Любовь Яровая

Швандя. А кто вас позавчерась вон на этом месте за это самое местечко вежливо щипнул?

Махора. Ой, да неужели вы?

Швандя. Собственноручно.

Махора. Я ж сразу догадалась.

Швандя. Значит, вы упольне сознательная. (Всмотревшись в Чира, подходит к нему.) А, Чир, моё почтение… Ай не признал?

Чир. Да воскреснет бог… Раб удавленный Феодор… Я же по тебе сорокоуст справил, да примет тя господь в селения…

Швандя. А он не принял. «Как смел, говорит, на глаза мне являться?» — «Чир, мол, господи, прислал». — «Ах он, говорит, невежа… пошли ко мне его. Я ему в два счёта разобъясню». — «Есть, товарищ». Так вот я обратно за тобой. Марш!

Чир. За душой, Федя, ангелы присылаются.

Швандя. Я богу то же говорил. «Нет, говорит, матрос вернее». Бери его, ребята.

Чир. Врёт он, товарищи. Никакого бога нетути.

Швандя. Зачем же ты меня посылал к нему?

Чир. Для приятности. Отпустите, товарищи. Нет бога, вот чтоб мне на этом месте…

Швандя. А ты от писания что-нибудь.

Все уходят. Входит Пикалов, за ним Горностаев без шапки.

Горностаев. Кто-то страстно бога отрицает. Значит, ближнего признал. Ну, друг, куда же теперь идти?

Пикалов. А чёрт её душу знает.

Горностаев. Если некуда идти, давай сядем. Может быть, ума прибавится.

Пикалов. Куда ж прибавится, ежели ты шапку потерял?

Горностаев. Не кажется ли тебе, что мы ищем истину, уклоняясь от неё? Ибо, когда ищут истину на распутье, то она непременно у груди.

Пикалов. Навязался ты на мою душу. Как же мне от тебя ослобониться?

Горностаев. Не знаю. Дал бы тебе взятку — у меня ничего нет.

Пикалов. Я сроду взяток не брал.

Горностаев. А тебе давали?

Пикалов. Нет.

Горностаев. Мне тоже.

Пикалов. Да ты какого классу?

Горностаев. Я профессор.

Пикалов. Из цирка, что ли?

Горностаев. Почему из цирка?

Пикалов. Давеча про крыс и слонов складно объяснял.

Горностаев (внимательно рассматривая его). Слушай… ты… гражданин… новой жизни.

Пикалов. Ну? Я.

Горностаев. А не вывести ли тебе в расход меня?

Пикалов. Ну и балда… А бумага? Расписаться кто должен?

Горностаев. Я тебе посмертную расписку дам.

Пикалов. Не… этому я несвычный.

Горностаев. А ты чему же свычный?

Пикалов. Чему? Опять жена одна на осминнике поворачивается. Мерин-то, должно, подох… Прошлой весной три пуда занял у свата! А нонче не то что… Да ты мне, пожалуйста, зубы не заговаривай.

Проходит Швандя.

Швандя. А, товарищ Маркс! И ты, друг. В чём дело?

Пикалов. Да тут буза…

Швандя. Да ты что, опять в пленных ходишь?

Пикалов. Кабы в пленных… А то хуже. Самому водить приходится да ещё с пакетом… едят его мухи… Хоть ложись…

Швандя. Кому пакет?

Горностаев. По-видимому, мне. Да вот некому распечатать.

Швандя. Так это раз плюнуть. (Распечатав пакет, повертел бумагу и, после не совсем удачной попытки прочесть, отдаёт Горностаеву.) Читай, папаша, я охрип.

Горностаев (читает). «Охранная грамота. Предъявитель сего профессор Горностаев находится под особым покровительством советской власти… не может быть арестован… оказывать всяческое содействие…».

Швандя. Да это же при мне ещё написано было, да отправить не успели.

Пикалов. Вот отчего возжаться с им приходится!

Горностаев. Видишь, друг, всё в итоге сводится к разумной причине.

Пикалов. Теперь куда же его? К стенке, что ль?

Швандя. Сам ты стенка несознательная!

Пикалов. Так не успел вписаться…

Швандя. У товарища Маркса голова, можно сказать, в мировом масштабе, а ты к стенке! Идём, папаша Маркс, я тебе сейчас всё разъясню. Это у нас раз плюнуть.

Уходят. Идёт Любовь, кончая перевязывать себе раненую руку.

Колосова (бежит ей навстречу). Люба, надо спасти… Он окружён.

Любовь. Кто?

Колосова. Да он, конечно, Михаил…

Любовь. Так он не ушёл? Опять остался охотиться?

Колосова. За ним охотятся. Здесь, в переулке, мечется. Уже окружён… Где скрыть?

Любовь. На груди, у сердца. Вчера он отогрел и убаюкал меня у своего сердца: «голубушка». Я его ужалю.

Колосова. Люба, не губите себя. Спрячьте в школе.

Любовь. Ступайте, вы, блаженный.

Вбегает Яровой.

Яровой (направляется к Любови). Люба?

Любовь резко отворачивается от него.

Колосова (поровнявшисъ с дверью, Яровому). Сюда.

Яровой (минуту колеблется). Ну, всё равно.

Оба скрываются в дверях. Выходит преследующий патруль. Навстречу старуха.

Патруль. Тётка, куда офицер сбежал?

Старуха. Он, милый, не бежал. Он в эту дверочку.

Патруль входит в дверь. Навстречу Яровой, переодетый в блузу Колосова.

Патруль. Где офицер Яровой?

Яровой. Не знаю. (Проходит.)

Колосова (в костюме Ярового). Это я.

Патруль. Идём.

Яровой (пробегает мимо Любови). Прощай, Люба.

Любовь. А ты такие жертвы принимаешь? (Патрулю.) Стойте, товарищи, это не Яровой. Это юродивый маскарад устроил… Яровой туда побежал.

Патруль бежит за Яровым.

Колосова. Люба, что вы над собой сделали?

Издали доносится нарастающий гул ликующей массы. Со всех концов города навстречу толпе, среди которой освобождённые Кошкин и жегловцы, бегут с радостными криками рабочие и работницы. Кое-где испуганно притаилась буржуазия.

Голоса. Ребята, Кошкин с жегловцами!

— Ура!

Татьяна. А Хрущ? А брат? Брата не видал никто?

Голос. Хруща не видали пока.

Татьяна. Значит, повесили?

Толпа во главе с Кошкиным и прочими жегловцами заполняет площадь с пением и криками «ура».

(Бросилась к Кошкину.) А Хрущ?.. Брат?.. Неужто повесили?

Кошкин (улыбаясь). Повесишь его… Фонаря для него не найдётся.

Из толпы выдвигается Хрущ.

Кошкин. Ишь какой вырос!

Татьяна бросилась к Хрущу в объятия.

Хрущ. Здравствуйте, товарищ Яровая! Вас первую ожгло? Здорово укусило?

Любовь. Пустое. Да никто серьёзно не ранен, успели их смять.

Кошкин. А мы себе за решёткой посиживали да, сложивши ручки, поглядывали. (Улыбается.) Одначе, товарищи, руки складать рано, враг только притаился, чтобы в горло вцепиться. Всем быть на страже!

Проходит Швандя с отрядом.

Швандя. Товарищ Роман! (Бросается ему на шею.) Так что… что…

Кошкин (нежно). Что? Что, Федя?