Страница 23 из 32
Советскую компартию Троцкий продолжал еще считать «пролетарским авангардом», хотя за этой штампованной оценкой скрывалось глубокое разочарование в «руководящей политической силе» СССР. Но лишь несколько раз он сдержанно признал, что ВКП(б) «в нынешнем ее виде не есть партия в подлинном смысле слова». Однако, как бы обрывая себя, он добавлял, что партия включает в себя авангард пролетариата. Лишь к концу 1930 г. в письме болгарам о двойственной оценке ВКП(б) — «добровольный отбор пролетарского авангарда» и часть государственной машины — автор склонился наконец к тому, что второй, негативный момент решительно преобладает, что «основные функции партии — коллективная выработка взглядов и решений, свободный выбор должностных лиц и контроль над ними — окончательно ликвидированы». Можно полагать, что Троцкий не был вполне искренним в заявлениях, что ранее большевистская партия являлась партией в общепринятом смысле слова: кому, как не ему, было знать, как Ленин выкручивал руки другим деятелям, чтобы добиться угодных ему решений, и как этому примеру следовали на всех нижестоящих уровнях. В то же время выражение «окончательно ликвидированы» можно рассматривать как одну из первых предпосылок на пути к курсу создания параллельных компартий и нового Интернационала.
Троцкий отлично понимал, какую функцию несет культ личности Ленина на грани 20—30-х гг., осознавал, что этот культ является подсобным инструментом для оправдания и обоснования курса «социализма в одной стране», которому Ленин, по крайней мере до окончания Гражданской войны, был явно враждебен. «Эпигоны порезали его книги на цитаты и этим оружием стали бороться против живого Ленина, воздвигая ему погребальные мавзолеи не только на Красной площади, но и в сознании партии».
В документах встречаются образные и точные оценки деятелей ВКП(б), на которые Троцкий был мастером. В них сочетались его публицистическая острота и гнев первостепенного политика, отторгнутого, а затем изгнанного Сталиным вкупе с угодными ему лакеями весьма посредственных способностей. В.М. Молотова он, например, с полным основанием характеризовал как «наиболее законченное воплощение той бюрократии, которая… глубоко убеждена, что все вопросы решаются финансовыми и административными мерами». Троцкий был беспощаден к своим прежним союзникам по объединенной оппозиции, особенно к Г.Е. Зиновьеву, упрекал его и подобных ему в клевете, фальсификациях, подделке цитат, моральном цинизме. В связи с этим, впрочем, встает вопрос и о моральных основаниях самого блока Троцкого с Зиновьевым (1926–1927) — человеком, по поводу которого до нынешнего дня в публицистике и воспоминаниях лиц самых различных направлений не было произнесено почти ни одного доброго слова.
Некоторые материалы рисуют ситуацию в сфере дезинтегрированной и, по существу дела, разгромленной сталинистами коммунистической оппозиции в СССР. Среди той части оппозиционеров, которые не поддавались капитулянтским настроениям и в то же время требовали возвращения их в партию, вроде бы делающую «заимствования» из платформы оппозиции, Троцкий с полным основанием выделял Х.Г. Раковского. В то же время, если первоначально в отношении перспектив оппозиции сохранялся оптимизм (необоснованный с самого начала), то к лету 1930 г. он почти полностью истощился. Троцкий вынужден был признать, что кадры оппозиции «размагничиваются [и] выдыхаются».
В документах 1931–1932 гг. Троцкий обращался к ситуации в СССР реже, чем в 1929–1930 гг. Наибольшее внимание он уделял росту власти бюрократии, бюрократическому «перерождению» государственного и партийного аппарата, который, по его мнению, в первые годы большевистской власти носил пролетарский характер. Троцкий всеми силами пытался утвердить своих сторонников и более широкий круг читателей в убеждении, что между ленинским этапом в развитии партии и страны и ситуацией при Сталине существует непреодолимая пропасть. Разгром оппозиции стал вместе с тем разгромом партии Ленина, утверждал он в начале 1932 г.
