Страница 39 из 58
Или — когда?
Может, не вчера, а все десять лет назад? Или, всего десять минут?
Новая мысль — еще более пугающая:
Значит, и заброшенная больничка, где я обнаружил погибшего мотоциклиста, остывающего на никелированной каталке, и постаревший водитель «Лады», и кошмарный Дознаватель, и даже черный спрут, тянувшийся ко мне своими жирными, усеянными присосками щупальцами, не привиделись мне в очередном кошмаре, а были вполне реальными?
Ровно настолько, насколько реальна эта кофта. Как можно судить о степени достоверности предыдущей серии по ходу очередной, транслирующейся на экранах Госпиталя?
В задумчивости тереблю материал кофточки, связанной бабушкиными руками. Поразительно, откуда же она узнала, что мне грозит беда? Что именно ее кофточка станет последним рубежом для осколков еще не рассыпавшегося стекла? Она что-то почувствовала…
Ага, это случилось, как только к нам в дом заявился этот неприятный тип, тогда я еще не знал, что он служит милицейским дознавателем. В отличие от бабушки, ей-то он, безусловно, был хорошо знаком, правда, знакомство было не из приятных…
Знаком? Из истории, рассказанной водителем «Лады», явствует, что были сводными братом и сестрой…
Чушь какая-то. Получается, я внучатый племянник Дознавателя, который решил меня убить…
Так мы родственники? Этого не может быть!
Вот и бабушка, наверное, так считала…
Стоит мне вспомнить о противном старом монстре из внутренних органов, как он пробуждается в голове, брызжет слюной.
Почему ты не сдох?! Я так хорошо обтяпал это дельце…
Да пошел ты! — фыркаю я, усилием воли заставив его сперва умолкнуть, а потом и убраться. Изгнание дается не без труда. Эхо его воплей еще тревожит меня некоторое время, слушать проклятия, которыми он сыплет, тем более невыносимо, когда даже отдаленно не представляешь, каким образом их заслужил. Я ведь не сделал ему ничего дурного…
Ты — нет. Твоя бабушка — как знать…
Его старшая сестра?
Я никогда не слышал, чтобы у бабушки был младший брат. К тому же, такой мерзавец…
Может, именно поэтому его от тебя скрывали?
Как знать…
Ладно, пошел бы он, куда подальше. Следующий вопрос: почему у привидевшегося мне полицая оказалось лицо Афганца…
И кто та несчастная женщина с маленькой девочкой, которую эта сволочь заложила своим дружкам на службе у германского командования…
Решаю начать с самого легкого, то есть, с солдата. Допустим, все терзающие меня страхи, включая, собственно, Госпиталь, порождены моим разумом. Он играет с сознанием, запугивая его. Демонстрирует ему затяжной кошмар. Ну, что же, такое вполне реально. При этом, ячейки памяти повреждены, тот у меня нет ни малейших сомнений, я ведь даже своего имени не в состоянии назвать. Как известно, любой дизайнер черпает шаблоны из банка иллюстраций. И, если его объем невелик, поскольку, скажем, отключен интернет, ему поневоле приходится изгаляться, обходясь тем, что есть на винте. Вот он и вставляет одну оставшуюся в его распоряжении физиономию в десяток разных макетов сразу. Как говорится, чем богаты…
А если Афганец действительно твой отец…
Ну да, конгениально, а Дознаватель, следуя этой логике, дед…
Не тупи, твой дед был профессором политехнического института, из принципа отправившим сына на Афганскую войну. Бей своих, чтобы чужие боялись, во как…
Не из принципа, не надо перевирать. Старик с физиономией Андропова и заслуженный чекист в прошлом, послал сына в армию, поскольку его категорически не устраивала его избранница. Причем, не сама по себе, так была какая-то другая, очень старая и веская причина. Что-то, случившееся между ними задолго до того, как будущий Афганец и Ольга родились. Что-то такое, что заставило бывшего офицера контрразведки СМЕРШ и мою чудом уцелевшую в Дахау бабушку отшатнуться друг от друга, когда пути их повзрослевших детей неожиданно пересеклись. Старик преподаватель сетовал, их встреча случилась вопреки математическому аппарату теории вероятностей, тем не менее, это событие произошло, после чего все пошло кувырком. Запаниковав, он лично выгнал сына из института, в надежде, что перебесится. Или что армия излечит его. Затея обернулась бедой, совсем не так, как рассчитывал Старик…
За что мой дед чекист мог ополчиться на мою бабушку по линии мамы? Что такого они не поделили в войну? Дед был много старше нее. Афганец говорил, когда началась война, его отцу присвоили звание майора государственной безопасности. Сколько лет тогда исполнилось маме моей мамы?
