Возвращение домой

А‑лата и сейчас, в такую рань, уже была на ногах. Джейк слышал её лёгкие, почти невесомые шаги, но сам вставать не спешил, лежал не шевелясь. А‑лата подошла, коснулась плеча, заговорила:

– Вставай! – И как догадалась, что уже не сплю? Джейк сдержал вздох, приподнялся, сел на кровати, сообразить ещё ничего не успел, а А‑лата кинула ему в руки сложенную чистую одежду, приказала, по‑сержантски строго и коротко, – На речку быстро! Искупаешься – переоденься!

И ушла, так ничего не объяснив. Джейк хмыкнул, проводив её взглядом. «Вставать, так вставать» – И потянулся за рубашкой.

…Утренний рассветный лес совсем не такой, как обычно. В нём нет вечерней и полуденной духоты. Дневные цветы только распускаются, а ночные ещё не закрылись и хранят в чашечках не исчезнувший за ночь терпкий сильный аромат.

Весь он как будто замерший, как живое существо, собирающееся с силами, готовящееся к новому рывку: встретить и прожить день, а потом – и ночь. И совсем он не похож на осенний лес. Зелень, цветы, птицы, море насекомых – всё, как всегда. Листва здесь желтеет круглый год. Одна желтеет и опадает, другая растёт тут же. Отцветают цветы, появляются новые. Не замечал Джейк никаких сезонных перемен. Может, только чуть прохладней стало по утрам, и ромсы появились по утрам, богатые ромсы. Вода на листьях, – на всём! – как после ливневого дождя. Неосторожное движение – и мокрый до нитки, ещё до Чайны не добравшись.

Скорее бы солнце взошло, что ли! Хотя, и оно не поможет, ему до земли лучами своими не достать, лишь к обеду вода эта превратится в пар, и снова дышать придётся не воздухом, а водой, как в парнике.

Над рекой ещё туман стлался, густой и вязкий, настолько плотный, что другой берег лишь смутно просматривался чуть заметными очертаниями.

Течение здесь, в заводи, почти не замечалось, даже плавающие листья с деревьев стояли в воде неподвижно. А вода чистая и прогретая, песок на дне видно у самого берега, а дальше глубоко – и там пугающая опасная чернота. Хорошая, должно быть, глубина.

Соседний берег был далеко, раза в три, наверное, шире того места, где они когда‑то переходили давно группой…

Джейк даже дыхание сбил, пока добрался до берега. Ухватился за свисавшую к самой воде ветку, расслабился, отдыхая, заодно и огляделся. А Чайна‑то прибавила. Вот здесь, на берегу, был небольшой песчаный пляжик, и солнцем весь день прогревался. Раньше ещё, когда начал в лес уходить, спускался к воде и смотрел всё, смотрел на соседний берег. Хотел переплыть, но боялся, слабый ещё был после ранения.

А сейчас вода здесь. Весь пляж с песком под воду ушёл, а дальше отвесная стена леса. Значит, опять по горам дожди прошли. Как Ариартис тогда говорил: «Река поднимется, отрежет от всех до самой зимы…» Выходит, ещё дожди будут, будет Чайна прибывать – наступит осень. Джейк невольно поёжился, зябко повёл плечами, вспомнив ветреную, сырую осень на Ниобе. А здесь, на Гриффите, совсем не то, намного теплее, и год короче.

Зябкость прошла, стоило в воду окунуться; тёплая вода слабо пахла листьями и сырой древесиной. Не было в ней той снеговой свежести и холода до ломоты в зубах.

Он поплыл вперёд вразмашку, далеко выкидывая руку и разрезая воду впереди себя ладонью. Аж плечи сладко заныли с непривычки. Последний раз‑то когда плавал? В бассейне! Когда нормативы по спортивной подготовке сдавали. Уже полгода как… Но тело подчинялось. Каждое движение было знакомым, это как умение ходить, не задумываешься же, когда ходишь. Так и умение плавать. Ничего сложного!

Вот он, и дальний берег.

Туман уже поднялся выше, рассеивался, потянулся под защиту прибрежных деревьев, а в воздухе оставались капельки воды. Они опускались вниз утренней росой. И роса эта была холодной, как настоящий осенний дождь. Джейк нырнул под воду, поплыл вниз по течению. Плыл до тех пор, пока лёгкие не обожгло, не заныло под рёбрами и чуть сбоку, там, где теперь были две ямочки от свежих шрамов. Видимо, вправду внутри ещё не всё зажило так хорошо, как казалось. Боль ещё давала о себе знать при каждом вдохе, но боль терпимая, привычная… Терпимая, а всё‑таки вселяющая тревогу. Радость от такого красивого утра, от купания и выздоровления прошла куда‑то. Сразу вспомнилось всё…

«Ерунда! Подумаешь!.. Ерунда это всё!» – Джейк тряхнул головой упрямо, сгрёб мокрые волосы со лба, загладил их ладонью назад, и вдруг улыбнулся. Почему‑то неожиданно вспомнилась Кайна. Но не такой, какой она была чаще всего: замкнутой и серьёзной до неприступности, как богиня, а той вчерашней, перед завтраком, у Ариартиса. Счастливой, радостной, особенно красивой!

