Дорога соли

Я попыталась уснуть, но одеяла оказались колючими и воняли козами, все тело нестерпимо зудело, а ложе подо мной было таким жестким, что я все бока отлежала. В голове теснились самые разные мысли, перед глазами проходили картины последних трех дней. Главная улица Тафраута, по которой прохаживаются рука об руку мужчины в халатах. Женщины, несущие на себе тяжелые мешки с кормом для скота. Лаллава, медленно умирающая на полу дома в Тиуаде. Темные глаза похожих на ворон старух, которые наблюдали за ней. Дети, танцующие на празднике. Таиб, бережно поддерживающий меня, ощущение крепких мышц на его руках, напрягшихся под моей тяжестью. Я погрузилась было в легкую дремоту, как вдруг вспомнила свое падение со скалы под названием Львиная Голова. Красноватая земля перед глазами резко устремилась навстречу, и я очнулась с бешено бьющимся сердцем.

Меня вдруг охватил настоящий страх, и я не успела защититься от жестокой правды, которая встала передо мной. Теперь я, совершенно одна, находилась в какой-то безымянной части самой большой в мире пустыни. Меня взяли в плен люди, говорящие на чужом языке, названия которого я прежде не слышала. Они прячут лица, обматывая их тряпками. Их руки привыкли пользоваться автоматическим оружием так, как европеец ножом и вилкой. Они называют себя пиратами и ничего не имеют против того, что их кличут террористами. Никто не знает, где я нахожусь. По правде говоря, никому до этого дела нет, за исключением, может быть, Таиба, а он тоже пленник. За мое освобождение эти люди станут требовать от британского правительства деньги. Платить оно, разумеется, откажется. Через несколько недель или месяцев, когда дипломатические усилия окончатся провалом — если они вообще будут предприняты, — меня, скорее всего, изнасилуют, а потом убьют и даже не похоронят так же достойно, как мы погребли Лаллаву. Как могло такое со мной случиться? Вся моя жизнь проходила в четко очерченных границах. Я всегда старалась ступать по самому безопасному и надежному пути, если рисковала, то только так, чтобы это одобрялось обществом или было обусловлено твердо установленными правилами поведения.

«Ах, зачем я только взяла эту чертову коробку отца, клюнула на приманку, — горько думала я. — Зачем открыла этот проклятый ящик Пандоры. Лежал бы он на своем чердаке, и ничего со мной не случилось бы. Я оставалась бы той самой Изабель, которой была последние двадцать лет: самодостаточной, успешной, обеспеченной, уверенной в себе, не привыкшей полагаться ни на кого, чтобы не разочаровываться в людях».

«А ты забыла, что все это время тщательно старалась избавиться от своего прошлого, похоронить все, что могло напомнить тебе о том, что когда-то тебя звали Иззи? — пропищал в голове тоненький голосок. — Ты превратилась в корпоративный автомат, закопала в землю собственную индивидуальность, искру Божью, свою совесть. Ты потеряла стихийную свободу, отказалась быть той личностью, которой тебе следовало бы стать. Теперь, когда ты нашла человека, который мог бы помочь тебе снова стать прежней Иззи, твоему существованию придет конец. Тебя ждет смерть, да и его, вероятно, тоже».

У меня по щекам потекли слезы. Они означали страх, жалость к себе и к Таибу, сожаление о том, что могло между нами случиться, а теперь никогда не будет. Я с удивлением осознала, что совсем не хочу умирать, жажду остаться в живых, и эта мысль почему-то вызвала еще больший поток слез. Я вынула из-под рубашки амулет, прижала его к щеке и продолжала плакать так же безутешно, как потерявшийся ребенок. Я все еще жалобно и громко хлюпала носом, сморкаясь в вонючее одеяло, как вдруг кто-то положил мне руку на плечо. Я так испугалась, что чуть не выпрыгнула из собственной кожи.

— Иззи, — раздался голос.

Я подняла голову. Это был Таиб.

Я узнала его лицо в полумраке палатки и с огромным облегчением воскликнула:

— Вы живы!

В темноте блеснули его зубы.

— Вы думали, что меня уже нет в живых?

Я вытерла нос ладонью, и она стала скользкой. Никогда в жизни я не чувствовала себя столь потерянной и одинокой. Куда девалась та Изабель Треслов-Фосетт с гордо поджатой верхней губкой? Ее-то мне сейчас и недоставало больше всего.

