Страница 41 из 58
Может позже, когда Малой проснется?
Но, я не в силах остановиться. Под кульком новая коробка, больше первой. На ней снова изображен самолет. Узнаю его с первого взгляда. Это «North American F-86 Sabre», американский истребитель, попивший крови советским пилотам в небе Кореи полвека назад. Внутри — практически готовая модель, осталось разве что приклеить всевозможные антенны, да прицепить под фюзеляж побольше ракет, они лежат тут же, в кульке, заблаговременно выкрашенные серебром. Судя по всему, их красили буквально вчера.
И это сделал я. Естественно, а кто же еще?
Над этой моделью я трудился незадолго до того, как попал под машину. Так бы она и осталась незавершенной, в теперешнем состоянии, если бы я, то есть Малой, не выжил.
На лбу выступает испарина, смахиваю пот дрожащей рукой. Тут, в Госпитале все на грани, только что беззаботно вспоминал детство, любуясь самолетиками, и вот стою, ни жив, ни мертв, как сапер над взрывателем мины неизвестной конструкции.
Может, мне нужно доделать эту модель? Вопреки тому, что должно было случиться?
Да и просто тряхну стариной. Мастерство ведь никуда не девается. Полчаса приятной работы. Ну, пару часов… от силы — день….
Все правильно, спешка хороша при ловле блох, делая модель, ни коим образом не следует суетиться, гонки в этом деле — противопоказаны…
Взвешивая миниатюрные ракеты на ладони, пытаюсь вспомнить, как красил их, окуная кисточку в маленькую, как из-под зеленки баночку, не без оснований опасаясь, что нагорит за комнату, пропахшую нитрокраской и лаком будто малярка.
И таки нагорело.
Незаметно снова становлюсь маленьким, совсем как Малой, спящий в метре от меня. Тихонько собираю модель, поглядываю на часы, прислушиваюсь к лифтам, ползающим туда-сюда по каменному чреву здания. Около семи вечера, и у них — полно работы, страдная пора после полуденной дремы. Они снуют между этажами, клацают вставными челюстями раздвижных дверей, гремят тросами и противовесами, где-то высоко, под самой крышей, завывают перегретые электромоторы.
Жду маму, соскучившись за день без нее, и одновременно побаиваясь выволочки. Такой вариант развития событий вполне возможен, если она вернется домой накрученной, это бывает, у нее такая работа. Нервная…
Моя мама работает в редакции большой газеты…
Опасаюсь, что она станет корить меня за уроки, хоть домашние задания давно в тетрадках, а сами тетрадки сложены в школьный рюкзачок, дожидаться завтрашнего утра. Скажет, что я битый час, дни напролет, дышу этой гадостью, вместо того, чтобы гулять на улице как другие, правильные ребята. Будет грозиться, что выбросит все мои самолетики в мусоропровод (хоть, на самом деле, ничего такого не сделает, конечно). Или вообще расплачется и начнет, уже откровенно перегибая палку, твердить об отце, которому наверняка было бы стыдно за меня сейчас, если б он только не погиб в Афганистане так ни разу не увидев сына…
Погиб?!
Стоп! — кричу я себе, но непреодолимая сила влечет меня мимо, бобина, заряженная в кинопроектор, продолжает методично разматываться. Я — ребенок — шмыгаю носом, изучаю носки ее туфель, купленных на премию, которую она получила в газете. Моя мама-одиночка…
И, думаю об отце. Я представляю его, никогда не виденного мной вживую, по двум или трем черно-белым фотографиям из альбома, только не в широкополой армейской панаме защитного цвета, как там. Нет… мы сидим с ним вместе над моими моделями, это происходит на кухне. Я собираю их, а он красит, и никто, абсолютно никто в этом мире не смеет сделать нам замечание, не в силах нам помешать. Разъединить нас…
Стоп! Ну вот, что и требовалось доказать. Мой отец — не вернулся из Афганистана, сложил голову в далекой чужой стране. Военное ведомство, забравшее его у меня и мамы, вернуло обратно цинковый пенал, заколоченный в крепкий транспортировочный ящик, и жидкую пенсию на сдачу. Прямо с аэродрома гроб с телом героя повезли на военное кладбище, транзитной точкой маршрута мог стать двор, в котором он жил до армии, но я не знаю, стал ли. Я был слишком мал, вероятно, меня оставили в квартире под присмотром кого-то из старших. Играть в машинки или скажем солдатики. Впрочем, о каких солдатиках речь? Скорее, сосать соску, в лучшем случае, тянуться за погремушками. В год или полтора солдатиками не играют, рано. В пять — шесть — другое дело, играй на здоровье. В таком солидном возрасте не грех и помочь маме, принести воды из источника в пластмассовой леечке, полить цветочки на могиле отца, которого и знаешь-то исключительно по гравюре на черном мраморе памятника. К тому времени он уже наверняка сменил фанерную красную звезду, полагавшуюся павшим солдатам…
Только вот странность, я не помню ни каменной стелы, ни фанерной звезды…
Малой жалобно стонет, начинает ворочаться во сне. Вздрагиваю, выныривая из своих грез. Пора делать компресс. Мне не избежать возвращения к прошлому, но это будет позже, не сейчас.