Сердце забилось сильнее, чаще, с волнением, как обычно перед возможной и давно ожидаемой встречей. И Джейк заторопился, погрёб к берегу, забыв обо всём, о другом. Даже мысли нехорошие пропали, тревожные мысли. Не до них теперь! Не до них…

* * *

– Мама, я обошла всех, даже у Каридии была, – Кайна с усталым вздохом присела на среднюю ступеньку, – Но она не придёт, не сможет…

– Каридия? Почему? – А‑лата развешивала для просушки сырые простыни, но, задав вопрос, обернулась к дочери, – Опять болеет, да?

– Да! – Кайна опустила голову, – У неё перед дождями кости ноют даже сильнее, чем обычно.

– А на праздник? Хотя бы на праздник?

– Тут она и сама ещё не знает. Но я просила, сильно просила, – Кайна поднялась, подошла, взяла из корзины вторую простынь, стала помогать развешивать.

– А остальные собираются все?

– Все…

– Ты предупредила, что сначала будет очищение? – А‑лата чуть отогнула край простыни, чтобы видеть лицо девушки, но Кайна только кивнула молча.

– Это хорошо, что завтра он уйдёт, – слова вырвались раньше, чем А‑лата успела сообразить, чтом за ними может последовать. Но Кайна только вздохнула, попросила с мольбой:

– Мама, я уже просила, кажется…

– «Мама»… Почему именно «мама»? Ведь так люди говорят! – сказала А‑лата, немного помолчав, – Почему не Лата, не А‑лата, как всегда? Почему «мама»? Ты же никогда раньше не говорила так…

Кайна пожала плечами в ответ, весь вид её выражал нежелание говорить хоть что‑то, или, скорее, сильную усталость.

– Кайна, ты даже плечами теперь дёргаешь совсем как он! – А‑лата недовольно нахмурилась, но Кайна этого не заметила, склонилась над корзиной.

– Он уже видел тебя сегодня? Спрашивал хоть о чём‑нибудь? Нет? Ты говорила ему про обряд? – А‑лата смотрела на дочь в ожидании ответа, но Кайна явно не спешила отвечать, расправляла влажную ткань, разглаживая руками каждую складочку.

– Каждый раз, когда я пытаюсь поговорить с тобой, ты замолкаешь, отказываешься. Кайна? Я же хочу помочь тебе! Ты ещё молодая, и с мужчинами у тебя никакого опыта, ты ничего не знаешь… А я вижу, камк он на тебя смотрит. Это не просто любопытство или интерес – это страсть! Или любовь! Называй, как хочешь… Это опасный взгляд… Что бы он к тебе ни испытывал, он сам прекрасно понимает, что это несерьёзно, всё это временно. Может, поэтому он и держится до сих пор. Но надолго ли… – А‑лата покачала головой, покусывая губы. Лица Кайны она не видела, девушка стояла по ту сторону развешанной простыни и стояла, опустив голову. А‑лата продолжила, – Люди… Все люди довольно опасны. А ещё я знаю, на что они могут быть способны. Ты же сама, помнишь, много чего рассказывала про них? Я боюсь… Боюсь, понимаешь? Только замечу: нет тебя, нет его – и сразу в панику. Значит, вы снова вместе! Снова где‑то одни… У меня сердце постоянно не на месте… Как ты одна, доченька?.. А если он груб с тобой? А если попробует пристать? Ты же можешь растеряться, не сумеешь вовремя остановить его?.. А вдруг на людей это не действует?.. Я боюсь за тебя, слышишь, Кайна?

Но Кайна и на этот раз промолчала.

– Конечно, тебе кажется, что я преувеличиваю, вижу в нём опасного и страшного зверя, – снова заговорила А‑лата почти умоляющим и оправдывающимся голосом, – Нет. С самого начала он понравился мне. Я ведь долго лечила его, выхаживала… Я люблю его даже… Но люблю, как сына, как одного из нас… А ведь он‑то человек. Чужак… Я как представлю его среди тех, среди солдат из города, мне страшно делается…