Страница 87 из 109
— Нет, — сказал он, удерживая ее. — Смотрите, у вас ладонь лозоискателя, человека, который умеет находить воду.
— Что? — Я посмотрела на него как на сумасшедшего.
— Видите вот это?
Он провел пальцем по линии, горизонтально пересекающей мою ладонь. Она четко разрезала ее пополам.
— Ну и что? — нахмурилась я.
— Вы на чьей-нибудь руке видели такую линию?
— У меня нет привычки хватать человека за руку и изучать его ладонь, — сказала я.
Наш разговор становился каким-то сюрреалистичным до идиотизма.
— Эта линия почти всегда передается по наследству. У нас, в нашей культуре, это очень высоко ценится, считается, что такой человек невероятно удачлив.
— Неужели?
Я горько рассмеялась и тут же вспомнила маленькие изящные руки своей матери. Мои были гораздо темней, широкие, как лопаты, ничего общего с материнскими. А вот отцовские!.. Перед моими глазами вдруг встала непрошеная картина: бледная ладонь отца лежит на моем животе и медленно сползает вниз. Это воспоминание оказалось столь мощным, что я едва не задохнулась. Я попыталась прогнать его, как делала всегда, когда в памяти всплывали подобные вещи, но на сей раз оно было ярче, чем прежде. Может быть, я просто ослабла. Я закрыла глаза. Вот мне снова четырнадцать лет. На мне шорты и футболка. Я закатала ее вверх и подвязала под грудью, подражая какой-то поп-звезде, которую увидела в журнале «Джеки».[73] Я только что была на улице, загорала и сейчас вошла в дом. Тело мое было горячее, потное и липкое от солнцезащитного крема. Мне захотелось немного побыть в тени и выпить апельсинового сока. На кухне отец вдруг прижался к моей спине, придавил меня к раковине, где из крана текла в стакан струя воды, разбавляя в нем яркую газировку. Стакан переполнился, и вода побежала через край. В ягодицы мне толкалось что-то твердое, как палка. Он прижал ладонь к моему животу, и она поползла мне под шорты.
— Иззи, — шептал он мне в ухо. — Ты такая красивая.
Потом отец повел меня наверх, на чердак…
Тошнота подступила мне к горлу. С трудом подавляя позыв, я отодвинулась от Таиба. Он все не отпускал меня.
— Что такое? Вы, кажется, боитесь меня?
Я покачала головой, не в силах говорить. Воспоминание было ужасным.
— Нет, не вас, — наконец-то выдавила я. — Не вас, только не вас.
— Тогда чего же?
— Не могу сказать. — Я снова отодвинулась. — Не надо. Пожалуйста, не смотрите на меня.
— А мне очень нравится глядеть на вас, Изабель. Вы такая красивая.
Я взвыла, как раненое животное, и как раненому животному мне захотелось броситься в пустыню и упасть там на песок, чтобы все силы по капле вытекли из моих широко открытых ран и впитались в песок… чтобы я перестала… существовать.
Но Таиб удержал меня.
— Изабель, погодите. Расскажите, что вас так мучит? Мне больно видеть вас такой.
— Не могу. Я никому об этом не говорила. — Я коротко и горько рассмеялась. — Впрочем, и делиться-то было не с кем. Так всегда случается. Когда тебе больше всего нужно, никого рядом нет. Этот урок я усвоила еще с юности. Вдобавок мне было очень стыдно.
— Все, что вы мне скажете, нисколько меня не шокирует, не уронит вас в моих глазах.
— Вы меня совсем не знаете. Если бы знали, какова я на самом деле, не говорили бы так, презирали бы меня, не захотели бы даже подойти ко мне.
Слова хлынули из меня бурным, угрожающим потоком. Как ни пыталась я удержать их, они продолжали литься, словно в недрах моего существа забил мощный родник.
Я рассказала ему все, что никому прежде не открывала, вывернула душу, обнажила перед ним мрачную, позорную тайну, которую хоронила в груди с того самого страшного лета, когда мне было четырнадцать и вся жизнь моя раскололась надвое. Раньше я была просто Иззи, маленькая невинная дикарка, которая любила смеяться и громко разговаривала, не задумываясь над своими словами, лазала по деревьям и прыгала с высоких стен, бросалась в жизнь очертя голову и была счастлива, уверенная в том, что жизнь длится вечно. На исходе лета она превратилась в Изабель, оскверненную, сломленную, запуганную, покинутую одним родителем на неласковые заботы и милости другого. Теперь даже с лучшей подругой я не могла поделиться тем, как живу. Встречаясь с людьми, я надевала маску спокойной, обходительной и старательной мышки. Она скоро приросла к моему лицу, теперь все узнавали меня только по ней. Чувствуя отвращение к себе, я с корнем вырвала из жизни все, что напоминало о прежней маленькой дикой твари, которая спровоцировала отца на столь извращенный поступок, а потом, когда он сам пришел в ужас от содеянного, вынудила его уйти навсегда. Я стала человеком, каким, возможно, отчасти была и прежде: эмоционально сдержанной, замкнутой, боящейся заводить с людьми тесные отношения и рисковать, с заблокированным чувством открытости и радости жизни.
