Страница 31 из 48
— На, держи, Василь, — сказал он, протягивая письмо в сером конверте с пятнами штемпелей и марок. — Не хотел уж было, да ладно…
— Спасибо! — Василий взял письмо, думая, что значит: «Не хотел, да ладно». Но вместо того чтоб спросить об этом, спросил о другом: мелькнула в голове мысль пригласить Мокея в проводники. — Как ты думаешь, Мокей, завтра дождя не будет?
— А кто его знает! — безразлично отвечал Мокей, застегивая пряжки у объемистой кожаной сумки. — Мне все одно — завтра у меня выходной…
— А мы вот на зорьку собрались… — как бы между прочим заметил Василий, заранее зная, какое впечатление произведет эта фраза.
— Да, ну! — Мокей даже ремешки выпустил из рук. — Так и я с вами… Один момент… только за ружьишком слетаю…
Круто повернувшись, на ходу застегивая сумку, Мокей заспешил, перепрыгивая через канавки, вниз, к себе за ружьем.
— Видать, мужичок компанейский! — весело улыбнулся Николай, с удовольствием наблюдая, как бойко для своих лет спускается Мокей под гору.
— Ну, еще бы! — шутливо отозвался Василий, распечатывая конверт. — К кому бы ни пришел — как к родне. Как к свату или брату. Лет уж сорок без малого он со своей сумкой здесь ходит. Да, вот кстати. Попробуй-ка доказать ему, что на белом свете есть дела поинтереснее, чем его обязанности. Ему несколько раз предлагали быть начальником отдела доставки. Нет, и слушать не хочет! Вот, скажи на милость, что он нашел в своей работе? Взять на почте письмо, принести адресату — ни ума, ни сердца не надо…
— Фанатизм, вероятно… — отозвался Николай, разделяя рассуждения Василия.
— Да как тебе сказать… — рассеянно отвечал товарищ, обратив внимание на адрес, написанный на конверте. — Вот! Смотри, мы с тобой — на Петровской, а здесь указана Кедровская, видать, еще по старой памяти, — жили там мы одно время. А Мокей ведь прямехонько сюда шел… Ему только имя да отчество дай — под землей найдет. Улица и номер дома его меньше всего интересуют, всех наперечет знает.
— Еще бы! Сам же говорил, сорок лет мотается. Еще бы не знать!..
— Да, вот сорок лет… А ведь не жалеет. Не жалеет, что пролетела жизнь не за понюшку табаку!
— Ну, как, поди, не жалеет… Кусает локти, да поздно, — с каким-то соболезнованием проговорил Николай, направляясь к дому. — А впрочем знаешь: привычка свыше нам дана, замена счастию она! Это как раз про Мокея!
Часа через полтора все были в сборе.
Пошли к Высокой горе: так настоял Мокей.
— По всем приметам там должно быть богато, — уверил он, многозначительно произнося слово «богато».
Одет он был легко, но тепло. Стяженый ватничек плотно облегал его подвижное тело, на ногах были сыромятные чирики, какие носят охотники. Выкроенные из цельного куска кожи, они не промокали и были так легки, что на ноге почти не чувствовались.
Мокей шагал первым. Шагал бойко, возбужденным голосом говорил громко и весело. Был он несказанно рад молодой компании, рад выдавшемуся случаю сбегать в лесок на зорьку.
За разговорами охотники не заметили, как поднялись на перевал первой горы. Справа маячила в зеленоватой дымке лунного света вышка кордона. Расплывчато виднелись очертания ее стропил и лесенок, зигзагом бегущих к будочке наверху. Слева густовато синели, а больше, пожалуй, угадывались бесконечные гряды гор, пропадая где-то вдали, сливаясь со звездным небом.
— А легки вы на ногу, — обращаясь к Мокею, проговорил устало Николай. Он не привык к гористой местности и сейчас был не против отдохнуть минут пяток, чтобы успокоить колотившееся сердце.
— Можно и притормозить, — догадливо откликнулся Мокей. По лицу его, вероятно, скользнула улыбка, потому что в голосе его явно чувствовалась веселая нотка торжества: вот мол хоть я и в годах, а тебя, мил человек, обскакал — снисхождения просишь!
Мокей остановился и повернулся лицом к городу.
Приостановились и его спутники.
— Картина! — восхищенно прошептал Мокей, любуясь, словно праздничной иллюминацией, сверкающими вереницами огней.
Им не было числа. Они мерцали всюду, как-то струились бесконечно, перемигивались. На главной улице огни сияли двумя устойчивыми яркими линиями.
Мокей смотрел на ближнюю, левую часть города. Лицо его, обрамленное темноватой курчавой бородкой, чуть заметно озарялось далеким светом мерцающих огоньков и тепло улыбалось. В глазах, пристально вглядывавшихся, тоже отражались эти огоньки.
