всех ног. Мужчины подавали им из грузовиков мешки с едой, наверное зерно, рис, овощи, растительное масло, финики. Каждая терпеливо ждала очереди получить свою долю.

— Доброе утро, мисс Фосетт. Надеюсь, вы хорошо выспались.

Я оглянулась и совсем рядом с собой увидела вождя туарегов, а с ним и Таиба. Тот смотрел на меня, и глаза его сияли, как две звезды.

— Как вы тут, Иззи? — спросил он.

Я была очень рада видеть его. На душе сразу стало так спокойно, что я поначалу не нашлась что ответить. Мне вдруг захотелось потрогать Таиба, чтобы убедиться, что это действительно он. Меня удержало лишь присутствие Феннека. Я надеялась, что улыбка и так откроет все мои чувства.

— Спасибо, хорошо.

Мы никак не могли оторвать глаза друг от друга.

Наконец я взяла себя в руки, повернулась к вождю туарегов и спросила:

— Где это мы? Уж очень похоже на лагерь беженцев.

— Можно сказать и так. Эти люди действительно нуждаются в убежище.

— Им что, негде жить? Они потеряли дома?

— Все, за исключением жизни и собственного достоинства. Им угрожает засуха и голод. Пойдемте, я хочу вас кое с кем познакомить.

Он привел нас в ту часть лагеря, где сидела женщина примерно моих лет. Одной рукой она чесала шерсть, помогая себе при этом ногой. Другая ее рука кончалась культей, смуглая кожа в этом месте лоснилась отвратительным фиолетовым оттенком. Лицо и открытую часть шеи избороздили глубокие шрамы, за плотно сжатыми веками не хватало одного глаза. Феннек встал на колени и обменялся с ней приветствиями. Она положила шерсть, протянула здоровую руку и коснулась его пальцев. Этот жест, установленный этикетом, был полон искренней нежности. Потом она по-королевски пригласила меня и Таиба присесть. Мы повиновались, словно были ее придворными.

— Келла сейчас расскажет вам о себе, — обратился ко мне Феннек. — Все мы воспитаны так, что никогда не жалуемся и не обнаруживаем своих слабостей, поэтому она опустит подробности и изложит только самое главное. Вам придется, так сказать, читать между строк.

Келла начала говорить длинными ритмическими фразами, очень похожими на пение, здоровой рукой для выразительности похлопывая по земле. Ее голос то взлетал вверх, то опадал.

Контрапунктом ее мелодичному, как флейта, рассказу звучал перевод Феннека:

— Я родом из племени, владеющего наследственными правами на пастбища в районе Тамазалак. Однажды пришли солдаты и забрали у нас всех верблюдов. Они сказали, что имеют бумаги, дающие право их реквизировать. Молодежь племени стала протестовать, тогда юношей посадили в грузовики и увезли. Больше мы их не видели. Солдаты вернулись, застали только женщин, детей и стариков, но все равно стали нас всех избивать. Они говорили, что в нашем селении смутьяны плодятся, как скорпионы, двоих детей бросили в колодец. Это были сыновья моей двоюродной сестры Мины. Мальчики переломали себе все кости. Они кричали от боли и замолчали лишь тогда, когда мы пошли спать. Все, кто остался в живых, убежали в пустыню вместе с козами и овцами. Но была засуха, и животные пали одно за другим. Потом я наконец пришла сюда. Алхамдулиллах.

Пока Феннек благодарил ее, я потрясенно молчала. Таиб тоже прикоснулся к руке женщины. Видно было, что он глубоко тронут ее историей.

— Большое спасибо, — сказала я.

Келла безмятежно улыбнулась, кивнула, давая понять, что отпускает нас, и продолжила чесать шерсть.

Потом Феннек познакомил нас с молодой женщиной в яркой накидке, сидевшей среди других, одетых в темные платья. После обмена приветствиями Феннек перевел рассказ о том, как на стоянку пришли солдаты и увели ее мужа, а потом убили, обвинив в том, что он мятежник.