Все это время Таиб не отрывал от меня серьезного, мрачного взгляда. Он не изображал на лице сочувствия или возмущения, не перебивал и не пытался потрепать меня по плечу, просто слушал так, как до сих пор этого не делал никто.
Наконец фонтан моих излияний иссяк, оставив ощущение пустоты, словно я была не человек, а выдолбленная и высушенная тыква, будто кожа моя туго обтягивала каркас, внутри которого ничего не оставалось.
Таиб отвернулся и очень долго молчал, глядя в землю. Я уже стала думать, что ему было так же стыдно слушать мою мерзкую исповедь, как мне говорить.
— Бедная Изабель! Несчастная Иззи, — наконец произнес он. — Такое ужасное предательство, надругательство над невинностью и чистотой, страшное зло, в которое обратилась отцовская власть. Не понимаю, как можно так поступать с ребенком, тем более с собственным? — Он заглянул мне в глаза, и я увидела в них пляшущие язычки свечного пламени. — Вы ведь винили себя, ненавидели за то, что он сделал с вами…
— Я и его тоже винила, поверьте, — кисло сказала я. — Ненавидела отца за это.
Но, несмотря на это возражение, я понимала, что он прав. Все это время я казнила себя, носила в себе эту ярость, близкую к безумию, тщательно скрывала ее от всех. Я приспособилась к нормам человеческого общежития, позволила буржуазной цивилизации надеть на меня смирительную рубашку, чтобы жить в унифицированной и практичной структуре западного мира, где упорядочен мельчайший аспект бытия, и поразительно преуспела в этом. Я жутко боялась всего, что не поддавалось моему контролю… но, самое главное, страшилась самой себя.
Я задумчиво кивнула и призналась:
— Думаю, вы правы. Но я не знаю, как это все переменить.
— У нас есть поговорка. Время вспять не повернешь, что было вчера, было вчера. Обернитесь лицом к будущему, Иззи, и прошлое останется у вас за спиной.
Я улыбнулась. Губы мои дрожали.
— Не так-то просто это сделать.
— Вещи трудны не сами по себе. Это мы делаем их такими.
— Бывает так, что с тобой что-то случается, ты это видишь и понимаешь, что избегнуть беды не в твоей власти.
— А вот теперь вы говорите как моя тетушка! Стоит ей заболеть, она заявляет, что такова была воля Всевышнего, иншалла, что ничего сделать нельзя, и смиряется. В результате болезнь становится еще серьезней. Моя бабушка, с которой вы познакомились, бывало, с ума сходила от такой вот позиции своей сестры. «Мы что, марионетки какие-нибудь? — кричала она. — Вместо того чтобы лежать и жаловаться на запоры, вставай и ходи. Пей воду, ешь фиги!»
Я не смогла удержаться от громкого смеха. Открыв перед ним душу, в темных глубинах которой хранилась страшная тайна, отравлявшая всю мою взрослую жизнь, я почувствовала, что у меня словно камень свалился, а он тут как тут, рассказывает про запоры своей тетушки. Снова заглянув Таибу в глаза, я увидела в них веселые искорки и поняла, что он нарочно постарался разрядить атмосферу и развеселить меня.
Таиб едва заметно кивнул, снова посерьезнел и сказал:
— Это верно. Ислам нас учит, что дорога жизни для каждого прописана всемогущим Богом. Но это не означает, что мы не свободны в наших действиях, не можем бороться с обстоятельствами. Каждый из нас несет ответственность за свою жизнь и поступки. Мы свободны во всех наших практических действиях, и признание судьбы не является оправданием наших неверных шагов. Мы всегда должны бороться за то лучшее, что заложено в нас природой и Создателем, как в этой жизни, так и в будущей. Кто знает, что написано у вас на роду, Изабель? Может быть, вас ждет удивительная, чудесная жизнь.
73
«Джеки» — еженедельный британский журнал для девушек.