Возвращение домой

Он тщетно силился понять одно. Понять и разобраться в человеке! В этом вот парне, сидящем как раз напротив! В Алмааре… Ведь раньше, хоть и с трудом, но понимал его! Понимал и в какой‑то мере предугадывал большую часть тех поступков, которые совершал Алмаар, поддавшись настроению или эмоциям. Но сейчас же! Сейчас Дюпрейн чувствовал одно: он ничего не понимает! Голова вообще отказывается соображать!

Алмаар многое готов был сделать, на многое пойти ради своего спасения. Даже сбежать пытался… Дважды делал это! Подло, тихо ночью, на всех наплевав, всех бросив!.. А сегодня добровольно сунулся под пули! Сунулся глупо и неразумно!.. Что это с ним было? А ещё он заикался, что не боится смерти… И точно! Рванул патрулю навстречу с пустым автоматом… Это только потом оказалось, что он шёл сдаваться в плен. А ещё кричал тут: я первым пойду, если вы боитесь!.. Это плена, что ли?

Сдавался ведь, гад! Все видели, как руки поднимал!..

Так почему тогда здесь? В этой яме, а не там, у сионийцев? Уж они‑то, поди, и накормили бы и напоили в обмен на информацию?!

Зачем? Зачем он вернулся?

Неужели решил: раз не убил в прошлый раз – не убью и сейчас?! Не смогу?! Вот ведь сволочь какая! Самонадеянный!.. Но сколько везения! Сколько везения!..

Дюпрейн сокрушённо покачал головой, этого он всё никак не мог понять, не мог смириться с этим. С такой несправедливостью от Бога! Кому везёт‑то? Уголовнику?! Рецидивисту! Мальчишке неопытному!

Ну, почему так? Почему?

Дюпрейн чуть не застонал, не от боли – от отчаяния, от бессилия. Но сдержался вовремя… А перед глазами вставали лица ребят, тех, с кем ему приходилось сталкиваться по жизни, сходиться за долгие годы своей службы. Сколько их погибло по нелепой, по глупой случайности?! Столько хороших парней! Не просто хороших по‑людски, а профессионалов, мастеров своего дела… А этот Алмаар?

Почему он жив до сих пор?!

Я же сам попал в него – я видел! Почему сионийцы его не подстрелили? Ладно, сначала он стоял очень близко к машине, в «мёртвой зоне», но потом‑то?! Почему потом сумел сбежать?

Зачем вообще таким людям даётся жизнь? Ведь они только себе подобных плодят! Тоже преступников!..

Вот зачем он живёт? Что он в своей жизни кому сделал, кроме вреда? Почему после всего продолжает жить? Почему Господь допускает такую несправедливость?

Кто действительно хороший, нормальный человек, кому жить да жить, тому и половины такого везения за всю свою жизнь не получить, а этот…

Дюпрейн оборвал сам свои собственные мысли, поняв вдруг, что начал он думать о себе. О себе, несчастном и невезучем… Нет же! Он никогда себя не жалел. Что за дурацкие мысли в голову лезут?! Он всегда был готов к смерти, и сейчас, уезжая на эту операцию, предполагал такой конец. Но разве к смерти можно приготовиться заранее?

«Хотя, сам ты во всём виноват! Один – и никто больше! – Подумал с горечью, полностью признавая справедливость этих слов, – Во всём! С самого начала! Неповиновение надо было пресекать в самом зародыше… Застрелить Алмаара сразу. Сейчас бы голову не ломал и от пуль в кишках не мучился…

Поделом тебе! Поделом!»

Тут Дюпрейн попытался ещё раз по порядку вспомнить весь день, восстановить в памяти тот момент особенно, когда Алмаар кинулся навстречу сионийцам с криком: «Если вы боитесь, я пойду первым?.. Вы думаете: я боюсь смерти?»

Сейчас Дюпрейн обдумывал всё с холодным трезвым умом. Какой же смерти он мог бояться, если шёл сдаваться? Бросал слова на ветер? А ещё говорил в своё время, что лучше застрелится, чем попадать к сионийцам в руки. Чёртов болтун!

И почему я тебя жалел? Жалел ведь до последнего! Всё шанс тебе давал…

Сколько Дюпрейн ни мучился, сколько ни задавался подобными вопросами, всё же не выдержал, спросил, наконец:

– Ты зачем вернулся, Алмаар?

Спросил без злости, только с искренним удивлением, любопытством, не без возмущения, конечно, действительно желая услышать ответ на свой вопрос, хоть и понял сразу: Алмаар не ответит. Тот и вправду промолчал, глядел исподлобья, ждал крика, ругани – всего! – и даже пулю.

