Страница 9 из 30
Сильная рука прижала его к полу, стиснув горло, но он мог видеть, что происходило вокруг. Отец его лежал, связанный по рукам и ногам, на ступеньках трапа головой вниз с глубокой раной на лбу, из которой текла кровь. Он молчал и, судя по всему, умирал. Над ним склонился первый помощник, с дьявольской улыбкой неторопливо шаривший по его карманам, где уже нашел пухлый бумажник и хронометр. Семь человек из команды (среди них был и кок-негр) обыскивали каюты на левом борту корабля и вскоре вооружились ружьями и патронами. Кроме Августа и капитана Барнарда в салоне находились девять человек, и все самые отчаянные и злобные из команды брига.
Негодяи, связав моему товарищу руки за спиной, поволокли его на палубу. Там они направились прямиком на бак, уже захваченный бунтовщиками: двое головорезов сторожили вход с топорами в руках, еще двое дежурили у главного люка. Первый помощник крикнул:
— Эй, там, внизу, слышите меня? Поднимайтесь наверх по одному. И учтите: без шуток!
Прошло несколько минут, прежде чем кто-то появился. Первым вышел англичанин, который записался на корабль необученным матросом, он плакал горючими слезами и подобострастно умолял первого помощника сохранить ему жизнь. Единственным ответом ему был удар топором в лоб. Бедолага, не издав ни звука, рухнул на спину, чернокожий кок поднял его, как ребенка, на руки и выбросил тело в море. Находившиеся внизу услышали удар и всплеск, после чего ни угрозы, ни обещания уже не могли заставить их подняться, пока кто-то не предложил выкурить их оттуда. После этого наверх стали выбегать люди, началась свалка, и какое-то время даже казалось, что бриг может быть отбит, но бунтовщикам удалось закрыть дверь кубрика, когда из него выскочило всего шестеро противников. Эти шестеро безоружных, оказавшись в меньшинстве, после недолгого боя сдались. Первый помощник обещал их помиловать, наверняка в расчете на то, что это заставит сдаться тех, кто остался внизу, потому что тем было слышно все, что говорили на палубе. Результат подтвердил его коварство, равно как и его дьявольскую жестокость. Все, кто находился внизу, согласились сдаться и начали подниматься. Их по одному связывали и бросали на палубу к первым шести. Всего в мятеже не участвовало двадцать семь человек.
Последовала жуткая бойня. Связанных подтаскивали к трапу, там кок бил каждого топором по голове, и несчастную жертву бросали за борт. Двадцать два человека погибли таким образом, и Август уже попрощался с жизнью, ожидая своей очереди, но душегубы либо устали, либо почувствовали отвращение к своему кровавому делу, — во всяком случае, четверых оставшихся пленников вместе с моим другом, которого бросили на палубу к остальным, пока пощадили. Первый помощник послал кого-то за ромом, и началась пьяная вакханалия, которая продолжалась до заката. Потом кровожадная компания взялась решать, как поступить с оставшимися в живых, которые лежали в каких-то четырех шагах от них и слышали каждое слово. Выпитое спиртное, похоже, смягчило некоторых бунтовщиков. Кто-то заговорил о том, чтобы освободить пленников, если те согласятся присоединиться к ним и разделить добычу. Но чернокожий кок (истинный дьявол, имевший такое же, если не большее, влияние на своих подельников, чем первый помощник) и слушать не хотел о подобном. Он то и дело порывался продолжить свое кровавое дело на трапе, но, к счастью, был до того пьян, что его без труда удалось удержать менее кровожадным товарищам, среди которых был лотовой, откликавшийся на имя Дирк Питерс. Он был сыном индианки из племени упшароков, которые живут посреди неприступных Скалистых гор, недалеко от истоков Миссури. Его отец, кажется, был торговцем пушниной или, во всяком случае, был как-то связан с индейскими факториями на реке Льюис. Сам Питерс обладал совершенно свирепой внешностью. Росту он был невысокого, не больше четырех футов восьми дюймов, но сложен был как Геркулес. Особенно поражали кисти его рук, просто нечеловеческой ширины и толщины. Руки и ноги Питерса, изогнутые на причудливый манер, казалось, могли сгибаться в разные стороны. Голова, деформированная в не меньшей степени, имела выемку на макушке (какую можно видеть на голове у большинства негров) и была совершенно лысой. Чтобы скрыть последний недостаток, появившийся не от старости, он обычно надевал парик, сделанный из любых материалов, напоминающих волосы, иногда это бывала шкура спаниеля или медведя гризли. В то время, о котором идет речь, его голова была покрыта куском медвежьей шкуры, что придавало его облику еще более свирепый вид, столь характерный для упшароков. Рот у него как будто растянулся от уха до уха, тонкие губы, как и некоторые части лица, казалось, были лишены природной гибкости, из-за чего его выражение оставалось неизменным в любом настроении. И что это было за выражение, станет понятно, если упомянуть, что его необычайно длинные, выступающие зубы никогда, ни при каких обстоятельствах даже частично не прикрывались губами. При случайном взгляде на него могло показаться, что этот человек заходится смехом, но второй взгляд давал истинное, бросающее в дрожь впечатление: если на этом лице написано веселье, то это веселье демона. В Нантакете среди моряков ходило множество самых разных историй о нем. Из них можно было заключить, что он обладал невероятной силой, проявлявшейся в минуту крайнего возбуждения, но некоторые рассказы заставляли усомниться в здравости его ума. Однако на борту «Косатки» во время восстания к нему относились скорее с насмешкой, чем с каким-то другим чувством. Я так подробно рассказываю о Дирке Питерсе, потому что, какой бы свирепой ни была его наружность, именно ему Август был обязан своим спасением и потому, что я буду еще часто поминать его в своем рассказе, рассказе, который, позволю себе заметить, под конец будет повествовать о событиях, столь непривычных для человеческого опыта и потому столь выходящих за рамки человеческого понимания, что я не питаю надежды на то, что мне поверят, хотя искренне думаю, что время и развивающаяся наука подтвердят истинность некоторых из наиболее важных и невероятных из моих утверждений.
