Страница 55 из 58
— Что, ма? О чем ты хочешь сказать?
— Твой отец был поздним ребенком… — тихо произносит мама неожиданно.
Это мне уже известно, — думаю я. Несложно, сопоставив приблизительный возраст Афганца с почтенным возрастом старика-декана, прийти к правильным выводам относительно разницы между ними…
— У него был брат… — продолжает мама.
— Брат? У отца?
— От первого брака твоего деда. Он родился сразу после войны. И погиб, когда ему едва исполнилось пять лет…
— Что стряслось?!
— Несчастный случай. Малыш играл во дворе, на детской площадке, куда недавно привезли намытый земснарядом песок. Самосвал вывалил его и уехал. Там оказалась неразорвавшаяся мина. Такие случаи бывали в начале пятидесятых. Эхо войны…
— О, Господи… — бормочу я, думая о несчастном Старике. Как же он мог, после того, что стряслось, так жестоко обойтись c моим отцом…
— Это еще не все, — продолжает мама. — Спустя несколько лет после трагедии супруги попытались начать все заново. Они снова решились завести ребенка. Им не удалось. Жена твоего деда умерла при родах. Ребенка, им опять оказался мальчик, не спасли. Хоть, можешь не сомневаться, твой дед был далеко не последним человеком, и больница, и врачи были самыми лучшими… Случившееся сломало бы другого человека. Но не такого, как мой будущий свекор. Он замкнулся в себе, сосредоточившись на работе. Скорее всего, он остался бы одиноким до конца своих дне…
Так в итоге и вышло… — проносится у меня.
— …не повстречай он твою бабушку. Это произошло спустя много лет, в середине шестидесятых. Твой дед годился ей отцы. Ему, к тому времени, перевалило за пятьдесят. Ей было около двадцати, она была вдвое моложе него. Неудивительно, ведь мой свекор взял в жены свою студентку. Ее выбор можно понять, него было все, о чем только можно было помечтать в те годы: хорошая квартира, загородная дача и престижная «Волга», чтобы кататься туда с ветерком. Не было только счастья. Она подарила его ему, у них родилось дитя. Твой будущий отец. Естественно, они не чаяли в нем души. Но, когда он подрос, у них начались проблемы и, чем дальше, тем больше. Твой отец и дед перестали уживаться под одной крышей. Подозреваю, его родители винили в этом себя. Они действительно избаловали сына, пока он был маленьким. Он ведь ни в чем не знал отказа. Они потакали ему во всем, наивно полагая, что будут агукать ему всю жизнь, а он, в ответ, радостно тянуться за новыми погремушками. И, когда он вырос из ползунков, это стало для них полнейшей неожиданностью. Только не подумай, будто твой отец вырос мажором. Это как раз его родители еще стерпели бы. Но он и слова такого не знал. Под крылышком у партийного ортодокса вырос опасный вольнодумец, как он считал. В принципе, этого следовало ожидать. Как и того, что эти двое не найдут общего языка. Антисоветские высказывания твоего отца доводили твоего деда до белого каления, он считал, что вырастил манкурта, дал ему все, получив взамен самую черную неблагодарность. У них не было шансов найти общий язык. Чем больше бесился родитель, тем непримиримей становилась позиция сына. Проблема усугублялась тем, что, повзрослев, твой отец стал походить на младшего брата твоего деда. Сыграли гены. Это касалось не только внешнего сходства. Во время войны твой дядя перешел на сторону гитлеровцев. Никто не знает, что с ним случилось потом, но, можешь представить себе, какие ассоциации возникли у деда, в войну он был офицером СМЕРШ. Сын стал напоминанием о брате предателе. Твой папа говорил мне, под конец отец его видеть не мог. Когда появилась я, это переполнило чашу терпения. И старый маразматик побеспокоился о том, чтобы сына послали в Афганистан. Я все же не думаю, что он хотел его смерти. Наверное, рассчитывал, что тот образумится. Оценит по достоинству Советскую власть. Кое-что у него действительно получилось. Твой отец вернулся совсем другим…
— Он начал пить?
