Дорога соли

«Бедный Таиб! — подумала я. — От подобного обращения блестящая черная краска его машины будет безнадежно испорчена».

Да уж, мозги человека, взращенного европейской цивилизацией, переделать не так-то просто. На мгновение у меня в голове мелькнула малодушная мысль: хорошо, что машина не моя. Но эти размышления были прерваны мощным ревом, раздавшимся над головой. На бреющем полете над нами промчался военный реактивный самолет с бледным брюхом и камуфлированными крыльями. Он сделал крутой вираж, через мгновение превратился в точку и пропал из виду.

Контрабандист удовлетворенно и мрачно ухмыльнулся. Сетка тонких морщинок вокруг его глаз превратилась в глубокие складки.

— Ха! Думают, мы очень боимся их разведчика! Пока вы в наших руках, никто нас и пальцем не тронет. Представляете, какая это для них невыгодная реклама?

Он помолчал, словно хотел, чтобы я усвоила: вот он, грубый, отсталый человек пустыни, а понимает важность гласности и разбирается в рекламе. Потом он включил в работу обе оси, машина поползла по крутому берегу высохшего русла и выбралась наверх. Он дал полный газ и погнал ее по более или менее твердой дороге, по сторонам которой росли пышные тамариски.

— Конечно, если с вами что-то случится, обвинят нас. «Зверски убита террористами, захватившими ее» — вот что напишут в газетах. Но в мировых средствах массовой информации работают и люди, сочувствующие нам. — Он искоса посмотрел на меня. — Изабель, а у вас есть знакомые журналисты?

Я повернула к нему голову.

— У меня? Нет.

— Неужели никого из лондонской «Таймс» или Би-би-си? — не отставал он.

— У меня другая тусовка. — Я беспомощно развела руками.

— Ладно, это неважно. Вы сами можете послать что-нибудь на сайт Би-би-си. На следующей стоянке мы загрузим туда ваши фотографии.

Он говорил с таким самоуверенным видом, что я вдруг взбрыкнула:

— Похитили меня и моего друга, отняли у него машину, везете нас неизвестно куда — с какой стати я должна вам помогать?

— Вот погодите, я вам кое-что покажу, и вы сами захотите помочь нашему делу.

Он сказал это обыденным тоном, будто констатировал очевидный факт. Я только покачала головой и отвернулась, глядя на трясущийся и подпрыгивающий пейзаж за окном и сдерживая смех. Все мое возмущение вдруг испарилось. Оказавшись в чреве пустыни, я почему-то перестала заботиться о том, куда меня везут и что со мной будет. Все события шли как бы сами собой, без моего участия. Я уже ничего не боялась и даже не особенно расстраивалась. Судьба моя теперь была во власти могущественных сил. Мне с ними не справиться! Остается лишь смиренно принимать происходящее и стать фаталисткой. Чему быть, того не миновать. Мне стало спокойно, как никогда прежде. Очень странно. Неужели позиция «иншалла» — заразная вещь? Если это так, то я, похоже, прихворнула серьезно. Бабушка Таиба на меня очень рассердилась бы. Таиб… При мысли о нем в душе у меня все пело. Интересно почему?

Скоро мы оказались на плоской песчаной равнине, усеянной округлыми черными камнями. Порой навстречу попадались одинокие деревья с широко раскинувшимися ветвями. Под одним из них контрабандист остановил машину, и мы выбрались на душный и жаркий воздух. Двое охранников с заднего сиденья тоже вышли облегчиться. Я последовала их примеру, выбрав для этого приличных размеров акацию на разумном расстоянии от машины. Когда я вернулась, главарь нагнулся, поднял камень и вдруг швырнул мне так же небрежно, как мячик ребенку. Я поймала его, но чуть не выронила от неожиданности. Он оказался гораздо тяжелей, чем я думала. Я вертела камень в руке и внимательно разглядывала его ржавую, рябую поверхность.

— Это метеорит, зовущийся у нас гром-камнем, — объяснил мне главарь. — Считается, что он приносит счастье.

— Хорошенькое счастье, если заедут им в голову, — кисло отозвалась я, и он громко рассмеялся.

— Изабель Треслов-Фосетт, вы демонстрируете чисто туарегский образ мысли! Даже в самых плохих обстоятельствах вас не покидает чувство юмора.

