Рифейские горы

Ах, как хорошо он лежит в ладони. Такой не провернётся даже без кожаной пере-тяжки. Был бы он тогда в руке, не выжить его прежнему хозяину. А сейчас варвар глотает мраморную пыль, загибается под хлыстом надсмотрщика, а меч его - вот он, тут.

Негромко и довольно смеясь, Кэйдар вскинул руку, взмахнул мечом над головой - воздух завизжал знакомо, сладко, аж сердце сжалось. Непривычно лёгкий, неожи-данно короткий, но сталь, какая хорошая сталь. От такого рука не устанет, хоть весь день им махать придётся. Но коротковат, врага в бою нужно будет подпускать бли-же, чем обычно.

Как он тогда? Сам пошёл на меч, сокращая спасительное в поединке расстояние. Удивил таким выпадом, потому и получил преимущество. Да, необычно для боя на мечах всё это. И особенно такой вот удар: Кэйдар резко выбросил руку вперёд, будто протыкая острым сверкающим лезвием невидимого противника. Для колющего удара меч этот подходит превосходно. Заужающееся к краю лезвие, острый, а не закруглённый кончик, канавка по всему телу, но не до самой рукояти, - для оттока крови и ещё большего уменьшения веса. И заточку держит превосходно.

Да, Велианас непременно должен увидеть этот меч. Вот удивится-то. Он, наверное, не знаком с техникой колющего удара.

Положив меч плашмя на согнутую в колене ногу, Кэйдар незаметно для самого себя задумался, память возвращала воспоминания детства.

Да, мне ведь и десяти лет не было, когда Велианас провёл со мной свою первую тренировку. Он не из знатного рода оказался, твой учитель. Отец его обучал рабов для жертвенного боя и с собственным сыном был так же строг, строг до жёсткости, если даже не до жестокости. Но зато Велианас из простого легковооружённого воина дослужился до военного советника при Правителе, приобрёл такую известность, что пригласить его обучать возможного Наследника было не зазорно.

Немногословный, сдержанный на похвалу и не допускающий никаких поблажек, он даже к сыну Воплощённого обращался просто по имени. А ещё он мог позволить себе бить его, мальчишку по рукам, когда тот неправильно держал оружие, когда пропускал удары или готов был заплакать от усталости.

Возмущение и протест, недовольство и обида по мере взросления переросли в бесконечное уважение и признательность. Кэйдар уважал своего учителя. Эти их отношения во многом восполняли недостаток отцовского внимания. Велианасу в отличие от Отца о многом можно было сказать, он выслушает, он поймёт, не посме-ётся в ответ.

Почему же он тогда не заходит? Не навестит?

Я здесь подыхаю от скуки, - того нельзя и этого - тоже, - а никто не заходит. Ада-мас уехал из города. И Лидаса нет, он бы зашёл хотя бы поздороваться. А Айна, она не навестит, она радости своей не скрывает. Не может не злорадствовать после всего, что между нами случилось.

Раньше, в такие вот минуты, когда накатывала скука, Кэйдар обычно вызывал к себе женщину, какую-нибудь из наложниц, он не делал между ними особой разницы: все они у него одинаково красивы и молоды, всех их он выбирал сам по своему вку-су. Но сейчас даже женской ласки не хотелось почему-то. Не было никакого же-лания.

Кэйдар вернулся к мечу, принялся аккуратно, осторожными гладящими движения-ми острить и без того острый режущий край. Камешек мякенький, мелкозернистый, хотя этой ковке не грозит быть сточенной точильным камнем. На ребре даже зазуб-ринки не осталось после того боя, хотя варвар принял тогда на меч такой сильный удар.

Оружие - это лицо воина, по нему можно судить о хозяине меча. Этот меч нашёл себе хозяина. Кэйдар довольно хмыкнул и тут же скривился от боли. Порезался! Порезался при заточке собственного меча. "Что, сумел-таки попробовать мою кровь на вкус?"- мысленно обратился к клинку, как к живому. Осмотрел порез довольно равнодушно. Неглубокий, и то ладно. Плохо, что на большом пальце, будет мешать, пока заживёт.

Чёрт! Что с тобой происходит, брат? О чём ты думаешь постоянно? Чем занята твоя голова?

Женщинами, ответил сам себе честно. А если ещё честнее, то только одной. Ею и её ребёнком.