Острый ум лидера коммунистической оппозиции напряженно искал объяснения случившемуся, причем только такого объяснения, которое, во-первых, никак не поставило бы под сомнение основные марксистско-ленинские догмы, а во-вторых, позволило бы оправдать и возвеличить Ленина и его соратников, прежде всего себя самого.
Близкая история и современность были для Троцкого неразрывно связаны, и недавнюю историю он в полном смысле рассматривал как «политику, опрокинутую в прошлое». Почему рабочий класс не предотвратил установление власти бюрократии? Как обосновать сохранение диктатуры пролетариата в условиях растущего сталинского единовластия? Удобное объяснение или, точнее, оправдание происшедшего и происходившего Троцкий находил в необходимости наведения порядка в стране, оживления экономики и повышения уровня жизни населения, что сочеталось с неизбежной усталостью рабочего класса «после каждого великого революционного напряжения» и с падением его политических интересов.
В этих факторах он видел главную причину упрочения бюрократического режима и роста личной власти Сталина, в котором новая бюрократия «нашла свою персонификацию». Нетрудно заметить, что этим самым Троцкий невольно признавал неизбежность бюрократического перерождения советской системы.
Применительно к действиям Сталина и его присных по «исправлению» истории, главным образом в связи с публикацией в конце 1931 г. статьи Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», Троцкий фактически предрекал грядущий Большой террор, хотя, разумеется, не только не употреблял этого термина, но и не представлял себе масштабов и сфер будущей кровавой резни. Имея в виду, что обвинения в «контрабанде троцкизма» выдвигались не только против бывших оппозиционеров, капитулировавших и вроде бы вновь занявших видное положение в советской иерархии, но и против молодых исследователей, не связанных в прошлом с оппозицией, Троцкий показывал, что, по существу дела, многие области общественной деятельности и важнейшие сферы гуманитарных исследований в СССР находились в руках тех, кого власть имущие без труда могли обвинить в том, что они являются «авангардом буржуазной контрреволюции».
В то же время вновь и вновь Троцкий тешил себя иллюзией, что в СССР, в ВКП(б) продолжают действовать значительные оппозиционные силы, что рабочий класс прислушивается к голосам его тайных сторонников, что возможно объединение групп, выступающих против власти Сталина, его относительно мирное, почти безболезненное отстранение от власти и т. п. В начале 1932 г., в преддверии XVII конференции ВКП(б), провозглашалось: «Рабочие недовольны не советским режимом, а тем, что бюрократия заменяет собой Советы. В разных рабочих ячейках «троцкисты» поднимают голос, иногда очень мужественно. Их исключают. Это начало новой главы в жизни правящей партии. Критические голоса более уже не смолкнут».
Действительно, критические голоса «троцкистов» еще раздавались. Но звучали они все реже и глуше. «Троцкистов» не только «исключали», но и отправляли в тюрьмы. «Новый этап» действительно приближался, однако он означал не возвращение Троцкого в качестве победителя, а завершение установления личной неограниченной власти Сталина, закрепленной кровью и всеобщим ужасом Большого террора, то есть вступление СССР в полосу зрелого тоталитаризма. Неоправданно оптимистический настрой, скорее всего продиктованный политической целесообразностью, как он ее понимал, Троцкий сохранял и позже, утверждая, что «левая оппозиция» в партии и рабочем классе расширяется и крепнет.
Небезынтересно отметить, что Троцкий продолжал фактически выступать апологетом сталинской власти, когда он публиковался в большой прессе западных держав, в частности Соединенных Штатов. О каких только чудесах не поведал он в интервью американским газетам «Либерти» и «Нью-Йорк таймс» в августе — сентябре 1932 г.! Отвергались очевидные для любого объективного наблюдателя истины — факты олигархической власти «узкой группы в Кремле», преследования религии, эксплуатации «предрассудков невежественных масс» с помощью, в частности, демонстрации мумии Ленина в Мавзолее, субсидирования зарубежной коммунистической прессы советским государством и т. п.