Страница 40 из 58
— Каждые полчаса, — доносится откуда-то мамин голос. Достаю из кармана мобильный телефон — единственные часы, имеющиеся в моем распоряжении. Пока ладонь нащупывает мобильник в кармане, вспоминаю, что батарея, должно быть, давным-давно разряжена. Тем не менее, подношу аппарат к лицу, чтобы обнаружить — экран тускло светится. И еще — мне кто-то звонил. Это невозможно, ведь здесь нет зоны покрытия, я даже успел к этому привыкнуть.
Меня словно бьет низким током, пока я, дрожащими пальцами, снимаю блокировку клавиатуры. Они такие же непослушные, как, должно быть, у жертвы кораблекрушения, подносящей единственную сухую спичку к сложенным для костра обломкам шхуны при виде паруса, забелевшего на горизонте.
Лихорадочно суетясь, просматриваю список непринятых звонков. Рядом с маленькой галочкой в самом низу обнаруживаю надпись Zhenya. Пытаюсь вспомнить, кто это может быть. Имя кажется знакомым, но человек, стоящий за ним, так же неуловим, как оттенок сна, вылетающий из головы напрочь, стоит лишь продрать глаза.
Ну как же я мог пропустить ее звонок?!
Выбираю в меню опцию «позвонить», нажимаю клавишу вызова. В левом верхнем углу экрана появляются три выстроившиеся по росту будто солдаты черточки, означающие: связь есть. Мне хочется кричать, но я вовремя хватаю себя за язык. За худой дверью спит ребенок, не хватало еще его разбудить. Он испугается не на шутку.
Рядом с вытянувшимися по стойке смирно черточками возникает крошечное изображение трубки, кусаю губы, нервы натянуты до предела.
— Алло?!. — выдыхаю в микрофон, как только наступает соединение. — Алло?!
По ту сторону, где бы она не находилась — гробовая тишина. Потом мне начинает казаться, будто я улавливаю звуки падающих капель. Они немного напоминают тихий плач. Изображение трубки исчезает, растворяется, тонет в экране, связь обрывается.
На глаза наворачиваются слезы.
Позвони еще разок, малыш… слышишь?! Пожалуйста.
Я не могу ее вспомнить, ни голоса, ни лица, и это невыносимо, ведь сердце продолжает чувствовать и любить, даже теперь, когда объект любви сокрыт за завесой беспамятства…
Одинокая как я, слеза, скатывается по небритой щеке и падает на пол, выложенный холодной плиткой.
Что-то я совсем сдаю. Так можно и двинуться… Блин, да я за всю жизнь столько не плакал, как здесь.
Добро пожаловать в мой личный четырехэтажный ад.
Бессмысленно смотрю на телефон с минуту, утираю глаза тыльной стороной ладони. Прячу мобильный в карман.
Только бы не сойти с ума
Оставь, ты давно свихнулся.
С губ срывается смешок, хоть глаза продолжают слезиться. Туман за окном рассеялся, где-то высоко над плотным слоем облаков светит Солнце, пытаясь ко мне пробиться. Смотрю на довольно яркое, почти белое пятно, чтобы доказать самому себе — глаза слезятся от света, не от отчаяния.
Обмануть себя оказывается непросто, от этого бестолкового занятия меня отрывает сухой надсадный кашель, доносящийся из палаты. Заглянув внутрь, вижу, как мальчишка безуспешно пытается откашляться. Лицо искажено болезненной гримасой, но глаза остаются закрытыми. Это невероятно, но он по-прежнему спит.
Подбегаю к койке, присаживаюсь на краешек, беру его ладошку в свои.
— Ну-ну… перестань… все будет хорошо…
Следовало бы его поднять, но я боюсь, что тогда он точно проснется. Мой тихий увещевающий голос — не лучшая помощь от кашля, но… как ни странно, мальчишка затихает, успокаивается.
Сижу какое-то время не шевелясь, смотрю в его лицо. В свое лицо, каким оно было в то счастливое время, когда еще не нужно было бриться и думать о будущем. Зарабатывать деньги в обмен на жизнь, расчерченную посуточно за исключением суббот и воскресений, предоставляемых для обязательного шопинга. То есть, спуска заработанного обратно, в централизованную клоаку…
Вздыхаю, пытаясь представить, как здорово это было — просто играть в футбол, кататься на велосипеде или собирать модели самолетов в масштабе один к семидесяти двум.
