Страница 25 из 58
Мы с одноклассником (мучительно и безуспешно пытаюсь нашарить его имя, но эта задача оказывается мне не по плечу) приехали в Щорс, милый небольшой городок в Черниговской области. Собственно, городом его следовало считать весьма условно. Видимо, этот статус Щорсу присвоили еще в Советском Союзе, чтобы доказать всему прогрессивному человечеству: наша урбанизация ничуть не уступает, скажем… японской. А возможно, вообще заткнула последнюю за пояс. Правда, приставка пгт никоим образом не сказалась ни на уровне бытовых услуг, оказываемых коммунальщиками населению, ни вообще на качестве жизни.
Думая о Щорсе, невольно вспоминаю на заднем плане «Одноэтажную Америку», повесть, написанную Ильфом и Петровым под впечатлением поездки в США, и увидевшую свет в Советском Союзе в самый урожайный год сталинских репрессий. Мало что помню, давно читал, в памяти уцелело лишь восхищение авторов горячей водопроводной водой, какую они обнаруживали в самых глухих уголках североамериканских штатов. Как подобные откровения проморгали вездесущие советские цензоры, совершенно непонятно. Ведь раскинувшаяся на весь континент страна, где днем с огнем не отыщешь колодца с «журавлем», а канализация и горячая вода — банальность, несокрушима, как ее не расшатывай, чтобы там не болтали идеологи с удостоверениями ВКП(б). Да, обоим писателям крупно повезло, что скрытый подтекст ускользнул от недремлющих взоров ответственных товарищей. Ильф, если не ошибаюсь, вскоре после публикации скончался от туберкулеза, Петров, с началом войны одевший военную форму, погиб. Его самолет сбил какой-то безымянный ас из Люфтваффе.
В общем, по американским понятиям, Щорс, скорее, большая деревня, нежели город. Тем не менее, городишко уютен и мил, возможно, именно благодаря тому, что имеет мало общего с мегаполисом. Даже последовавшие события не изменят моего первого впечатления о нем.
Да и как им было его изменить, ведь Щорс — моя малая родина. Кажется, это называется именно так. Правда, сам я появился на свет в Киеве. Родом из Щорса — моя бабушка. Тут — ее корни, а, значит, на четверть, и мои. Вот и сам дом, куда я, бывало, приезжал на лето — ровесник минувшего века. Настоящее родовое гнездо, реликт, это словечко из арсенала мамы, долгожитель, ухитрившийся пережить четыре войны, две Мировые, Гражданскую и с поляками. А еще коллективизацию и раскулачивание, еврейские погромы и злодеяния нацистских зондеркоманд. Из этого, вросшего в землю, будто гигантская старая колода дома, летом сорок первого ушел на фронт мой прадед, чтобы уже через несколько месяцев сложить голову под Ельней. Из него же, только уже в сорок втором, фашисты угнали в Германию его семью…
Обожди-ка! — приказываю я себе, но объятия Морфея — все сильнее, а во сне, как известно, не раскомандуешься. Ведь он, будто своенравная река, и когда ее течение подхватывает, пловцу остается лишь, отдавшись на волю волн, наблюдать за сменяющими друг друга берегами в надежде, что впереди не объявятся рокочущие перекаты водопадов. Течение, которому я покоряюсь, выносит меня обратно, к старинному деревенскому дому. Лето — в самом разгаре, а я — ребенок, недавно окончивший четвертый класс.
Дни летят незаметно, вопреки тому, что до отказа заполнены нашими детскими делами. А может, именно поэтому. Мы играем в футбол на заросшем сорной травой поле за одноэтажной сельской школой, лепим из пластилина трансформеров — они только появились на экранах отечественных телевизоров. Купаемся в озере, чтобы навсегда запомнить его таким, как принято рисовать в Букваре: камыши стоят частоколом, кувшинки колышутся живыми бумажными корабликами, вдали за горизонтом громыхает, вечером жди грозу с ливнем, который примется стегать раскалившуюся за день землю тысячами шипящих бичей.