— Нет. Я… сама не знаю, что думала. — Я поднялась на ноги и провела рукой по всклокоченным волосам. — С вами все в порядке? Вам не причинили вреда?

— Да так, задали легкую трепку, ничего страшного, — ответил он. — Думаю, они поняли, что мы именно те, за кого себя выдаем. Простите меня, Изабель, во всем виноват я. Не стоило брать вас с собой. Это было глупо и наивно.

— Я сама хотела поехать с вами и вполне понимала, что это опасно, — тихо сказала я.

— Но вы не знали насколько. Я должен был предупредить вас, а не пускать вам пыль в глаза.

— Что?

— Помните, как мы добыли в оазисе бензин? Это было, конечно, эффектно. Вы уже думали, что мы заехали черт знает куда, кругом пустыня, бензин кончился, и вдруг, как по волшебству, появляются контрабандисты. Когда имеешь с ними дело, нельзя забывать о том, что их сеть разбросана очень широко.

— Не понимаю, о чем вы.

Он вздохнул и пояснил:

— Пусть внешне все было легко и гладко, но не забывайте, что ворованная нефть не возникает из ничего. Для этого требуется четко организованная цепочка. Надо добыть ее, тайно переправить куда следует, перегнать и продать. Я немного знаю этих ребят в оазисе, имел с ними дело прежде. Ясно, что они связаны с группой, которая нас захватила. Именно эти люди сообщили им о том, кто мы такие и куда направляемся. Если бы с нами не было вас, то этого не случилось бы. Их цель — вы, Иззи, богатая европейская женщина, за которой стоит не бедное правительство. В их игре вы — очень полезная пешка.

«Очень смешно, — подумала я. — В жизни не чувствовала себя женщиной более неевропейской и бесполезной».

В полумраке вспыхнула спичка. Я отвернулась, чтобы привести себя в порядок, но Таиб взял меня за подбородок и повернул лицом к себе.

При огоньке маленькой свечки, которую он поставил на циновку, лежащую между нами, Таиб наклонился ко мне, молча вытер следы слез со щек, потом провел пальцем мне по лбу и тихо спросил:

— Откуда у вас эта морщинка, Иззи? — Его палец снова горизонтально пробежал по моему лбу, и это прикосновение огнем ожгло мне кожу. — А вот эта? Такая глубокая, словно кто-то плугом прошелся. — Мягко, как перышком, он провел по складке, бежавшей от моего носа к уголку рта. — А эта? Такая морщина — след глубокой печали. Ну-ка, попробую ее убрать, может, получится, а? — Таиб подвинулся ко мне, явно собираясь поцеловать.

Я не удержалась и резко отпрянула.

Он отшатнулся, кажется, обиделся и негромко сказал:

— Извините. Я вел себя недостойно, забылся. Не надо было этого делать. Вы меня едва знаете, а тут еще мы попали в неприятную историю. Я поступаю безрассудно, глупо…

— Нет, это мне нужно просить прощения. Просто я не могу забыться. В этом-то и проблема. — Я покачала головой. — Хотелось бы, но не выходит.

Снова потекли глупые слезы, горячие, безудержные. Я принялась яростно тереть глаза, будто можно было загнать слезы обратно.

Словно пытаясь остановить это самоистязание, Таиб взял меня за руки.

— Все будет хорошо, Иззи. Обязательно. Они только кажутся плохими, но это не так. Эти люди грубы и суровы, у них есть свои убеждения, но они не причинят вам вреда, я уверен. Не плачьте, пожалуйста. Мне тяжело видеть вас такой. Вы же сильная, как львица. Я видел, как вы карабкались на гору, падали, чуть не погибли и ни разу не заплакали. Вы хоронили эту старую женщину, сделали все до конца и даже не поморщились. Вы сами не знаете, насколько сильны. — Он повернул мою руку и провел по ней губами.

В другое время, да и вообще во всякое, я отдернула бы ладонь, словно боясь обжечься, но чувствовала себя перед ним виноватой за то, что оттолкнула его в первый раз, и не сделала этого. Не могу припомнить, чтобы кто-то вот так целовал мою ладонь, столь нежно прикасался ко мне. Всю свою взрослую жизнь я избегала близких отношений с мужчинами, если честно, боялась их. Теперь я смотрела на склоненную стриженую голову Таиба, на его волосы, кажущиеся столь черными на фоне коричневой кожи, и чувствовала… Что? Нет, не страх, не совсем так, но мне было неуютно. Я потянула руку к себе.