Возвращение домой

Чувствуя на себе его взгляд, она медленно открыла глаза, но встретившись с чернотой продолговатых – как у ларина! – зрачков, вздохнула, всхлипнув, и опустила голову. Похоже ли это на сумасшествие? А разве могут ларимны сходить с ума? Терять рассудок? Им и галлюцинации не свойственны!

Уловив неожиданную перемену в поведении Кайны, Джейк не дал ей отстраниться, наоборот, притянул девушку к себе. Попытался поцеловать в губы. Она не сопротивлялась, но в её глазах был вопрос, легко читающийся, как крик: «Это – правда?!»

– Правда! Правда! Правда! – шептал Джейк, после каждого слова целуя своё сокровище в лоб, в глаза, в уголки губ, в подбородок, и чувствовал, как с каждым поцелуем тело Кайны слабеет в его руках, всё сильнее наполняясь счастливой истомой.

Гирлянда цветов порвалась под его пальцами, и цветы сыпанулись им под ноги с лёгким шелестом. Кайна вдруг в этот момент рассмеялась над чем‑то, счастливо и беззаботно, откинула назад голову, морщась как от щекотки, и плащ с её плеч скользнул на землю.

* * *

– …Я ведь тоже многого так и не понял… Она рассказала так, вкратце, ещё там, в части… Что‑то, связанное с генной инженерией, какие‑то опыты… – Джейк повёл плечом, и голова Кайны, покоившаяся у него на плече, слабо качнулась. Джейк коснулся губами волос на её макушке, улыбнулся каким‑то своим мыслям. Сейчас, доверив своё прошлое другому человеку, тем более, самому дорогому для себя, он стал понимать, что прошлое и вправду стало прошлым, и теперь он смотрел на него спокойно, без раздражения, без обид, без стыда за что‑то. Что бы там ни произошло, его уже не изменить, не переделать… Да и не хотелось этого…

Было много плохого, было много несправедливости, но ведь было же и много хорошего! Можно в десять раз больше пережить, если на финише вот оно, счастье, самый дорогой приз – ещё одни короткий и нежный поцелуй.

Джейк сидел на земле у самого дерева, согнув правую ногу, расслабленная рука лежала на колене. Кайна котёнком свернулась рядышком, полулежала, откинувшись Джейку на грудь, и он обнимал девушку левой рукой, прижимал её к себе, наслаждаясь её теплом и её присутствием.

Как хорошо, как сладко было находиться вот так, вместе, и никуда не торопиться, ни о ком и ни о чём не думать!

Кайна нежилась, счастливо улыбаясь. Закутавшись в мягкий плащ, она лежала с открытыми глазами. Её левая рука накрывала собой раку Джейка, их пальцы переплелись между собой в сильном, почти страстном пожатии.

Кайна поднесла его руку к своему лицу, стала осторожно, украдкой, целовать ладонь и пальцы, перетянутые парузом. Нити ленты щекотали губы, и Кайна чуть улыбалась, вспоминая прошедшую ночь.

Это было так неожиданно, почти спонтанно, но искренне, и они не жалели о произошедшем.

Она развязывала зубами узел паруза. «Опять он делает всё не так, как надо. Его нужно носить на шее, с узлом возле сердца, а не на руке.» Рука Джейка была мягкой, безвольной, как бывает у спящего, и приятно было касаться её губами. Кайне было всё равно, что когда‑то и, может быть, даже совсем недавно эти руки держали автомат, сжимали рукоять ножа, несли и обещали кому‑то смерть. Возможно и убивали…

Теперь уже Кайне было всё равно. Она знала эти руки мягкими, ласковыми, такими ласковыми могут быть только руки матери, руки любящие, не способные причинить боль.

– Странно, правда, что никто другой, никто из людей, не замечал твоего сходства с нами. Тогда бы ты и в армию не попал, да? – Кайна отвлеклась от своего занятия, повернула голову, стараясь увидеть лицо Джейка. Тот повёл подбородком, но как‑то неуверенно, будто говоря про себя: «Может быть, конечно… Но всё же…»

– Были, всякие были, и те, кто видел… Но это было глупо… – Джейк невольно вспомнил Колина и его шайку, их вечные нападки, их глухую вражду. Сейчас всё это казалось каким‑то мелким и далёким, вот только вспоминать было противно. Даже сейчас до сих пор противно.