Аккуратно спрятав коробки в сумку, возвращаюсь к своим обязанностям медбрата, вооружаюсь банкой с раствором календулы и ватой.
Поехали, с Богом.
***
Сейчас за окном солнечно и деревья зеленые. Я уже привык к тому, что времена года тут приходят на смену друг другу со скоростью цветных стекляшек в детском калейдоскопе. Пожалуй, я мог бы делать зарубки на сосновом наличнике, если бы догадался об этом раньше. Впрочем, какой смысл следить за ходом времени, если оно ведет себя, словно резиновый жгут, и я не имею ни малейшего представления, что мелькает за окнами, месяцы, годы или века? И, что ждет меня, если я таки сумею вернуться домой, как когда-то пел Элвис Пресли, «I Will Be Home Again»… Как знать, что ждет меня по возвращении? Быть может, я попаду в далекое будущее, как герой фантастических романов, навеянных авторам теорией относительности Альберта Эйнштейна? Герой Чарлтона Хестона из старой экранизации книги Пьера Буля обнаружил на Земле царство обезьян и длань Статуи Свободы, торчащую из песка в качестве последнего напоминания о том, кому эта планета принадлежала прежде. Что рискую обнаружить я? Кончик исполинского меча Матери Родины, выглядывающий из воды на фарватере Днепра, обезьян-то в нашем городе хватало и раньше, даром, что он лежит вдали от экватора.
Впрочем, вряд ли мне светит будущее. По крайней мере, сны раз за разом возвращают меня обратно, вспять течению вечной реки Хроноса, в Прошлое…
А может, это и есть реинкарнация…
Как знать…
Ну и ладно, погода-то все равно отличная, иллюзия она или нет. В парке — весна, с виду — самая настоящая.
Открыв форточку, проветриваю помещение. Приятный теплый ветерок ласково треплет волосы. Вдыхаю его полной грудью. Затем оборачиваюсь и смотрю на Малого. Гематомы уже почти не видно, спала. На мальчишке новая футболка, это я его переодел, в сумке, помимо самолетиков, очень кстати оказался запасной комплект одежды.
Вчера ночью он впервые открыл глаза и даже попытался со мной заговорить. Я как раз держал его за руку и бормотал что-то успокаивающее, то ли для него, то ли для себя. Боялся, что он испугается меня, но опасения оказались напрасными. Может, Малой еще не совсем оправился? Как бы там ни было, вскоре он снова уснул. Правда, его сон стал гораздо беспокойнее, он то и дело переворачивался с боку на бок, пару раз сбрасывал одеяло на пол. Но я держался настороже, был на чеку, дремал вполглаза. Естественно, не выспался в результате.
Скоро Малой снова придет в себя, на более продолжительный срок. Вероятно, уже сможет говорить и слушать. Я знаю это. И, у него наверняка возникнут вопросы. Целая куча вопросов ко мне. Насчет того, что ему отвечать, ясности намного меньше. Пойди, растолкуй ребенку, куда он попал. Нет поводов для беспокойства, Малыш. Скоро добрые дяди починят свой аппаратик для реинкарнации, и мы с тобой отсюда отчалим…
***
Пару часов назад ходил пить кофе на пятый этаж. Уже покончив с первым стаканчиком мокаччино, вспомнил о загадочной двери, она здесь, за углом. Если, конечно, не исчезла так же загадочно, как появилась.