Туарегский! Почему это раньше мне не пришло в голову? Не понимаю, о чем я думала. Я-то считала, что этот тип — преступник и прячет лицо, чтобы его никто не узнал, а оказывается, такова традиция. Я посмотрела на него с новым интересом, хотя и не без холодка, бегущего по спине. Когда Таиб сообщил, что предки его — туареги, мне это очень понравилось, еще бы, какая экзотика! Теперь на меня снова нахлынули воспоминания об уроках кровавой истории, которые мне преподала мать. В 1881 году колонна французской армии под командованием полковника Флэттерса совершала экспедицию в Алжирский Хоггар, чтобы наметить маршрут предполагаемой транссахарской железной дороги. Туареги заманили французов в холмы, где их ждала ловушка, прижали к пустыне и безжалостно вырезали всех до единого. Следующая, гораздо лучше подготовленная экспедиция, возглавляемая Лами и Фуро, подверглась непродуманному и безответственному нападению отряда четырех тысяч туарегов верхом на верблюдах. Они были перебиты картечным огнем, в живых не осталось никого — ни воинов, ни верблюдов. В детстве туареги для меня были все равно что индейские воины чероки или сиу, храбро сражавшиеся против врагов, обладающих огромными преимуществами, предоставленными им так называемым прогрессом. В кино я всегда была на стороне краснокожих индейцев в их борьбе против ковбоев, поэтому сочувствовала и туарегам, воюющим против самодовольных французов, возжелавших приручить дикий и свободный народ. Что-то в этом роде моя мать собиралась проделать и со мной. Но, оглядываясь на прошлое, я должна была признать, что в этих воинах пустыни всегда проглядывало и нечто зловещее: холодная жестокость и беспощадность людей, которым наплевать на все, кроме собственных понятий о чести и свободе. Теперь в это вековое противостояние старого и нового вовлечена и я, пешка, загнанная в угол. Прежний настрой в духе «иншалла», охвативший меня с час назад, теперь начал угасать.

— Вы знаете, как меня зовут, но сами не представились, — помолчав, сказала я. — Может быть, удостоите меня чести узнать ваше имя?

— Некоторые зовут меня Феннеком в честь африканской лисицы, обитающей в пустыне. Другие именуют Ташельтом. Знаете, есть тут у нас такая рогатая гадюка, — ответил он, нисколько не развеяв страха, растущего в моей груди.

— А настоящего, личного имени у вас нет? — спросила я, вспомнив, что где-то читала, как важно для заложника установить с похитителями эмоциональный контакт, чтобы в нем видели не безликого пленника, а живое человеческое существо, которое уже не так-то просто хладнокровно убить.

— Я никому не называю своего имени на языке тамашек и уже давно им не пользуюсь.

— Похоже, вы его стыдитесь, — сказала я, наверное, слишком смело.

Его это, видимо, задело, и он резко вздернул подбородок.

— Стыжусь? Ни в коем случае. Туарег гордится своим родом. Это чувство родилось и умрет вместе с ним. В моем имени заключена вся моя родословная. Оно ничем не запятнано. Я горжусь им, несмотря на то что мой народ перенес много оскорблений и унижений. Но свое имя и родословную я поберегу для себя. Мое племя много претерпело, и я не допущу, чтобы люди снова из-за меня подвергались гонениям.

Очевидно, я затронула его чувствительную струнку.

— Гонениям?

Мое удивление прозвучало простодушно. Кто может преследовать и подвергать гонениям кочевое племя пустыни, которое никогда надолго не остается на одном месте, представляет собой объект, так сказать, невероятно подвижный? Я надеялась, что он мне это прояснит, но глаза его казались далекими, в них читались страдание и ожесточение. Феннек вдруг отвернулся и приказал подчиненным принести мне воды.

Через несколько минут мы вернулись в машину. Скоро к нам присоединились еще две, и мы помчались дальше колонной, взлетая на песчаные холмы. Так корабли под всеми парусами выскакивают на волны, громоздящиеся со всех сторон.

Остановились мы только ночью. Я дремала, неловко прислонившись головой к окну, а когда очнулась и протерла глаза, было уже совсем темно, и несколько ярко пылающих костров только подчеркивали мрак. Этот лагерь был совсем не похож на тот, что мы покинули утром. Ко мне с радостным лаем подбежали собаки, всюду виднелись люди, бегали дети, которые почему-то не спали в этот, судя по всему, поздний час. Я с любопытством отметила тот факт, что тут были и женщины, хотя они и держались поодаль. Слышалось жалобное блеяние козлят, зовущих своих мам, от которых их отделили, чтобы сохранить молоко. Понятия не имею, откуда я это знала, но знала так твердо, что по спине у меня побежали мурашки.