Страница 20 из 58
Пока он говорит, вспоминаю старую спидолу рижского радиозавода, единственную вещь, что имел при себе мой предыдущий сосед — Старик. Если не считать газеты, которую он не прихватил с собой, покидая Госпиталь. Словно это послание изначально предназначалось мне.
Мои мысли уносятся дальше, и я думаю горькой логике жизни, превратившей юного вольнодумца, которого тошнило от тоталитарной системы, в горького пропойцу, мечтающего о кровавой сталинской диктатуре, как о панацее для нашей слитой в офшоры страны. Смотрю на Афганца с минуту, вращая эту мысль так и сяк, отставляю в сторону и спрашиваю:
— А как ваш отец отнесся к тому, что вас отправили в Афганистан?
Ветеран пожимает плечами:
— Этого я тебе не скажу. Наверное, он полагал, что мне надлежит выполнить интернациональный долг. Не уверен, впрочем, что он знал, в чем именно заключается этот долбанный долг на практике. Он ведь был ортодокс, и, как правоверный коммуняка, черпал правду из проверенных источников истины вроде одноименной газеты, а что там писали об Афгане, можешь представить сам. Так что…
— А Оля?
Солдат опускает седую голову.
— Она плакала. А что она еще могла? Мы с ней успели расписаться, всей нашей гребанной родне назло. Мои предки, как я тебе уже доложил, встретили ее появление в штыки. Старик даже не поленился, съездил к Ольке домой, провел с моей будущей тещей разъяснительную беседу на предмет того, отчего нам надлежит немедленно разбежаться. Ну и, понятное дело, преуспел, ломать, не строить. Впрочем, семена ненависти легли в благодатную почву. Олькина мама шарахнулась от меня, как от чумного, когда малая пригласила меня домой, представить будущим родственникам, так сказать…
— Почему?! Что ее смутило? — спрашиваю я и обращаюсь в слух.
— Да хрен поймешь… — отвечает солдат уклончиво.
— И все же, — настаиваю я. Он недовольно кривится, но все же уступает.
— С тестем у меня не возникло никаких проблем, по крайней мере, с ходу, — роняет солдат. — Он даже пришелся мне по душе, нормальный мужик, работяга. А вот с тещей вышла неувязочка. Стоило ей узреть мою рожу, как бедная баба, побелев, повалилась с копыт. Честное слово, как привидение увидала. Дело было у Ольки дома, куда я явился с официальным визитом, просить ее руки. В итоге, чуть не вызвали «03». К счастью, карета не понадобилась, теща быстро оклемалась, но вечер был испорчен, чего уж там. Я ушел, не понимая, чем насолил ее мамочке, из головы никак не шли ее перепуганные насмерть глаза и лицо, его, представь, перекосило от страха. Я, конечно, не Станиславский, но такого, блин, не сыграешь, короче, ее торкнуло вполне реально.
— Придя в себя, она как-то пояснила свою реакцию?
— Через дочь. Мы с Олькой не виделись пару дней, у каждого был неприятный осадок. А, когда, наконец пересеклись, она передала мне извинения от мамы. Как выяснилось, в войну ее малой девчонкой угнали в концлагерь, где ей только чудом удалось спастись. Ну а моя харя, представь себе, напомнила ей физиономию одного из вертухаев. Понятно, нам бы посмеяться над нелепым совпадением, но не вышло нибуя. Тем паче, что в гости меня больше никто не звал. Я стал для Олькиных предков персоной нон грата. Или это уже позже они занесли меня в черный список, когда мой Старик поперся к ним сходил…
— Ваш отец? Но зачем?!
— Ну, явно ж, не наводить мосты. Старый козел, представь себе, поставил им ультиматум. Или их дочь отваливает от меня, или… Я толком не в курсе, чем он им грозил, но даже странно, как его, после таких заявлений, не спустили с лестницы. Стоило бы. Короче, наши предки переколотили горшки без вразумительных причин. При этом, они, не сговариваясь, делали все возможное, лишь бы нас разлучить. Понятно, у них ровным счетом нифига не вышло, они пожали прямо противоположный эффект. Мы с малой подали заявление. Нас расписали примерно через месяц. Из института меня к тому времени отчислили, у нас не было ни кола, ни двора. И ни копейки, кстати, тоже, паршивый угол не успели снять. Впрочем, мыкаться нам пришлось недолго, проблему разрешил районный военный комиссариат. Я не успел испугаться, как держал в руках повестку. Вот и все. На рассвете она проводила меня к военкомату. Потом приехала на присягу. Одна. Да мне, отец, Богом клянусь, и не нужен был никто, кроме нее. Хоть бы весь этот гребаный мир провалился в тартарары, лишь бы нас оставили в покое. Вдвоем. То есть, втроем, — поправляется Афганец. — Она сказала, что беременна…
Он отворачивается к окну, и мы снова долго молчим.