Недолго ломаю голову.
— Пять, — неожиданно произносит внутри меня мой второй дедушка, старый работяга с оборонного завода «Большевик». — Пять годиков ей в ту пору было, старухе моей, значит. Ее, чтоб ты знал, сынок, сопливой девчонкой фашисты в Треблинку угнали поздней осенью сорок второго года…
— Пожалуйста, не выдавайте нас! — молит несчастная молодая женщина, неистово прижимая к груди худенькую девчушку в стареньком пальтишке. — Пожалуйста…
Но, полицай неумолим. Главным образом оттого, что сам напуган до полусмерти. Жизнь за жизнь, такая вот арифметика.
— Мама обвинила меня в том, что я возненавидел сына, когда он подрос, и стало видно, как сильно он похож на моего младшего брата…
— У них со стариком была большая разница в возрасте, — добавляет Афганец с хрипотцой. — В сорок первом ему едва исполнилось восемнадцать. Его сразу же загребли под красные знамена. Летом мой дядька попал в плен. И сломался там. В том смысле, что стал полицаем. Иначе ему было не выжить…
Господи, так это он явил мне себя в образе полицая на службе у оккупационного командования.
Не успеваю додумать мысль. Кто-то жалобно стонет в палате. Вскакиваю как ошпаренный. На койке у противоположной стены мальчишка. Тот самый, которого я спас. Он спит, кто-то укрыл его тощим больничным одеялом. Других здесь нет…
Гематома, поразившая меня размерами накануне, кажется, немного спала. Впрочем, полной уверенности, конечно, нет. Я же не врач. Рядом, на тумбочке у кровати, банка с какой-то вязкой на вид жидкостью и пакет с ватой.
Подхожу на цыпочках, открываю крышку. Тяну носом. Настойка календулы. Под банкой — сложенный пополам тетрадный листок. Развернув записку, сразу узнаю почерк:
Сделай компресс и прикладывай к гематоме каждые полчаса. Я должна идти. Держись, сынок.
Твоя Мама.
Ок.
Конечно, Ок, если не ломать голову над тем, чья мама, моя или его? И кому адресована записка? Сомневаюсь, чтобы Малому.
Скорее, нам обоим,— заключаю я после минуты размышлений.
Только, как такое может быть?
Тихо выхожу в коридор, оглядываюсь. Там, естественно, никого.
— Ма? — все же спрашиваю я у пустоты, в ответ не слышу ни звука, даже эхо, и то, куда-то запропастилось.
Ну вот, теперь, ко всему прочему, еще и Малой свалился, как снег на голову. С гематомой размером с волейбольный мяч.
Впрочем, это не совсем так. Эти мысли — неискренние. Я вру самому себе, толком не зная, зачем? Да, безусловно, из меня скверный народный целитель и, пожалуй, еще худший педиатр. Более того, я понятия не имею, как помочь Малому, если ему, не приведи Господи, станет хуже. Однако, правду говоря, я гораздо больше боюсь, что он исчезнет отсюда, как и все, кого я встречал здесь раньше. Да, мои знания по части медицины оставляют желать лучшего, но я — единственный человек в Госпитале, у кого есть хотя бы такие себе ущербные. Я тут и санитар, и медбрат, и врач, в одном лице. Ну и, естественно, пациент.
К тому же, если мальчишке станет хуже, ты об этом очень быстро узнаешь. ВЕДЬ ОН — ЭТО ТЫ…
Останавливаюсь у окна, чтобы переварить все это. За стеклами пасмурно, висит туман, плотный, как полиэтилен, сквозь него пробивается сумрачный свет. Определить время крайне проблематично.