Потерявшиеся в России

- Мила, давайте завтра куда-нибудь сходим, - предло-жил вдруг Владимир Сергеевич.

- Куда, например? - чуть помолчав, спросила Мила.

- А куда бы вам хотелось? Можно в театр. Завтра в те-атре гастрольный Островский. Вы любите Островского.

- Очень! - искренне сказала Катя. - У папы есть трех-томник пьес Островского, и я с удовольствием прочитала все.

- Видите, как наши вкусы совпадают! - обрадовался Владимир Сергеевич. - Так идем?

- Идем, - согласилась Мила.

- Тогда, до завтра. Я зайду за вами часиков в пять, хо-рошо?

- Это же рано, - возразила Мила. - Я знаю, что летом спектакли начинаются в семь.

- А мы перед театром погуляем. Погода почти летняя, теплая.

- Хорошо! До завтра.

- Спокойной ночи! - пожелал Владимир Сергеевич.

Читать расхотелось. Мила закрыла книгу. Старинные настенные часы, работы Павла Буре, которые, сколько Ми-ла себя помнила, всегда висели в этой квартире, правда, на другом месте, и остались от бабушки, пробили полчаса двенадцатого. Мила разделась и легла в кровать. Она неко-торое время думала. Теперь о Вадиме. Сейчас он с друзья-ми в Сочи. 'Один ли?' - с легкой тенью ревности подума-лось Миле, но это была именно тень ревности, которая не кольнула глубоко, а лишь коснулась ее эгоистического 'Я'. Отношения их с Вадимом, после ее встречи с его ма-терью как-то сами собой разладились и стали сходить на нет. Мать ли Вадима в этом была виновата, или то, что Мила сама отталкивала его, но они встречались все реже, а после того, как она не пошла смотреть его новую квартиру, уже обставленную и готовую принять хозяина или хозяев, сославшись на какую-то эфемерную занятость, они почти перестали встречаться. Вадик вправе был обидеться. Ведь Мила не только не разделила с ним радость этого значи-тельного в его жизни события, но и в очередной раз про-демонстрировала свое безразличное к нему отношение. Но Мила смотрела на это немного по-другому. Ей виделось что-то двусмысленное и фальшивое в том, что она войдет в чужую квартиру. Подразумевалось-то не просто посмот-реть, а нечто другое, что они про себя понимали, но вслух не произносили. Это звучало как, 'смотри, вот квартира, в которой ты будешь жить! В достатке! Посмотри и сравни с тем, как ты сейчас живешь!' Вот что имелось ввиду. И от-казавшись пойти посмотреть квартиру Вадима, Мила соз-нательно поставила жирную точку на их отношениях. Он ей еще звонил иногда, но, уже не рассчитывая на свидание. Она ревела и уговаривала себя, что поступила правильно, потому что ей уже нравился другой человек, и разум спал спокойно. Но сердце разрывалось от тоски: ведь Вадим любил ее, успел стать частью ее жизни, и это уже не вы-черкнешь. Да еще Элька сыпала соль на рану, изводя ее своим: 'Дура ты, Милка, дура. Такими мужиками бросать-ся! Вот будешь локти кусать, да поздно'. И Мила опять ревела. Легче стало, когда Вадим уехал на Юг. А сердце успокоилось, когда Мила однажды поняла, что тот, кого она любит, 'уже и сам пленен', и она ему не безразлич-на...

Спектакль был странный: Островского осовременили до крайности. Все декорации свели к двум нелепым арма-турным площадкам на колесах, которые катались по сцене, то стыкуясь, то расходясь. Площадки располагались на двухметровой высоте, шатались, когда по ним ходили, и Мила все боялась, что кто-нибудь непременно свалится от-туда. Чтобы у зрителя не зародилось сомнения, что это ку-печеская Москва Островского, где-то по бокам сцены и в глубине стояли небольшие макеты церквей, а на заднике раскачивалась маковка с крестом и почему-то в строитель-ных лесах. Может быть, по замыслу режиссера это должно было означать, что мы еще только строим храмы, где будет возрождаться наша духовность? Пьеса-то о том, как глу-шатся и губятся жизнью порывы честности, и о том, что взяточник - это уже не закоренелый злодей, напротив - добрый отец семейства, уважаемый и привыкший уважать себя сам чиновник. Конечно, нельзя же ставить себе в укор то, что давно стало традицией и тайно признается нормой?

Но потому Островский и классик, что он на все вре-мена, и то, о чем он писал полтора века назад, остается ак-туальным в наши дни, и он бы был понятен и без арматур.