– А мама твоя, она, наверное, очень сильная и красивая, да? – Джейк пожал плечами в ответ, сказал с улыбкой:

– Она же из ваших, из ларинов. Она очень мало о себе рассказывала, да и сам я мало спрашивал. Она была сиротой, без отца и без матери, с детских лет в интернате, училась и работала здесь же, где‑то в этих лесах. Они и с отцом здесь познакомились. Тогда, в те годы, им легче было со свадьбой… И со мной тоже… Сейчас бы уже так просто на Ниобу не отпустили. Держали бы до рождения, а потом изучали, препарировали…

Джейк зябко повёл плечами, замолчал. Было ясно, что говорить об этом ему трудно, и больно. А ещё в рассказе о матери, о прежней жизни чувствовалась тоска. Кайна испугалась этого, мысль о том, что счастье её временно, кольнула в сердце иглой, и вопрос сам сорвался с губ:

– Ты вернёшься в свой мир?

Джейк сразу же как‑то странно окаменел, весь – и телом, и взглядом. Он ждал этого вопроса, но всё равно не был к нему готов и совсем не знал ответа. Эту муку Кайна тотчас уловила, почувствовала, как он дёрнулся, как от удара с беззвучным стоном, и пожалела о сказанном.

Беззаботность, счастливая беззаботность во всём сразу куда‑то подевалась. И Джейк замкнулся, стал опять чужим, сидит, вот, теперь и смотрит куда‑то вперёд, поверх её головы, сквозь туманную сереющую зелень в рассветных сумерках.

Ах, если б можно было вернуть сказанное!

Кайна бы всю свою оставшуюся жизнь променяла на эти несколько слов, чтоб только ни никогда не были произнесены. Всю свою жизнь, которую ей придётся прожить одной. Она женским интуитивным чутьём поняла, каким будет ответ. И ничем никогда уже не исправить. Хоть плачь, хоть кричи…

Он же всё равно останется человеком, пусть и наполовину, но человеком.

– Я должен… Рано или поздно… Я и сам не знаю, когда теперь… Но я должен! – Боже, какие жестокие, какие убийственные в своей простоте и откровенности слова! И ничего не изменить…

Это у ларинов женщина подчиняет себе мужчину, у людей – наоборот. В том мире говорят о равенстве, но мужчина всё равно сильнее, главнее женщины. Таковы порядки у людей.

– Но ведь это ничего ещё не значит. Я могу вернуться…

Мгновение – и они уже стояли на ногах друг против друга. Но Кайна не смотрела на Джейка, она отвернулась и глядела себе под ноги, и волосы, спадая волной, закрывали её лицо.

– Кайна. – Джейк позвал девушку жалобно, почти с мольбой, – Сначала я хотел уйти сегодня, но мы тогда многого ещё не знали. А теперь… Теперь я могу сказать лишь одно: сегодня я останусь. И завтра останусь… А больше я не хочу загадывать. Я хочу на речку! Хочу купаться! – он рассмеялся как можно беззаботнее, но тут же замолчал, натолкнувшись на серьёзный взгляд Кайны. Она подошла к нему и, глядя прямо к глаза, заговорила:

– Джейк, ты был первым мужчиной в моей жизни и, я точно знаю, останешься единственным. Даже если уйдёшь, и уйдёшь навсегда… Я знала, на чтом шла.

Я не буду требовать от тебя верности, ты сам хозяин своей жизни. Ведь ты – человек, пусть и наполовину, но ты вырос среди людей, а это куда важнее. Поэтому, я понимаю, этот обряд мало чего для тебя стоит…

Джейк попытался возразить, мотнул головой, но Кайна продолжала:

– Но ты и ларимн, ларимн также наполовину. Поэтому, как бы ты не хотел, не только паруз будет держать тебя. Между нами теперь более тесная связь…

Ты всегда обо мне будешь помнить. Всегда! Что бы ты ни делал, куда бы ни шёл. Всегда! И ты не сможешь ничего изменить, ведь ты ларимн, мы все живём так… И только смерть одного из нас сможет разорвать эту нить… – Кайна хотела ещё что‑то добавить, но лишь несколько раз сомкнула и разомкнула губы беззвучно, будто лишилась дара речи. Глаза её наполнились слезами, и тут Джейк не выдержал, обнял Кайну сильно‑сильно, прижал к себе.

– Ну зачем ты, зачем ты снова плачешь? – он утешал её, нашёптывая ласковые, нежные слова, – Не надо плакать. И грустить не надо. Зачем грустить, ведь мы же вместе? Не плачь, ну, пожалуйста…