После долгих колебаний, несколько раз перераставших в ожесточенные споры, было решено посадить всех пленников (за исключением Августа, которого Питерс как бы в шутку пожелал оставить при себе секретарем) на самый маленький из имевшихся вельботов и оставить в море. Первый помощник спустился вниз проверить, жив ли еще капитан Барнард — напомню, он остался в салоне, когда бунтовщики поднялись на палубу. Через какое-то время они поднялись вдвоем. Капитан, бледный как сама смерть, выглядел, однако, несколько оправившимся от раны. Едва слышным голосом он обратился к ним, пообещал высадить, где они сами пожелают, и не преследовать по закону, если они вернутся к своим обязанностям. С таким же успехом он мог разговаривать с пустым местом. Два негодяя схватили его за руки и швырнули за борт в лодку, которую спустили на воду, пока первый помощник ходил вниз. Четверых лежавших на палубе развязали и приказали следовать за ним, что они и сделали без сопротивления, а Август все так же оставался связанным, хотя пытался высвободиться и молил только об одном: чтобы ему позволили попрощаться с отцом. В лодку передали пригоршню галет и кувшин с водой, не снабдив несчастных ни мачтой, ни парусом, ни веслом, ни компасом. Несколько минут, пока мятежники совещались, лодка болталась за кормой, потом веревку обрубили. К этому времени уже стемнело, ни луны, ни звезд видно не было, и по морю шли короткие сильные волны, хотя дул лишь слабый ветер. Лодка мгновенно потерялась из виду, и надежды на спасение несчастных страдальцев не осталось. Впрочем, произошло это на 35°30´ северной широты 61°20´ западной долготы, а значит, недалеко от Бермудских островов, поэтому Август утешал себя мыслью о том, что лодка может достичь суши или подойти к островам достаточно близко, чтобы встретить какое-нибудь каботажное судно.
На бриге тем временем подняли все паруса, и он продолжил путь на юго-запад — бунтовщики задумали пиратскую экспедицию и, судя по их разговорам, решили перехватить какое-то судно, идущее с островов Зеленого Мыса в Порто-Рико. Августу развязали руки и перестали обращать на него внимание, запретив, однако, приближаться к салону. Дирк Питерс обращался с ним относительно дружелюбно и однажды спас от жестокости кока. Тем не менее жизнь его все так же висела на волоске, потому что бунтовщики беспробудно пили и полагаться на их хорошее настроение и расположение к себе было нельзя. Впрочем, даже в таком незавидном положении больше всего его беспокоило мое благополучие, и мне никогда не приходилось сомневаться в искренности его дружбы. Несколько раз он порывался сообщить мятежникам о моем пребывании на корабле, но его останавливали воспоминания о тех зверствах, которым он стал свидетелем, и надежда на то, что в скором времени ему удастся облегчить мое положение. Чтобы добиться этого, он всегда был начеку, но, несмотря на это, такая возможность появилась лишь на третий день после того, как вельбот был брошен в море. В ночь на четвертый день с востока налетел сильный ветер, и все, кто был на судне, бросились к парусам. Во время последовавшей неразберихи он незаметно спустился вниз и проник в свою каюту. Каковы были его печаль и ужас, когда он увидел, что каюту превратили в склад припасов и корабельной утвари. Несколько саженей старой якорной цепи, которая хранилась под лестницей в кают-компании, перенесли сюда, чтобы освободить место для какого-то сундука, и положили прямо на люк! Убрать его, не привлекая к себе внимания, было невозможно, поэтому он поспешил вернуться на палубу. Когда он поднялся, первый помощник схватил его за горло и, спросив, чем он занимался внизу, уже хотел бросить за борт, но моего товарища снова спасло вмешательство Дирка Питерса. На руки Августу надели наручники (на судне имелось несколько штук), а ноги крепко связали. Затем его отнесли на нижнюю палубу и заперли в каюте, примыкающей к стенке бака, пообещав, что ноги его не будет на палубе, «пока бриг остается бригом». То были слова кока, который бросил его на нижнюю койку, и трудно понять, что он хотел этим сказать. Однако, как сейчас станет понятно, именно благодаря этому происшествию я оказался на свободе.