Но, упростив декорации, режиссер пошел дальше, он осовременил и костюмы. Они были яркими и гротескными. Длиннополые сюртуки и пышные старинные платья дам девятнадцатого века перемежались с современными кос-тюмами молодых людей. Достигший благополучия Они-сим Белогубов, гулял в трактире в красном, совершенно дьявольском наряде, отождествляя порок. Слова Жадова в заключительной сцене: 'Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественности больше, чем уголовного!' в зале были встречены аплодисментами.

- Видите, Мила, - шепнул Владимир Сергеевич. - На-род голосует за истинные ценности. Ему чуждо стяжатель-ство. Значит, не все еще потеряно...

После спектакля они шли по Ленинской улице. Пого-да стояла сухая и теплая. Уже смеркалось. Дневная жара спала, и приятная прохлада нежно ласкала открытые части тела. На улицах вдруг стало многолюдно. Все двигалось к парку, откуда доносилась музыка. И Мила с Владимиром Сергеевичем тоже, сливаясь с потоком, бессознательно двигались вместе со всеми.

- Вам понравился спектакль? - спросил Владимир Сергеевич.

- Понравился, только я с большим удовольствием по-смотрела бы Островского в классическом исполнении, с богатыми декорациями и костюмами, соответствующими эпохе.

- Но согласитесь, режиссер достиг того эффекта, ко-торого хотел. Вот смотрите, Аристарх Владимирович Вишневский здесь не одряхлевший старик с признаками подагры, как у Островского, а здоровый человек, не 'ка-чок', но у него в сторонке стоит современный тренажер, деталь сегодняшнего образа жизни нового русского чинов-ника. И режиссер не бросился с головой в эксперимент, чем сейчас грешат многие, а просто упростил некоторые детали, оставив, что очень важно, и за что хвала ему, в не-прикосновенности текст Островского.

- Ну, может быть, вы и правы. Сейчас все гении, и всем хочется обязательно переделывать классиков. Мне не понравилось, что Жадов - не победитель. Он жалок в бес-сильном противодействии обществу, где взяточничество - принцип жизни, и остается жалким и несостоятельным в финале, а слова о том, что когда-нибудь взяточник будет больше бояться суда общественности, чем уголовного, в его устах остаются пустой декларацией. Жадов предстает перед нами обыкновенным неудачником. И зал аплодиро-вал именно этим словам, а не Жадову, то есть зритель не сочувствовал Жадову.

- Правильно. Так ведь и Островский, насколько я помню, пытаясь спасти идеализм Жадова в финале, сам признавал, что его поражение несомненнее его возможной победы.

- Ну, так если режиссер взял на себя смелость прибли-зить пьесу Островского к современному звучанию, ему сам бог велел сделать еще один шаг и добавить хотя бы немно-го оптимизма, показав Жадова более успешным и наделив его более привлекательными чертами. А в этой постановке более привлекателен успешный его соперник Белогубов. Мало того, Белогубов выглядит и благороднее, предлагая Жадову безвозмездно помощь. Сейчас за это берут про-центы, и, говоря жаргонным языком, ставят 'на счетчик'.

- Ну, значит, режиссер вслед за Островским не верит в торжество библейской заповеди 'Не укради'. Да и как по-веришь, если взяточничество приняло такой размах, начи-ная с самого высокого уровня, что газеты уже публикуют тарифные сетки взяток чиновников и правоохранительных органов за те или иные услуги.

- Всё, всё, всё! Ничего больше не хочу слушать, - Ми-ла демонстративно закрыла ладошками уши. - Опять на-чинается политика.

- Почему опять? - удивился Владимир Сергеевич.

- Да как же! Телевизор включаешь - политика, при-емник - политика, газеты - одна политика. И к родителям придешь, папа обязательно сунет под нос газету и начнет на что-нибудь сетовать. А уж если приходит папин друг профессор Чернышов, то просто страсти кипят накалом в тысячу вольт.

- Сейчас, Мила, время такое. Меняются формации. Причем, такого еще мир не видел: марксисты считали, что социализм - есть высшая форма власти, которая приходит на смену капитализму, а тут наоборот, капитализм пришел на смену социализму. Я, Мила, экономист, а экономика тесно связана с политикой. И от этого никуда не деться... Впрочем, извините. Действительно, какая политика в такой чудесный вечер. Тут в самый раз стихи сочинять. - Влади-мир Сергеевич засмеялся, потом с наслаждением вздохнул полной грудью воздух и сказал весело: