Возвращение домой

Они бы сами, хоть кто‑нибудь, на моём месте сумели бы выстрелить в человека?!! Выбрать одного из тех четверых и выпустить в него одну единственную пулю?!!.. Хотя, Тайлер смог бы, а капитан – тем более!..

Я же не знал, – даже не думал! – что это будет так сложно!.. До последнего момента не знал… Самому себя, наверно, и то легче было бы застрелить… Да, я бы лучше б застрелился, чем так… Ну, зачем, зачем он стрелять начал?!! Этот наш Дюпрейн… Почему же тогда не попал?.. Плечо лишь задело… Ну, почему мне так не везёт? Я даже умереть не могу тогда, когда решусь на это!..

Почему опять от Дюпрейна зависит: жить мне или нет? Как он решит, так и получается?.. И тогда, после побега, когда мы стояли друг против друга, всего в метре стояли!.. Я и тогда всего одного от него ждал – выстрела!.. Была же у него своя «пушка» табельная!.. Знал, когда шёл, всю дорогу знал: догонит – убьёт! Пристрелит!.. А он? Он назад потащил!.. К своим!.. Той же дорогой… Через реку, через лес! К ребятам на глаза!.. Знал, гад, что это – хуже смерти! Знал, потому и живым оставил… Держал за дезертира… И каждый раз так! При всяком удобном случае… Только бы больнее ударить… Унизить сильнее… Сволочь! И сейчас – тоже!

Ну, дайте же мне кто‑нибудь патрон! Хоть один патрон!.. Я не выдержу, не доживу до того момента, когда это сделает сам капитан…

– Предатель! – Моретти не кричал, хотя лучше бы кричал. Нет, он заговорил тихо, с ненавистью, с такой ненавистью, которой от него никто и не ожидал никогда. Даже не знали, что Марио может быть таким. – Это ты один во всём виноват! Даже в этом… – он не договорил, но всё равно каждому было ясно, что он имеет в виду, – И после всего ты посмел назад вернуться? Злорадствовать? Тешить свою злобу, глядя, как он помирает!..

Янис смотрел на Моретти поверх кисти, сквозь растопыренные пальцы отнятой от лица руки. Смотрел и молчал, зная, что так думают все, не только одни Моретти.

В полумраке они не могли видеть его лица, его взгляда. Никто, кроме Джейка. И сколько же боли и отчаяния было в лице Яниса Алмаара! А в глазах тонул целый мир осязаемых чувств. Боль, отчаяние, беспомощность, тоска, смертная тоска, но только не ненависть!

Неужели никто из них не видит, как страдает этот парень?!! Нет, совсем не злорадствовать сюда он пришёл! Он не мог знать о ранении капитана! Не мог – и всё!.. Но вернулся же! Вернулся! Зная, что на этот‑то раз не будет ему никакой пощады от капитана, что тот его голыми руками придушит… Но вернулся почему‑то!.. Да он и сам себе никогда не объяснит, почему назад пришёл! Не сможет просто!

– Моретти! Помолчи! – неожиданно прикрикнул строго капитан Дюпрейн. – Тайлер, отдай Алмаару его патроны!..

Подобных слов от него никто не ожидал, ждали чего угодно, но этого – никогда! Никто не ждал, и уж тем более сам Алмаар. Это было похоже на издевательство со стороны капитана, на иронию, но нет! Дюпрейн не издевался, не унижал, как делал это всегда. Впервые в его словах появилось доверие, и это почувствовали все, и Алмаар тоже. Доверие и признание равенства с остальными…

Джейк молча выполнил приказ: положил перед Алмааром его подсумок, до этого дня все патроны носил с собой сам Дюпрейн, а сейчас этим приказом дал понять одно: «Я даю тебе права, равные, как и у всех! Поступай теперь так, как сам считаешь нужным. Я тебе больше не приказываю! Ты сам себе хозяин!..»