Ведь я же знаю, что ты до сих пор в городе. Чувствую, что ты совсем близко, рядом где-то, живая и здоровая. Зачем тебе убивать себя сейчас, если ты и вправду просто лишь мстила мне? Да, меня нет рядом с тобой, но не думай, что ты избавилась от меня навсегда, не радуйся. Я найду, найду обязательно. И тогда ты ещё просить меня будешь, чтоб я сохранил тебе жизнь. И, возможно, я буду милосердным. Возможно...

* * *

- У вас, госпожа, такая нежная кожа. Белая-белая и нежная.- Стифоя сидела на ложе вместе с ногами, совсем близко к Айне, делала ей массаж рук, втирая в кисти крем с ароматом розовых лепестков.

- Да уж,- Айна усмехнулась.- Эти руки никогда не знали щёлока, а также горячей воды, не стыли на морозе и не держали ничего, тяжелее ложки.

- Ах, госпожа, о чём вы?- Стифоя рассмеялась, особо старательно втирая крем в основания ногтей.- Вы рождены прекраснейшей из женщин. А ваше положение? О таком любая мечтает...

- И ты - тоже?- настойчивый прямой взгляд Айны несколько смутил Стифою. Она примолкла, а Айна из-под ресниц долго глядела на неё, а потом спросила вдруг:- Расскажи мне о себе? Я ничего не знаю о тебе, кроме того, что ты из племени лага-дов. Сколько лет тебе?

- Шестое лето второго круга,- ответила Стифоя, прикинув что-то в уме.- Вы счи-таете десятками, по-вашему - восемнадцатый.

- Молодая совсем для будущей матери,- заметила Айна. "Хотя, тебе самой и того меньше было в день свадьбы."- Ты хорошо знаешь наш язык и обычаи, наверное, родилась здесь?

- Нет, госпожа,- Стифоя покачала головой, сидела, спрятав руки в коленях, опустив взгляд.- Просто совсем маленькой попала сюда. Мне всего десять лет тогда было, когда... когда на наш дом напали ваши воины.

Мы жили в стороне, на небольшом островке среди Стирингских болот,- она подня-ла голову, глядя куда-то поверх Айны, воспоминания уносили её в детство, и печать лучшего времени отражалась на её вмиг просветлевшем лице, а на губах даже улыб-ка появилась.- Там такие красивые места. И камыши, знаете, высокие такие,- вскину-ла руку высоко над головой,- высокие с густыми метёлками. Да, я помню ещё, как плести из них циновки... Мы с мамой отминали стебли в горячей воде с золой, и они получались такие мягкие, гибкие. Этими циновками застилали пол, завешивали вход, а если каждый стебель плотно обмотать цветными нитками, а потом скрепить, полу-чалось так красиво, что и на стену можно...

Стифоя помолчала, будто долго и мучительно вспоминала что-то неприятное, то, от чего невозможно избавиться.

- Отец со старшим братом ушли на озеро гарпунить рыбу, а мамы вообще не было дома, она пошла к своей сестре помогать печь хлеб. Я осталась с младшим братом, ему только-только первый круг минул. Это двенадцать лет по-вашему. Но он выгля-дел старше своих лет и из лука стрелял не хуже взрослого.

Когда на дворе появились вооружённые люди, Астис попытался защитить меня. Отстреливался из окна... А дверь мы с ним закрыли изнутри на засов... Вряд ли они знали, что оборону держит всего лишь один мальчик. Даже после того, как встречная стрела попала ему в горло, они долго не решались приблизиться к дому.

Их главный, высокий такой, злой человек с золотой пряжкой на плаще, - я до сих пор помню его лицо, - был в таком бешенстве, когда увидел Астиса. Он меня чуть тут же не прибил. Мне бы одного его удара хватило... Не знаю, и зачем они взяли меня с собой? Таскали по болотам, возили в одной лодке. Зачем им была нужна зарёванная девчонка, маленькая, ни слова не понимающая по-аэлийски?..

Меня продали потом перекупщику, а тот - другому. Я тогда мало понимала, только люди вокруг менялись, то одни лица, то другие...

- Да-а, бедненькая, досталось тебе.- Айна задумалась над словами своей служанки. Странное дело, до знакомства с Айваром и подумать не могла, что у каждого из рабов есть своя прошлая жизнь, что когда-то он был свободным человеком. Вира столько лет служила верой и правдой, а ведь ты так и не узнала, из какого она наро-да, кто были её родители, что стало с её семьёй. Почему так? Что меняет тебя? Что заставило видеть в невольнике человека, способного страдать, любить, мучиться? Человека, имеющего право на прошлое, на свои личные воспоминания?