— Как же, оставят тебя в покое, — наконец, глухо говорит афганец. — Особенно, в учебке под Иолотанью. В те времена, отец, дедовщина в армии была — мама не горюй. Молодых, бывало, забивали насмерть, так что, если тебе просто вышибли зуб или сломали пару ребер, считай, повезло. Ты, отец, «Сто дней до приказа» читал?
— Не приходилось, — вынужден признаться я.
— Ну и ладно, — он, похоже, не удивлен. — Тем более, что в учебке я долго не задержался. Погоняли нас, новобранцев, пару месяцев, как сидоровых коз, и вперед. Никто толком испугаться не успел, как мы уже стояли на плацу в Баграме, разглядывая долбанный инопланетный пейзаж. Такие горы, говорят, есть еще только на Марсе. Только там, на Марсе, ни хрена нет духов со стингерами и пулеметами ДШК, для которых БТР — что консервная банка. Ты, отец, в горах бывал?
— В Крыму, — отвечаю я. — Ходил с друзьями в поход по горному Крыму пару раз.
— В Крыму духов тоже нет, — констатирует он, выразительно показывая на свой пустой стакан. — Хоть, сдается мне, долбанные политиканы спят и видят, чтобы они там завелись, как блохи на собаке. Потому как: кому война, кому мать родна. Верно? Ты, отец, песню помнишь?
— Смотря какую…
Он колеблется с минуту, потом начинает петь:
В ту ночь пришел сигнал в казарму к нам
Десантникам тревогу объявили,
И нас уже ведут по кораблям
Маршрут давно на карте проложили.
Впервые мы не взяли парашют,
Зато рюкзак патронами набили,
Сигнал «пошел», сирену не дают,
И рампу для прыжка нам не открыли.
В ночи летит могучий караван,
Солдатами и техникой набитый,
Сказали нам: Летим в Афганистан,
Спасать народ, Амином с толку сбитый…
Никогда не слышал этой песни. Зато с удивлением отмечаю, у него есть и слух, и голос. Последний, правда, хрипловат, так и песня не из репертуара Филиппа Киркорова.
— Наливай, отец. Выпьем за наших ребят…
Делаю большой глоток. На этот раз уклоняться и не думаю. Как-то, копаясь в интернете, совершенно случайно натолкнулся на список советских солдат, сложивших головы в Афганистане. В глаза бросились даты, в которых оказались заключены целые вселенные: 1962-1981, 1963-1982, 1964-1983, и так далее, динамика очевидна. Не помню, кому принадлежит фраза: войны развязывают старики, а умирают молодые. Зато знаю, кто автор этих слов: «…война дело молодых, лекарство против морщин».
Так себе лекарство, конечно. Хотя и помогает безотказно… эх…
Афганец снова поет. Слушаю с флягой в ладони, как часовой у обелиска.
Вспомним мы тех, кто в ущельях остались,
Не повидав отчий дом,
Первыми в Кабул на разведку отправились,
Выпьем и снова нальем…
Он повышает голос. Ему явно не хватает гитары:
Встанем, товарищи с памятью светлою,
Выпьем за наших ребят,
Тех, кто ушел в Дарлагман за победою,
И не вернулся назад.
Пусть в нас стреляли винтовки душманские,
Думали не о себе,
Мы помогали народу афганскому,
Выстоять в трудной борьбе…
Обманутое поколение, — это первым приходит на ум. Хотя, разве бывают какие-то другие поколения, в нашей стране? Не обманутые? Нет таких. Способы обмана из арсенала политиков мутируют и совершенствуются, как штаммы гонконгского гриппа, из года в год, это да, но, сути процесса не меняют. Хоть упоминание о безвозмездной помощи, которую никто не просил, режет слух.