Нет, не только Тайлер видел, как мучается Алмаар! Дюпрейн многое понимал, многое замечал в людях по одному лишь взгляду, по выражению лица. И сейчас он видел реального, настоящего Алмаара, того, который всегда прятался под маску нахального, самоуверенного типа, каким он всегда и хотел казаться. Именно этот Алмаар решился на то, чтобы вернуться. Вернуться, несмотря ни на что! Заранее представляя себе, что его ждёт при этом… Именно этот Алмаар умел платить за свои ошибки, платить дорогой ценой, но не требовать сдачи, а принимать расплату с честью, с выдержкой, достойной лучшего применения…

Именно этому Алмаару и доверился Дюпрейн. Доверил не только патроны, но и свою жизнь, и жизнь, и спасение всей их группы… Теперь уж Дюпрейн был уверен, – нет, знал наверняка! – Алмаар останется с ними до конца. До самой смерти…

И Дюпрейн понял, что не ошибся в своих догадках, по реакции Алмаара на своё решение, точнее, по полному отсутствию этой реакции: Алмаар не шелохнулся, даже не взглянул на патроны. Он вообще ни на кого не смотрел, да и вряд ли он хотел кого‑то сейчас видеть. А спокойный голос капитана, его поведение и этот поступок били сильнее, чем, если бы приход его, Яниса, был встречен криками, скандалом и рукоприкладством. Всё бы это Янис принял как должное. Принял бы так, как и привык принимать: если сделал ошибку, не справился сам, – плати по счетам и не дёргайся!

Но Дюпрейн повёл себя иначе, совсем не так, как ждали его ребята. Потому, что знал: все их промахи и неудачи по его вине и ничьей больше! Ведь это он – их командир! Он – самый опытный, самый подготовленный из всех. Он запустил операцию ещё в самом начале. Считал её плёвым делом, самым легким из порученных за годы службы, вот и поплатился. Самое страшное только, что платить‑то не ему одному за беспечность, но ещё и этим ребятам.

И даже в своём ранении Дюпрейн винил себя – не Алмаара!.. Вот только, глядя на него, всё больше убеждался, что сам Янис так не думает. Он привычно ждёт наказания, ждёт крика, злости и, конечно же, – расстрела! И это ожидание было хуже любой пули…

Он даже оправдываться не будет никогда! Особенно передо мной. Не такой он человек. Не та порода! Чёрт! Он ведь совсем не такой, каким хотел казаться, этот нарушитель закона и преступник! Он же морально выше многих! Благороднее тех подонков, отправивших их помирать на рудник!.. Что он сам как‑то говорил, чёрт возьми, там у дороги? Про расхлёбывание всей этой каши, заварившейся здесь, на Гриффите?.. Нет, его внутренний мир намного богаче всех моих прежних представлений о нём…

Дюпрейн хмыкнул невесело, с горечью.

Уголовник! Неделю назад ты бы и руки ему не подал! Даже не глянул бы в его сторону… А теперь, теперь только и стал понимать, что и такие люди имеют право на жизнь… И они тоже имеют душу… Человеческую душу!.. И они умеют страдать, умеют мучиться, испытывают боль… Жаль только, что мы сами это начинаем понимать слишком поздно… Я вот и сам понял это лишь сейчас, на Пороге… А те сволочи, из Управления, они ведь никогда ничего не поймут… Никогда!

Именно те, кто затеял эту проклятую войну! Те, кто не дрогнувшим сердцем отправляет на убой таких вот мальчишек…

* * *

Жар, нестерпимый, прожигающий насквозь, тугим и тяжёлым комом перекатывался в животе. Любое, даже самое осторожное движение вызывало боль, боль, от которой некуда было деться, даже в бессознательном состоянии он не мог избавиться от этой боли.

А ещё невыносимо хотелось пить! До ужаса, до одури, до физической боли! До самого настоящего отупления!.. Он всё время только и думал о воде, представлял себе воду, бредил тем моментом, когда они переходили Чайну. Дорого бы он заплатил сейчас, чтобы снова пережить этот день, этот миг… Столько воды!.. Потрясающе свежей, чистой ледяной воды…

Кордуэлл и Моретти ушли разведать обстановку. Алмаар забился в самый дальний угол, сидел тихо со своим пустым автоматом на коленях. Молчаливый и неподвижный – прямая противоположность себе прежнему. Дюпрейн даже о жажде забыл на мгновение, забеспокоился. И не спроста: «У него же шок! После всего…» А тут Тайлер склонился, поднося к губам фляжку, воды в ней на самом донышке, на два‑три глотка. Дюпрейн чуть двинул головой: «Нет, не сейчас…», а вслух добавил:

– Посмотри, как наш Алмаар… Его перевязать нужно…

В одном лишь обращении «наш» Джейк уловил столько заботы, удивительной для капитана, обычно сдержанного в своих чувствах. Сейчас его солдаты – все они – были дороги ему как никогда, дороги как дети. После всего, что пережили вместе, после ранения, когда он чувствовал, что теперь уже не в силах защитить их, они стали ещё более дороги ему.