Нежно отбрасываю с его лба челку, взмокшую от пота. Беру с тумбы платок и осторожно протираю ему лоб. Мальчишка продолжает спокойно спать. Ну, что же, пора делать компрессы. Взяв ватку, смачиваю раствором календулы, аккуратно прикладываю к гематоме.
В какой-то момент мне чудится, что, когда я прикасаюсь к ней, сам чувствую легкое покалывание, будто травинкой за правым ухом. Пытаюсь сконцентрироваться на этом ощущении, но оно пропадает. Так быстро, словно просто померещилось.
Так, пожалуй, хватит на первый раз.
Отставляю банку на тумбочку. Оглядываюсь, куда бы выкинуть ватку, но в палате проблема с мусорными ведрами. Поколебавшись, кладу ее в карман, выброшу позже.
Сижу еще пару минут рядом с мальчишкой. Потом осторожно встаю, выхожу из палаты. Появляется мысль пропустить пару стаканчиков кофе. Но, я отбрасываю эту идею. Не хочется оставлять его одного. Вдруг Малой проснется? Кстати, я решил называть его именно так, Малым, душевного спокойствия ради. Если в полной мере осознавать, что смотришь на самого себя, как путешественник во времени из «Конца Вечности» Азимова, становится не по себе.
Итак, думаю, мне лучше побыть рядом на тот случай, если он придет в себя. Как «приятно» оказываться один на один с этой больницей, я знаю на собственной шкуре. Такого не пожелаешь и врагу. И уж тем более — десятилетнему себе.
Побродив по коридору туда-сюда, чтобы размять мышцы, возвращаюсь в палату. Там — без перемен. Снова подумываю о кофе из автомата, когда на глаза попадается лямка спортивной сумки, выпавшая из тумбочки у кровати Малого.
Поддавшись искушению (нехорошо лазить по чужим вещам, но они ведь и мои тоже), открываю дверцу, надеясь, что она не заскрипит. Вытаскиваю сумку и, от неожиданности открываю рот. Ноздри щекочет слабый запах нитрокраски и дихлорэтана.
Ух ты, откуда он здесь?
Тяну язычок молнии, уже догадываясь, что к чему. Так и есть, я не ошибся, вот они, несколько коробок с пластиковыми моделями самолетов, которые раньше собирали при помощи клея на основе дихлорэтана, обладавшего резким, специфическим запахом. Для кого-то он — нестерпимая вонь, а для меня — запах самого лучшего хобби на свете, ассоциирующийся с безоблачным детством. Не могу удержаться, губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
Осторожно вынимаю из сумки яркую картонную коробку. На крышке — стремительный силуэт взлетающего реактивного истребителя с синими, обведенными в кружок звездами американских ВВС и крупными черными буквами USAF по бортам. Чуть ниже надпись: Lockheed F-104 Starfighter. Ба, да ведь мне знаком этот самолет. У меня была именно такая модель, произведенная компанией Matchbox. Американские военные пилоты прозвали эту машину летающим гробом, вполне заслуженно, говорят, она частенько падала, хоть и была при этом абсолютным рекордсменом по части скорости.
Может, как раз из-за того, что конструкторы принесли одно из качеств в жертву другому?
В любом случае, Пентагон быстренько сплавил эти истребители союзникам.
Невольно улыбаюсь этим, казалось бы, надежно погребенным на чердаке памяти познаниям, которые стали бесполезными, как только я повзрослел. Впрочем, не совсем невостребованными, как выясняется.
Соблазн так велик, что я, не выдержав, открываю коробку. Детали модели, моделисты зовут их литниками, упакованы в полиэтиленовый пакет, им еще только предстоит быть склеенными, чтобы стать самолетом. По ходу дела размышляю над этой любопытной, свойственной одному роду Homo sapiens особенности: сначала отпечатать паззл на хорошей бумаге, затем раскромсать его на мелкие кусочки, а потом получать утонченное удовольствие, восстанавливая целостную картину.
Кстати, если все детали упакованы в полиэтилен, откуда такой сильный запах клея? Запечатанные модели так не пахнут. Мне ли не знать…
Отложив коробку со «Старфайтером», снова лезу в сумку. Там лежит какой-то кулек, вынимаю его, стараясь не шуршать слишком громко.