Ветерок не унимался, приятно освежал лицо и шею. Было слышно, как тоненько посвистывает он в стропилах вышки кордона и шуршит где-то рядом засохшей уже травой.
— Вон у Артамоновых свет зажгли! — радостно, как об интересном открытии возвестил Мокей. — Санька их с работы пришел… А эвон розовый огонек… То опять у Бурдиных. Ванюшка премию получил, приемник купили и абажур. Шелковый с кистями. Абажур красный, а окно розовым отливает…
Спутники посмотрели туда, куда смотрел Мокей, но в россыпи огней они не могли выделить ни окон домика Артамоновых, ни Бурдиных. Этим искусством обладал Мокей.
— Что же, передохнули, пора и двигаться! — прервал Мокея Василий. — Какое нам дело до того, у кого зажгли свет, у кого он отливает розовым… Пустые все это разговоры, — и он даже как-то с сожалением посмотрел на Мокея: дожил, дескать, ты до старости, а все еще умишка не накопил.
Мокей же, уловив в голосе Василия нотки раздражения, подумал, что сердится он из-за письма, которое принес поздно. Поэтому возражать юноше он не стал: виноват, мол, что поделаешь!..
А Николай вообще не мог понять, чем был раздосадован его товарищ. Мокей пока еще ничем не заслужил такого резкого тона. Считая, что Василий несправедливо оборвал Мокея на полуслове, Николай участливо спросил:
— Вы, наверное, всех жителей наперечет знаете?
— Ну, пошли, — нетерпеливо поторопил, снова перебивая, Василий.
— И то дело! — простодушно согласился Мокей.
Он как ни в чем не бывало весело поправил шапку, ремень ружья на плече и первым зашагал в направлении к Высокой горе.
— Что это ты так с ним? — вполголоса поинтересовался Николай, когда Мокей прошел несколько вперед.
— А не терплю пустых разговоров…
— На своем участке всех по пальцам пересчитаю! — донесся голос Мокея, вдруг вспомнившего вопрос Николая. Мокей приостановился, поджидая Николая, и продолжал: — Я, почитай, полвека по этим местам странствую. И не только живых, а усопших-то знаю, кто где покоится… Вся жизнь в этих домах, как на ладошке передо мной. Во всех наитончайших подробностях…
Уклон пошел положе, уже не тащило вниз, как прежде, итти стало легче. Мокей шел попрежнему впереди, зорко различая все колдобинки и выбоинки на пути. Он гордился тем, что ребята идут по его следу, а, стало быть, полагаются на него, не будь его, они, пожалуй, и дороги-то не нашли бы…
— Хожу по домам с письмами, наблюдаю, — продолжал рассказывать он. — Ко мне уже привыкли, своим человеком стал. Ничего не скрывают: получат весточку, со мной поделятся… А гляжу на жизнь и самому жить интереснее…
— Ничего себе, веселое занятие! — усмехнувшись, чуть слышно заметил Василий и локтем подтолкнул Николая.
Но тот, заинтересовавшись Мокеем, попросил Василия:
— Не мешай! Давай послушаем старика!..
А Мокей все шел вперед и неторопливо, словно нанизывая слово на слово, рассказывал:
— Вот я вам показывал — у Артамоновых-то свет зажгли. И еще сказал, что Сашка домой пришел. Оно, с первого взгляда, конечно, и ничего особенного. Раз ночь, так всегда свет зажигают. Спокон веков так. А для меня в этом — большой смысл. Мне известно, что этот самый Сашка без отрыва от производства готовится держать экзамен на инженера… Ты вот, Василь, студент, и тебе это не в диковинку: так и должно быть… А вот ежели бы ты знал Сашкиного отца, другими ты глазами посмотрел бы на огонек. Вот те крест, согрел бы он и твою душу, тот огонек. В чем, скажешь, дело? Пожалуйста! Дело-то, видишь ли, вот в чем. Помер отец-то Сашкин в двадцать пятом али в двадцать шестом, не помню точно, году. В прокатке работал последнее время. Все мечтал грамоте читать научиться, да так с тем и ушел на тот свет… Так вот принесу, бывало, ему писульку. Возьмет, покрутит, повертит, вернет мне: на, прочитай, у меня секретов от тебя нету, дескать… Возьму, конечно, прочитаю. А сам думаю: какие тут секреты, при чем они! И чего человек стыдится, али я не знаю, почему он неграмотный. Где же: ему по тем временам было взять грамоту-то? Поглядишь сейчас на сына, да про отца вспомнишь и поймешь, как жизнь-то шагнула вперед…