Мы смотрим телевизор — время от времени. В соседней России разразилась беда, опять полыхнуло на Северном Кавказе. Шамиль Басаев захватил больницу в Будённовске, спецвыпуски новостей следуют каждые полчаса. Премьер Черномырдин обращается к террористам по телефону, я напуган, Басаев — нет. Бойцы спецназа идут на штурм, трещат выстрелы, как шишки в костре, звук совсем не такой, как в фильмах, и потому гораздо страшнее. Впрочем, я ребенок, и не могу в полной мере прочувствовать тяжесть и жестокость событий, за которыми наблюдаю
Пока в российском Буденновске стреляют, украинский Щорс, который, в принципе, мало чем от него отличается, безмятежно спокоен. Мы встаем спозаранку, уплетаем на завтрак яичницу, поджаренную бабушкой на сале. Яйца оранжевые, как солнце, настоящие, домашние, ничего общего с продающимися в супермаркетах блеклыми доходягами с птицефабрик. Под окнами перекликаются гуси, их гоготание наполняет двор, и от переизбытка живности он напоминает зоопарк. В панораме окна слегка колышутся ветви вишни, усыпанные ярко красными ягодами. Плоды почти поспели, раньше, чем обычно, их биологический хронометр дал маху, неудивительно, лето — чрезвычайно жаркое.
Стрелки больших круглых часов с боем показывают половину десятого утра, а столбик ртутного термометра уже вплотную подобрался к отметке тридцать градусов по Цельсию, и, похоже, не намерен останавливаться на достигнутом.
Разделавшись с завтраком, седлаем велосипеды, едем купаться на озеро. На ногах сандалии и шорты. Сверху — футболка и… вот сюрприз — шерстяная спортивная кофта с толстым капюшоном. Ее связала бабушка. Эта кофта — явно не по погоде, зачем было надевать ее в такую жару, мне самому не понятно. Бабушка настояла. Ее настойчивость даже показалась мне немного странной, в самом деле, ну, к чему, ведь на дворе жара? В девять лет уже ощущаешь себя достаточно взрослым, чтобы оспаривать требования старших, по крайней мере те из них, что представляются перегибами. В общем, я заартачился, напомнил ей, что уже не маленький и не нуждаюсь в подгузнике со слюнявчиком. Она, в ответ пригрозила, что не выпустит меня со двора. Я тогда подумал, бабушка ищет повод, чтобы оставить меня дома.
— Это хорошо, что взрослый, — съязвила она, что было ей в общем-то не свойственно, но, в тот день она была сама не своя. — Значит, пора помогать по хозяйству.
Явственно запахло «домашним арестом», как характеризовал подобные ситуации дед. Вот тут-то и вмешалась судьба. Она, конечно, ежеминутно во что-то вмешивается, а как иначе, создавая возмущения, разбегающиеся по сторонам незримыми волнами. Это мы просто привыкли выражаться так, когда, казалось бы, ни с того, ни с сего, переворачивается кверху дном наш персональный бумажный кораблик.
В тот раз Судьба явила себя в виде какого-то старого знакомого, которого, похоже, никто не ждал. Это я сообразил сразу по реакции бабушки, появление незваного гостя так расстроило ее, что она, чуть ли не силком напялив кофту, мигом выпроводила меня из дому, лишь бы я оказался подальше от неприятного визитера. Так мне это видится сейчас, тогда я был слишком обрадован тем, что легко отделался от домашних повинностей, думая исключительно о речке, в которой буду плескаться с приятелями до обеда. Вряд ли еще какие мысли посещали мою голову в тот момент.
***
— Чего напялил на себя свитер?! — потешаются приятели. — Хочешь тепловой удар схлопотать? Может ты в нем еще и купаться полезешь?!
Смеюсь вместе с ними и лишь жму плечами в ответ. Но, не снимаю.
И этим спасу свою жизнь...
Я еду замыкающим в небольшой колонне мальчишек-велосипедистов. Нас всего трое, крошечный отряд. Улицы будто вымерли, сказывается зной, я немного отстал, но отчетливо вижу взмыленные спины приятелей. До озера осталось — рукой подать.
Сон настолько реален, что на мгновения мне кажется, будто это я вращаю педали, управляю велосипедом «Аист», желтым как канарейка. Однако, скорее, я только зритель в кинозале, где ленту прокручивают персонально для меня. Ведь я ничем не управляю, даже шеей, вращающей по сторонам головой. Просто смотрю вокруг, испытывая странные, непередаваемые чувства, когда мои изрядно затертые воспоминания о детстве приходят в соприкосновение с первоисточником. С впечатлениями щуплого мальчишки, в живом времени катящего с друзьями на речку.