Страница 38 из 58
Последними вижу полицаев. Они суетятся, приглядывая, чтобы никто не разбежался…
— Ну пожалуйста, умоляю, не надо… — стонет незнакомец в метре от меня. Позабыв о толпе, наблюдаю, как в уголках его глаз выступают слезы. — Боже, прошу тебя, не заставляй меня снова делать ЭТО, я не смогу…
Он подымает лицо к потолку. В комнате, где мы с ним очутились, своды низкие, темные, все в потеках. Не похоже, будто за ними скрывается всемогущий адресат, к которому обращены его мольбы.
— Пожалуйста…
— Эй?! — доносится со двора. Голос зычный, явно командирский, привыкший распоряжаться. — Орест?! Ты там?!
— Здесь, — одними губами откликается полицай с лицом Афганца.
— Не слышу?! — рявкает невидимый пока начальник.
— Не выдавайте нас, — шепчет кто-то из-за спины. Голос — женский. Порывисто обернувшись, вижу его обладательницу. Это худенькая молодая женщина лет двадцати пяти. Вжавшись в угол, она судорожно обнимает дитя, девчушку, которой в лучшем случае исполнилось лет пять.
— Пожалуйста, — молит несчастная женщина. Полицай колеблется, это читается на его лице. Поразительно, но ни он, ни она, не видят меня. Ни полицай, ни молодая мать. Разве что ее крохотная дочурка почувствовала мое присутствие, но она слишком напугана, чтобы вымолвить хотя бы слово.
— Пожалуйста…
— Эй?! — летит из дверного проема начальственный голос. От него вздрагивают все трое, мать, ее дитя и колеблющийся полицай. Наверное, он только учится быть палачом, наука дается ему с трудом, однако, лиха беда начало…
— Ну пожалуйста! — женщина заламывает руки. У нее красивое лицо, в больших глазах мечется страх.
— Я не могу, — шепчет в ответ полицай.
— Если вы нас выдадите, они нас убьют…
— А если не выдам, они убьют меня…
Чаша весов колеблется, на кону слишком большие ставки.
— Прости, — бормочет молодой полицай. — Для меня уже слишком поздно.
— С кем ты там болтаешь?! — рявкает начальник.
— Да с бабой…
— Тащи ее сюда!
Для меня становится очевидным, еще минута, и обе они пропали. Выбросив руку, хватаю полицая за плечо. Проносится мысль, эти трое — призраки, значит, они нематериальны. Сейчас моя ладонь беспрепятственно проскользнет сквозь иллюзорное тело, и я почувствую лишь легкий холодок. Обманываюсь, под пальцами сукно пиджака, вскрикнув, полицай отшатывается, вскидывает винтовку.
— Ты кто?!
— Оставь их в покое!
— Стой, а то буду стрелять!
— Стреляй! — рычу я. Лязгает передергиваемый затвор. Ствол карабина глядит мне точно в грудь. Что случится, когда он нажмет на курок, а к тому все идет, не представляю даже отдаленно. Я паду от его пули, отправившись в новый, еще более затейливый кошмар? Пока не проверишь, не узнаешь.
— Сам напросился! — визжит полицай и осекается, беззвучно шевелит губами. Стоит, ошалело таращась на меня, с пальцем на спусковом крючке, затем выпускает карабин. Оружие гулко падает на дощатый пол. Заворожено наблюдаю, как под глазами полицая залегают мешки, кожа становится дряблой. На мгновение он и вправду становится точной копией Афганца, но сорвавшийся с тормозов метаболизм уносит его дальше. Секунда, и лоб прорезают глубокие морщины, волосы лезут клочьями. Полицай, дряхлея на глазах, делает неуверенный шаг вперед, спотыкается и падает ничком. Туловище раскалывается, кусок черепа отскакивает на пару метров. Хочу крикнуть, но не могу, воздуха снова не хватает. Зрачок уставился на меня, в нем отпечатался такой нечеловеческий страх, что я отворачиваюсь, чтобы не спятить.
