Возвращение домой

– Господин капитан… – в голосе Тайлера чувствовалось нескрываемое искреннее удивление, – я…

Но Дюпрейн спросил сам:

– Сам догадался или твой лейтенант… Барклиф руку приложил?.. Он бесился… Против всей этой затеи… против приказа… против меня…

Я ведь понял, ещё когда рассказывал, понял, что ты в курсе всего… Почему же молчал тогда? – взгляд Дюпрейна был настойчивым, упрямым. Капитан ждал ответа, честного ответа. Джейк знал, от этого человека ничего не скроешь, да и врать ему он бы не стал, не смог бы, да и не сумел бы, хоть и прошёл подготовку в Отряде.

– Я видел ваши мысли, господин капитан, – Джейк прямо смотрел Дюпрейну в глаза в ожидании вопросов, но капитан промолчал, только нахмурился недоверчиво и чуть улыбнулся уголочками губ. – Видел Алмаара в шахте… видел момент взрыва… Видел всё так, как видели вы, господин капитан…

– Телепатия! – Дюпрейн усмехнулся, – Чушь всё это! Просто нашим специалистам нечем заняться… Прямых подтверждений нет… Болтовня одна…

– Вы видели когда‑нибудь гриффитов? Господин капитан, видели? – почему‑то Джейк готов был рассказать этому человеку всё, всё о себе, о матери, о том эксперименте, рассказать то, чему он и сам не мог найти объяснение. Рассказать то, что он никому не доверял, даже Крису, Крису Нэру!..

Но Дюпрейн не ответил, он снова потерял сознание, и Джейк молчал терпеливо, и пока сидел тихо, пока ждал, неожиданно подумал: «К чему все эти слова? Кому это интересно? Что они изменят сейчас? Нужно ли это Дюпрейну в его‑то состоянии? Нет, друг, твои личные дела никого не интересуют. Сам, самостоятельно ищи ответы на все вопросы… А капитану не до них сейчас…»

– Тебя кто‑нибудь ждёт на Ниобе, рядовой? Кто‑нибудь, кроме матери? – Дюпрейн спросил неожиданно, Джейк даже вздрогнул, вскинул голову, – Любимая девушка, невеста?..

– Нет! Но была… – Джейк отвёл взгляд, смутившись, и помимо воли вспомнил Марту Маршалл, их встречу в баре при Космопорте, и добавил уже твёрдым, уверенным голосом, – Нет! Не было! В Гвардии с этим сложно…

Дюпрейн понимающе кивнул головой, закрыл глаза. И Джейк подумал, что капитан хочет побыть один, и чем дольше он вглядывался в его серое, заметно постаревшее лицо с обострившимися скулами, с тонкими искусанными губами, тем больше в этом убеждался. Странно, сколько дней он знаком с капитаном и ведь только сейчас обратил внимание на его внешность. Какой он? Как выглядит? Раньше видел в нём только командира, его власть, его силу, его опыт. Даже представить себе не мог, что Дюпрейн такой же живой человек, как и они все. Он может сомневаться, страдать, совершать ошибки, может быть слабым и беспомощным, рассерженным и добрым… Почему же только сейчас? Сейчас, когда они вот‑вот потеряют его? Разойдутся – оставят его здесь, ждать сионийцев, и, скорее всего, никогда уже не встретятся в этой жизни…

– А у вас, господин капитан, есть семья? – Джейк сам поразился собственной смелости, просто по лицу капитана неожиданно понял, что тот ждёт от него хоть каких‑то слов, прислушивается к каждому движению своего солдата, даже к его дыханию, будто боялся остаться один. – В смысле: жена, дети? – спохватился Джейк.

Дюпрейн глянул на него в упор. По этому взгляду стало ясно, что он и сам не ожидал такого смелого вопроса от своего подчиненного.

– Нет! Я никогда не был женат! Работа не позволяла… – после секундного молчания заговорил Дюпрейн. Говорил он прямо, просто, как о чём‑то, мало имеющем к нему отношение, даже сквозь стиснутые зубы, глядя на Джейка синими прищуренными глазами. Такой человек никогда и никому не покажет своей слабости, да и в любом другом случае и при других обстоятельствах он и не заикнулся бы о подобном, а солдата‑выскочку поставил на место.