– Ты, что, не слышал, как я за тобой следом шёл? Шёл тебе, дураку, шею свернуть. Ещё бы чуть‑чуть… – Дюпрейн усмехнулся, но беззлобно и без сожаления, и это доверие, эта мягкость тона и само обращение поразили Яниса сильнее, чем дуло пистолета, нацеленного в грудь.

– И там, на дороге, Я в тебя первым выстрелил… не сионийцы… И после всего этого тебе смелости хватило прийти сюда?!.. Зачем?

Ответом опять было молчание. Алмаар даже не шелохнулся, сидел, будто не слыша ни слова.

– Ведь ты же смерть пошёл искать, – продолжил Дюпрейн, его голос сал сильнее, громче, но не было в нём знакомой Алмаару злости, раздражения, того желания унизить перед остальными. Дюпрейн одно хотел понять: зачем Алмаар назад пришёл? Должен же он понимать, – не дурак! – что убью я его! Голыми руками задавлю после всего, что было… – Помирать собрался, да?

Янис и на этот вопрос не ответил, только ниже опустил голову, и Дюпрейну вдруг сразу стало ясно: под пули Алмаар шёл! Он и вправду думал, что его убьют. Сионийцы…

Он тогда действительно не боялся смерти. Единственный из его солдат не побоялся смерти! Он же сам всё видел, и сам понимал: ему среди ребят не жить, они только на твою смерть и согласны, поэтому тебе не перейти дорогу, как ни старайся. Вот ты и сорвался! Бросился! Сам себе хозяином хотел быть! Да! Стало быть, так оно всё и было!..

Эта неожиданная догадка заставила Дюпрейна нервно дёрнуться: нашёл, нашёл ответ, разгадал этого парня! Вот оно! Даже попытался рассмеяться, забыв о боли, но лишь закашлялся, отвернулся от всех, кусая губы чуть ли не до крови. Тайлер – сообразительный парень! – без лишних вопросов протянул фляжку с водой, перед этим открутив крышечку. Догадался!

– Почему же не застрелился, а? – Дюпрейн улыбнулся, и опять без издёвки, с одним любопытством, прищурил правый глаз. – Ведь было же чем!

Алмаар молча поднял левую руку, целясь автоматом в небо, – щёлк! щёлк! щёлк! – три раза нажал на курок вхолостую, опустил оружие. Всем стало ясно и без объяснений, что автомат у него пуст, даже без того патрона!

Расстрелял, значит, где‑то! Потому, может быть, и вернулся. Вот оно что! А сам‑то хоть помнит, где? В кого выстрелил в запале?

– Ты же в плен сдавался! Все видели! Ты за этим к ним шёл? – Дюпрейн зло сузил глаза. Только сейчас в этих слова и в этом взгляде вырвались на свободу те чувства, что бушевали в душе капитана.

– Я?!! – Янис чуть на месте не подскочил. – Сдаваться?!!

Он громко фыркнул, вложив в этот звук столько презрения к прозвучавшим словам, что Дюпрейн опять попытался рассмеяться, но как‑то осел, сник, опустил голову на грудь. Потерял сознание. Джейк, сидевший рядом с капитаном, откинулся к стенке ямы, запрокинул голову, глядя на Яниса ничего не выражающими глазами, в которых читались тоска и безысходность. Именно по этому взгляду Янис заподозрил неладное, понял, что‑то произошло: «С капитаном что‑то?.. Ранен?! Поэтому я и жив до сих пор! Поэтому‑то он и не тронул пока… Беседу ведёт! Жизни учит! Чёрт!..»

– Чёрт! – Янис резко дёрнул головой, выругался про себя, до боли стиснул зубы. Подстрелили капитана. И, судя по всему, серьёзно… А меня?! Почему меня никто не убил?! Я же ведь шёл туда только для этого!.. Уж кто‑кто, а капитан‑то из нас всех должен был точно выбраться… К своим вернуться, в город! Даже с рудника этого вернуться… Чертовщина какая‑то!

Подстрелили… Янис зажмурился, обхватил голову руками. Ну, почему, почему всегда с ним так? Всегда, когда он пытается что‑то сделать по‑своему, получается всё обязательно только хуже. Всегда! Всю жизнь! И сейчас – так… Я ведь только умереть хотел. Сам умереть. Потому, что сам этого захотел, потому, что сам так решил: умереть без чьих‑либо приказов, без приказа Дюпрейна, сам… Хотел даже в этом быть самому себе хозяином, руководить своей судьбой…

Да не хотел я в плен! Не собирался даже! Не хотел!!! Не хотел!!! Как они так подумать обо мне посмели?!! Чтобы я – к сионийцам?! Я – к ним?!.. Добровольно! По собственному желанию!