Последней на пол планирует белая нарукавная повязка, приземляется в сантиметре от моего сапога. На ней, готическим шрифтом, значится:
Im. Dienst der deutscnen
Wehrmacht
Вспомогательная полиция
На службе у Германского командования
Порядковый номер полицая затерт, впрочем, у меня нет ни времени, ни желания разглядывать останки. Озираюсь по сторонам. Жуткая дверь, продемонстрировавшая мне одну из бесчисленных трагедий, разыгравшихся во время последней Мировой войны, заперта. Ни несчастной женщины, ни ее дочери в комнате нет, что с ними сталось, не знаю. Гадать некогда, сама комната быстро преображается. Стены становятся неровными пластами угля, какими их, вероятно, видят шахтеры в забое. Угольная поверхность поглощает двери, я оказываюсь в западне.
В поле зрения попадается дипломат, принесенный с собой Дознавателем, он выудил оттуда карту ДТП, прежде чем сунуть ее мне под нос. Дипломат по-прежнему лежит на столе. Подскакиваю к нему, поддавшись неосознанному импульсу. Внутри — стопка отпечатанных на машинке документов, несколько шариковых авторучек, целлофановый пакет с бутербродами и несколько яблок. Вероятно, завтрак, прихваченный Дознавателем из дому.
Хватаю дипломат, вытряхиваю его содержимое на стол. Оттуда вываливается куча всякой всячины, часть вещей задерживается на широкой столешнице, часть — сыплется на пол. Последней вываливается зеленая шерстяная кофта. Ловлю ее на лету, расправляю.
Да, это она, моя детская кофта без молнии, с капюшоном и картинкой, изображающей Микки Мауса. Герой бесчисленных мультфильмов и комиксов вертит на указательном пальце пластинку, и при этом задорно подмигивает мне. В жизни не держал в руках вязальных спиц, но не сомневаюсь, с бабушки, вероятно, сошло семь потов, когда она воспроизводила картинку, позаимствованную из какого-то иллюстрированного импортного журнала.
Капюшон кофты — будто изъеден молью. Весь в дырах, он просвечивает, как решето. Это — работа осколков.
— Привет, — шепчу я, а затем, действуя на подсознательном уровне, начинаю напяливать ее на себя. Кофта протестующе трещит, обещая вот-вот лопнуть по швам и не только, однако, как ни странно, выдерживает натиск. Чувствую, как ткань плотно обтягивает туловище. Рукава — едва достают до локтей.
Тянусь рукой к капюшону, нащупываю подушками пальцев многочисленные прорехи, пробуравленные осколками лобового стекла десять лет или всего сутки назад, не берусь судить об этом. Через них дотрагиваюсь до шрама на шее. Того самого шрама, которым зарубцевалась рана, что чуть не стоила мне жизни.
Тьма и холод становятся всепоглощающими, как в открытом космосе. Бросив на комнату последний взгляд, сажусь на стол, свесив ноги, складываю руки и закрываю глаза.
Я не хочу здесь оставаться. Я хочу жить…
Это последняя мысль, которую успевает сформулировать мозг перед тем, как окончательно отключается.
VIII. Малой
Начинаю ощущать свое тело. Я где-то когда-то читал, что это — одна из важнейших функций человеческого эго — наблюдение за бренным телом. Чтобы не заблудилось в потемках и хаосе. Функция — не лишняя, чего-чего, а мрака тут, в Госпитале, хватает.
Чувствую, как сознание постепенно перехватывает контроль над телом у подсознания. Они сменяют друг друга, словно рулевые в ходовой рубке корабля. Я просыпаюсь. Уже проснулся. Чтобы окончательно убедиться в этом, осталось всего ничего, открыть глаза.
Но я — не хочу. Точнее, хочу, но боюсь. Так и лежу какое-то время, перед тем как поднять веки. Пока они опущены, словно шторы, чувствую себя в относительной безопасности. Наивно, конечно, но это так.
Однако, деваться-то некуда.
Я открываю глаза. Вижу в четырех метрах над собой условно белый потолок. Его подпирают унылые стены цвета гнилого персика.
Фух. Я дома.
Я действительно испытываю ощущение возвращения домой в первые несколько секунд, затем чуть не смеюсь нелепости этой мысли. Ну надо же, подобрал себе дом, так подобрал. Мне становится совсем не смешно, хочется биться головой о стену до фатальной победы.
Ну что я тут делаю?! Сколько мне еще здесь торчать?..
Может, вечность? Вечность, которая и есть — смерть?
По спине пробегает холодок.
От слова «вечность» становится не по себе.
Нет… так не пойдет.
Мне немного трудно дышать. Что-то будто сжимает грудь. Опускаю глаза, вижу свою детскую кофту, в которую влез вчера каким-то чудом…