— Дело не только и даже не столько в алкоголе, — мама морщится, на лице появляются так хорошо знакомые мне упрямые складки. — Вернувшись с войны, мой муж уверовал в старое проклятие, довлеющее над его родом. Не знаю, почему это случилось именно там. Наверное, из-за посттравматического синдрома. Он попал в засаду, их броневик подорвался на мине, твоего папу тяжело ранили. Все его друзья погибли в огне, а его кто-то вытащил из объятой пламенем машины. В самый последний момент, за секунду до того, как взорвался боекомплект. Ему так и не удалось узнать, кому именно он обязан жизнью. Спасший его человек исчез до того, как пришло подкрепление…
— Куда же он подевался?
— Не знаю, — мама качает головой. — В полевом Госпитале, куда доставили твоего отца, у него была остановка сердца. Слава Богу, врачам удалось снова его запустить. Он пережил клиническую смерть. Я не могу сказать, что это она его так сильно изменила. Это случилось, вот и все. Он никогда не рассказывал мне, что увидел ТАМ, ПО ДРУГУЮ СТОРОНУ. И увидел ли что-то вообще. Я пыталась помочь ему, я тысячу раз заговаривала с ним. У меня ничего не вышло. Он перестал делиться со мной. Между нами началось отчуждение. Он постоянно думал об этом проклятом проклятии, и как ему уберечь от него тебя, нашего единственного ребенка. Эти мысли опустошили его мозг. В конце концов, его увезли в психиатрическую клинику. Он пробыл там много лет, но, химия не пошла ему на пользу. С каждым годом его безумие принимало все более острые формы…
Мне больно на нее смотреть.
— Скажи, мама, отец считал, что проклятие появилось из-за деда?
Она какое-то время молча смотрит на меня, словно колеблется, потом кивает.
— Твой дед не был жестоким от природы человеком. Жестоким в свое удовольствие, я имею в виду. Но, ему приходилось быть таким, когда того требовала ситуация, а, принимая в учет, что он служил в СМЕРШ, такое случалось регулярно. В итоге, жестокость пронизала его всего. Иначе бы он не выжил…
— Ты хочешь сказать, дед в войну сотворил нечто такое, за что довелось расплачиваться по очереди его потомкам?
— Так думал твой отец…
— Что сделал дед? — спрашиваю я вполголоса, облизнув внезапно высохшие губы.
Она делает судорожный вздох.
— Он убил своего младшего брата, сынок…
Стоит ей произнести эту страшную фразу, и ее измученное лицо начинает таять. Мне так хочется ее обнять, чтобы хоть как-то ободрить. Но я не успеваю сделать этого, мои протянутые руки ловят пустоту. Мгновение, и ее больше нет. Я снова один на один с Госпиталем. С моей виртуальной темницей. Свидания окончены.
Зажмурившись, касаюсь лбом двери. Стальные листы, которыми она оббита, заиндевели и покрыты изморозью. Лоб, напротив, пылает огнем и, когда они соприкасаются, мне кажется, что-то шипит.
Рывком встаю с колен. Круто развернувшись, шагаю обратно, к чреву мрачного подземелья, которым стал больничный подвал. Черная дверь пробуждается при моем приближении, притихший было коридор взрывается какофонией громоподобных ударов под пронзительные, похожие на вскрики скрипы, их издают массивные ржавые петли. Но я не позволю себя напугать. Решительно огибаю угол и сразу напарываюсь на нее. Проклятая дверь словно караулит меня там. Она преподносит мне новый сюрприз, ее геометрия меняется вопреки всем известным законам физики, ей на них, как видно, начхать. Дверной проем растет и выгибается, словно парус на шхуне, поймавшей попутный ветер. И застывает в ожидании чего-то. Быть может, моей реакции? Ну, типа, как? Внутри двери черным-черно, теперь за порогом всепоглощающая тьма, откуда не вырваться ничему, даже свету, не то, что снежинкам…
— Не знаю, что ты или кто ты, — бросаю я, сжимая кулаки так сильно, что продавливаю кожу ладоней ногтями, — и какого черта тебе от меня нужно. Если ты явилась за мной, отвечай! Скажи мне это прямо в лицо, раз я пришел!
В угольном проеме — никакого движения. Ни мановения ветра, вообще ничего. Мне кажется, пауза длится вечность.
— Отвечай! — кричу я на пределе нервов.
Тишина такая, что в барабанных перепонках писк. Сердце то ухает, то замирает. Ноющая боль в груди, возникнув, постепенно крепчает, становится нестерпимой. Чувствую, как холод, проникая в тело, отнимает тепло, выдавливает его наружу и превращает в иней. Но я креплюсь, мне нужен ответ. Однако его нет. Меня охватывает ярость.