Дыхание ветра

— Я могла бы дать у вас концерт, — предложила она. — Бесплатно, конечно. Буду просто счастлива, если буду вам полезной.

Она вспомнила о своем импровизированном выступлении на озере Лак-Эдуар, и ей не терпелось рассказать, что один из пациентов санатория, Эльзеар Ноле, оказался на самом деле ее отцом, Жослином Шарденом, что он снова встретился с ее матерью и они зажили семейной жизнью в Валь-Жальбере. Но ей показалось, что слишком долго и слишком сложно будет все это объяснять.

— Полезной! Не то слово, Эрмин, — обрадовалась монахиня. — Замечательная идея! Мы осуществим ее как можно скорее. Очень мило с твоей стороны.

Шинук забеспокоился. Эрмин вернулась на свое место и пустила лошадь мелкой рысью. Обе сестры молчали.

«Да, — думала Эрмин, — шесть лет назад отец был пациентом санатория на озере Лак-Эдуар. Затем провидение направило его к Тале, и она его вылечила. Так появилась на свет Киона». Ее мысли неумолимо возвращались к сводной сестре.

Встреча с монахинями, свидетельницами ее детства, взволновала Эрмин. Она вновь подумала о своем утреннем прозрении, о том, что Киона не обычная девочка, совсем не такая, как другие дети: в ее неподражаемой улыбке кроется что-то божественное.

Доехав до ворот санатория, архитектурная гармония и облик которого подтверждали восторженную оценку только что прочитанной статьи, Эрмин помогла сестрам выбраться из саней и внезапно почувствовала потребность довериться.

— Я приеду навестить вас, — сказала она. — Мы так и не поговорили о прошлом, о нашем общем прошлом. И я вам не сказала еще вот о чем: я потеряла ребенка в ноябре, и это было для меня страшным испытанием. Его звали Виктор.

— Да, это тяжкое страдание! — посочувствовала сестра Аполлония. — Господь призвал ангелочка к себе. Мы помолимся за него.

— Я очень вам благодарна. Но другой ангел сумел утешить меня — маленькая девочка, которую моя свекровь, индианка монтанье, взяла под свое крыло.

Она не могла открыть правду происхождения Кионы. Огорченная тем, что приходится лгать, она продолжила:

— Киона просто светится радостью, от нее исходит глубокая безмятежность, необычайная мягкость. Я ее нежно люблю, не меньше, чем своих детей.

Сестра Аполлония поморщилась, взгляд ее серых глаз встретился со взглядом Эрмин.

— Я полагаю, что девочка — индианка, — рискнула заметить монахиня. — Скажи мне, а она крещеная?

— Ее крестили пять лет тому назад здесь же, в робервальской больнице. В младенческом возрасте она чуть не умерла от очаговой пневмонии.

— Возможно, это будущая послушница нашего Господа, какой была Катери Текакуита, — вздохнула старая монахиня.

— А, Катери Текакуита! — воскликнула Эрмин. — Мадлен, кормилица моих детей — тоже крещеная и очень набожная, — часто говорит мне о ней. Кто знает, что будущее готовит моей маленькой Кионе… Дорогие мои сестры, сегодня выдался отличный день, но солнце уже садится, становится холоднее. Я не хочу, чтобы вы заболели из-за моей болтовни. Скорее возвращайтесь в тепло. Мы с вами еще увидимся, я очень рада, что вы в Робервале.

Сестра Викторианна, недовольная тем, что ей не удалось вставить ни слова, похлопала свою бывшую воспитанницу по руке.

— Я тоже очень рада, дорогое мое дитя! Спасибо, что проводила нас. И до скорой встречи!

— Да, до скорой встречи! — повторила Эрмин, уважительно раскланявшись с сестрой Аполлонией.

Монахини шли по заснеженной аллее, а вокруг их белых накидок, как нимб, сияли лучи заходящего солнца. Эрмин смотрела им вслед, и сердце у нее сжималось: они казались такими маленькими на фоне огромного белоснежного пейзажа.

«Да храни вас Бог! — молилась она в душе. — Когда я была ребенком, вы были моей семьей».

Эрмин чуть не расплакалась, однако ей надо было торопиться, иначе она могла оказаться в Валь-Жальбере только глубокой ночью.

