"Баламуты"

"Врет! - подумал Толик. - Сама привела".

Пашка молча томился за Катькиной спиной. Лицо опухло, посерело, а веки тяже╛ло плавали по залитым глазам, отражающим всю гамму человеческих страданий.

- Знаешь что, Катерина! Он не маленький ребенок, и за свои поступки должен отвечать. Пьяный был, не пьяный. В глотку никто насильно не вливал.

- Мама! - позвал Кешка.

- В общем, пусть сам решает как хочет, - махнула рукой Юлия и пошла к сыну. Из комнаты, заправляя на ходу рубашку, вышел Толик.

- Толик, золотце, - кинулась Катька теперь к Толику. - Не подавай в милицию. Его ж, дурака, как пить дать, посадят.

- Во-во, теперь Толик золотце, - усмехнулся Толик. - Моз╛гами шевелить нужно. А то, как что, глаза вылупит и за нож, да за топор. Люди мы, в конце концов, или кто?

- Ну ладно, ладно, кореш, - обиделся Пашка. - Ша! Сказал, не буду - все. Завязано. Век свободы не видать, если брешу.

- Сказал, пить бросит, - то ли перевела, то ли подтвердила довольная Катерина и зашипела рассерженной кошкой: - Ну, смотри, оглоед, если не бросишь - сама заявлю, так и знай. Больше я с тобой, паразитом, мучиться не буду.

Пашка, стиснув зубы, молчал.

- Так что ж, Толенька, простишь, что-ли?

- Можешь не беспокоиться, никуда я заявлять не собираюсь ... А насчет простишь - это дело пятое. Но предупреждаю, Пашка, если ты хоть раз сунешься ко мне, уж я найду как ответить. Что в руках, то и в голове будет. Больше не побегу, будь уверен.

- А ты меня не пугай, я в жизни пуганый, - стал закипать Пашка, но Катька ткнула его в бок и осадила разом:

- А ну-ка смолкни, тварь! Что обещал? А?

Пашка сник.

Савковы ушли, а Юлия возмущенно сказала:

- Вот мерзость! Как шкодить, так герой, а как ответ держать - хвост под лавку. Стоит с невинной мордой. Пить бросит... Зарекалась свинья ...

- Да ну их. Еще из-за Савковых нервы трепать. Давай-ка луч╛ше завтракать, есть хочется.

Вечером Толик с Кешкой возились в сарае. Толик водил резцом по дереву, и под его руками постепенно оживала липовая плошка, которых у него было заготовлено впрок, постепенно превращаясь в еще нечет╛кий лик. Резчицкий инструмент у него был знатный. Полный набор стамесок с лезвиями различных профилей: плоские, косяки, пологие полукруглые, церазики с лезвиями в виде дуги круга, гейсмусы - уг╛ловые стамески, клюкарзы для глубокой резьбы. А кроме того, вся ме╛лочь вроде линеек, угольников, ерунков, струбцин и прочих разме╛точных инструментов, без которых, в общем-то, и не обойтись. Увле╛кался Толик резьбой по дереву давно и дело это любил еще со школы, но времени у него на все не хватало, и часто начатая вещь подолгу валялась незаконченной, но иногда на него словно "находило", и он все дни после работы торчал в сарае или, если это было зимой, рас╛полагался на кухне и резал дерево. Сначала он отдавал предпочтение объемной резьбе, и у него скопилось много разных статуэток и жанро╛вых композиций. Потом перешел на высокорельефную резьбу. Кухня украсилась красивыми тарелками, а зал - масками.

Теперь Толик работал над маской индейца. Он увлеченно колдо╛вал над заготовкой, а Кешка не менее увлеченно забивал молотком гвозди в кусок доски.

В дверях показался Пашка Савков. Глаза его блестели, а морда разгладилась, словно блин на сковородке. Видно было, что он хо╛рошо похмелился и находится в совершенно удовлетворенном расположении духа.

- Столярничаешь? - поинтересовался Пашка.

- Столярничаю, - недружелюбно ответил Толик. - А ты опять выпил?

Пашка обиженно запыхтел и какое-то время сдерживал себя, но вдруг взорвался.

- И что ты Скачков за человек? И что ты всё цепляешься? - заговорил он в растяжку петушиным тенорком, почему-то делая упор на "ч" в слове "что". Глаза его сузились, голова втянулась в плечи, и он весь собрался точно перед прыжком.

- Ну, выпил, выпил. Бутылку портвейного. Гадом буду, - он ногтем большого пальца ковырнул передний зуб, вроде вырвал его, и провел ладонью по горлу. - Так похмелиться надо было? Надо.

- Ты только не ругайся, здесь ребенок, - предупредил Толик.

Савков приложил палец к губам, и заговорил вдруг проникновен╛но:

- Я к тебе, кореш, со всей душой. Только ты непонятный какой-то. Мужики как мужики. И выпьют и поговорят. Опять же, "козла" забьют.

- И в морду дать могут, если что, - заметил Толик.

- Вот вишь, вишь? Опять ты с подковыркой. Ну и что, если и в морду? Обычное мужское дело. А вот ты все сам с собой. За╛бьешься в свою хату и сидишь книжки читаешь. Ну, это дело, предполо╛жим, нужное. А только и выпить с соседями нужно. И по душам поговорить. Нет в тебе этого понятия.

Толик молчал, ожесточенно давил на стамеску, и из-под нее вылетала, извиваясь, тонкая спираль сухой стружки.

- Это, значит, чей-то форштевень вырезаешь? - удивленно по╛качал головой Савков, показывая на маску индейца. - Молоток, падла буду.

Толик метнул на него уничтожающий взгляд.

- Все, все, мешать не буду. Я похилял.

Он было вышел из сарая, но, что-то вспомнив, остановился и просунул голову в дверь.

- Чуть не забыл. Катька сказала, что милицию не ты вызывал... Зинка, сучара. Ну, с ней будет разговор особый. А ты молоток. Ты, кореш, не обижайся. Я - по-простому.

Савков повернулся и с важным видом зашагал через двор к столу, где азартно грохали костяшки домино.

Толик еще несколько минут поводил резцом по маске, но руки дрожали от непонятной обиды, и он, швырнув инструмент в ящик, оставил работу, позвал Кешку и стал закрывать сарай. На душе было муторно, и когда Кешка спросил, кто его завтра поведет в сад, он или мама, Толик дернул сына за руку и раздраженно ска╛зал:

- Кто поведет, тот и поведет.

Орёл, 1984 г.

КРАЖА

Рижский поезд на Воронеж опоздал почти на час и в Орск прибыл только в десятом часу вечера.

Пассажиры томились, нервничали, вглядывались в далекий поворот, где сходились в линию убегающие рельсы, и время от времени подни╛мали глаза на платформенные часы, отмечая ленивый ход минутной стрелки, будто это могло что-то изменить.

Наконец, уже в сумерках, из-за поворота выплыли огни, и поезд трехглазым чудовищем стал быстро надвигаться на платфор╛му. Замедляя ход и останавливаясь, электровоз с металлическим лязгом протащил состав вдоль платформы, и люди, не угадав места остановки своих вагонов, метались по платформе, натыкаясь друг на друга, путаясь в сумках и чемоданах и вступая в короткие и злые перебранки.

Юрий Васильевич Струков, не обнаружив своего вагона в хвосте, добродушно ругнулся про себя и, не обременный вещами, пошел неторопливо в сторону головного вагона, внимательно разглядывая номерные знаки. У проводницы восьмого вагона он спросил:

- Девонька, а где девятый?

- Сразу за шестым.

- А почему опоздали?

- Под Смоленском авария. Поезд с рельсов сошел, - охотно пояснила приветливая проводни╛ца.

- Жертвы есть?

- Кто его знает? Говорят, есть.

А у девятого вагона пассажиры уверенно называли число жертв и количество пострадавших.

В вагон не пускали. Две проводницы помогали сойти инвалиду, парню лет двадцати с небольшим, почти юноше. Одна из проводниц спрыгнула с костылями на платформу и пристроила их к скамейке, вернулась, и они обе с трудом стали снимать инвалида. Ноги того беспомощно разъезжались в стороны, он повис на женщине, что стояла внизу, и она, едва удерживая его, вдруг истерично закри╛чала:

- Да помогите же!.. Ну скорей же, кто-нибудь?

Ее отчаянный крик повис в воздухе. Люди молча топтались на мес╛те, надеясь каждый на другого, и никто не сдвинулся с места. В это время вторая проводница успела спуститься вниз и приняла парня. Запоздало бросился к ним Струков, и вместе с проводницей они усадили инвалида на скамейку. Появилась медсестра в белом халате поверх пальто. Она поставила санитарную сумку на скамейку, что-то спросила у инвалида, пощупала пульс и пошла за санитарами.