– Но у меня была женщина… Линда Маккинли… Такую, как она, вторую не найти! Такие не рождаются больше… – в глазах Дюпрейна сверкнул огонёк тщательно скрываемой гордости. Он доверял Джейку самое сокровенное. То, о чём никто из них в отряде даже не подозревал, да и, наверное, не узнает никогда, по крайней мере, от самого Джейка. – Она пятнадцать лет ждала меня после каждой операции. Пятнадцать лет!.. И я ни разу не заикнулся о предложении… – вспомнив о чём‑то очень приятном, Дюпрейн не сдержал улыбки, приятной, доброй улыбки, – Перед отъездом на Гриффит мы встречались… Если я не вернусь, она родит сына… Моего сына!.. Так мы договорились… – Дюпрейн замолчал, опустил голову, задумался или забылся. Джейк сидел, не шелохнувшись, тоже молчал, боялся спугнуть. Создавалось ощущение, что Дюпрейн говорит сам с собой, и не было никакой необходимости в лишних словах. Да и вряд ли в такой ситуации какие‑то слова будут уместны, даже слова утешения, ободрения, – вообще любые слова. Они не будут искренними, как ни старайся…

– Я хочу, чтобы ты связался с ней… Потом, когда попадёшь в город… – Дюпрейн смотрел так, что Джейк не смог бы отказаться. Это была просьба, обращённая к товарищу, к тому, кому Дюпрейн доверял самое дорогое, самое ценное… Доверял ему свои чувства, личные чувства, свою память о ЛЮБИМОЙ женщине, – Я хочу, чтобы она знала. ЗНАЛА… – на этом слове он сделал особое ударение, – и не ждала…

– Вы ещё вернётесь, господин капитан! – заговорил Джейк поспешно, с жаром, и сам почти не веря в свои слова, – Сами встретитесь…

– Стоп! – Дюпрейн вскинул руку, раскрытую ладонь, жестом заставляя Джейка замолчать, не давая ему договорить, – Ты же и сам в это не веришь… И я не верю… Но всё это меня уже не волнует. Я уже всё решил!.. Но с Линдой ты свяжешься! – капитан смотрел, не моргая, и отвернулся только тогда, когда Джейк, соглашаясь, опустил голову на грудь, уставившись на кисти сплетенных рук.

– Ну, вот и хорошо! – по голосу было понятно, что Дюпрейн доволен, словно одна из тяжелейших проблем или забот благополучно разрешилась. – Линда Маккинли… Запомни! Она работает в Центре Репродукции человека, в Ниобате… Ты найдёшь её легко, через ОВИС… без спецкода…

Какое‑то время они оба молчали. Дюпрейн лежал, не шевелясь, бледный. Это только себе он казался прежним: сильным и твёрдым. Но Джейк‑то видел, что это не так. Этот человек уже потерял желание жить. Потерял вкус к жизни… Всё для себя решил и оставался непреклонен… Джейк видел это и никак не мог понять, как же Дюпрейн собирается умереть. Он решил отослать их подальше и остаться здесь, в ожидании сионийских солдат. Если повезёт, ему, как военнопленному, окажут помощь. Они обязаны ему помочь! Значит, ещё не всё потеряно для него… А они к этому времени должны уйти за реку, на другой берег Чайны…

– Когда я попаду им в руки, они многое узнаю… И о вас узнают, – опять заговорил Дюпрейн. Казалось, ему удалось прочитать мысли Джейка: так неожиданно он сменил тему разговора, – Нет, не потому, что я слаб и могу не выдержать допроса. Нет! В себе я уверен… Но сионийцы пользуются специальными уловками… Слышал когда‑нибудь о «Триаксиде»? Наркота!.. Но она здорово развязывает язык. Любому!.. После него у двоих из трёх мозги не выдерживают… Повезёт одному… самому счастливому… И почему один выдерживает, а другой – нет, не знают до сих пор… – Дюпрейн невесело усмехнулся. – Интересно, а мне бы повезло?..

Джейк промолчал. Он что‑то слышал о «Триаксиде». Запрещённый наркотик. Официально во всех трёх мирах. По крайней мере, так о нём говорилось в справочнике… Сильнодействующий препарат, открытый совсем случайно сионийскими медиками. Поначалу о «Триаксиде» отзывались очень даже хорошо, особенно психиатры и врачи спецклиник. О наркотических свойствах изобретения узнали не сразу… А потом им заинтересовались представители Внутренней Разведки… Заинтересовались настолько, что Межпланетная Комиссия по вопросам медицины была вынуждена запретить «Триаксид». Хотя никто не даёт гарантии, что сионийские разведывательные службы прекратили дальнейшие исследования интересного для них препарата, не зря же говорят о том, что они всё ещё используют его при допросах.

– Но меня волнует другое. Совсем другое! – Дюпрейн перевёл взгляд на Джейка, скосив глаза, – Индикатор личности!.. У вас, у четверых, его нет!.. У всех, кроме меня… С индикатором я бы не хотел попасть к сионийцам, – капитан замолчал и надолго. И Джейк молчал, не до конца понимая, к чему клонит Дюпрейн. Тишину нарушал только гром, медленно накатывающий с запада. Оглушительные раскаты, интервал между которыми становился всё короче. В минуты тишины начинало звенеть в ушах, пронзительно и тонко, неприятно, как будто комар кружился рядом.