Тала, стоя у окна, ждала ее возвращения на улицу Сент-Анжель. Эрмин поспешила войти. В доме было уютно: на плите варился суп, а Киона, сидя на толстой медвежьей шкуре, играла со своей любимой куклой.

— Прости, что задержалась, — извинилась Эрмин прямо с порога. — Я встретила двух монахинь, которых когда-то знала. Ну, Тала, как ты себя чувствуешь в новом доме?

Индианка немного помолчала, обвела своими темными глазами дощатые стены, выкрашенные в желтый и белый цвета, а потом посмотрела на Киону.

— Привыкну, — сказала она наконец. — Что еще остается?

И, не добавив ничего больше, задернула тяжелую занавеску, которую повесила на окно в отсутствие Эрмин, после чего повернула выключатель. В мягком свете комната выглядела еще уютнее.

— Мне пора идти, — сказала Эрмин. — Родители будут беспокоиться, если я задержусь. До свидания, Киона!

Она нагнулась, чтобы поцеловать девочку, и Киона воспользовалась этим и шепнула ей на ухо:

— Мимин, ты больше не плачь. Мне приснилось, что ты плакала, а я во сне быстро тебя успокоила. Но ты далеко, в Валь-Жальбере.

Подошла Тала, подозрительно глядя на них.

— Что ты там говоришь, Киона? — с беспокойством спросила она. — Почему ты думаешь о Валь-Жальбере?

— Она пожаловалась, что я живу далеко от вас, только и всего, — заверила Эрмин, взбудораженная словами ребенка.

«Неужели нам приснился один и тот же сон?» — спрашивала она себя.

Эрмин отправилась в свой поселок-призрак, испытывая сильное волнение. В сумраке голубоватые тени от деревьев ложились вдоль дороги, полностью занесенной снегом. Как и по пути сюда, не было видно ни души, и вечерняя приглушенная тишина немного пугала Эрмин. Позвякивание бубенчиков, почти бесшумный цокот копыт Шинука успокаивали ее. Конь фыркал, когда она заговаривала с ним, и казалось, они ведут что-то вроде диалога.

— Надеюсь, мы доедем без приключений, — сказала она. — Слышишь, Шинук, ветер крепчает, завывает, как волк. Боже мой, в следующий раз, когда я буду в Робервале, обратно поеду засветло.

На душе у Эрмин было удивительно легко. Она не думала ни о Тошане, ни о маленьком Викторе. В голове у нее звучали песни, то знаменитые оперные арии, то незамысловатые французские баллады: она была уверена, что ангел спустился на землю в светоносном образе ее сводной сестрички Кионы.

— Вдвоем мы победим невзгоды! — воскликнула она.

Конь ответил ей пронзительным ржанием. Забавы ради Эрмин запела.

Это была одна из первых песен, которые она разучила, нежная кантилена, каждое слово которой воскрешало картины ее юности.

— Какая прекрасная вода в реке Уиатшуан, ключевая, прозрачная! Увидев однажды, как Тошан плавает там, я тоже пошла купаться. Как давно я люблю его, моего Тошана!

Она собралась снова запеть, но тут сгущавшуюся темноту прорезал свет автомобильных фар, словно пара желтых глаз громыхающего чудовища. Ослепленная Эрмин тут же решила, что это родители едут ей навстречу или же послали Симона Маруа удостовериться в том, что с нею все в порядке. Но ей показалось, что машина по размерам больше Лориной. Конь резко остановился, и она чуть не потеряла равновесие. Она уперлась ногами и сжала в руках вожжи.

— Не бойся, Шинук, всем места хватит! — крикнула она коню, который нервно перебирал ногами.

Наконец она различила очертания грузовичка, выкрашенного зеленой краской. Колеса, обмотанные цепями, скрежетали по утрамбованному снегу.

— Должно быть, это Онезим, — со смутной тревогой решила она. — Да нет, я никогда не видела этот грузовик в наших местах.

Она попыталась отвести коня вправо, чтобы освободить проезд. Но тут произошло нечто странное. Водитель затормозил и развернул грузовик поперек дороги. Мотор продолжал работать, но фары погасли. Путь Эрмин был отрезан.

20

Перевод М. Квятковской.