Страница 3 из 3
В день продажи мать поднялась очень рано и надела свой аукционный наряд. Мы съели холодный, приготовленный на скорую руку завтрак — она слишком нервничала, чтобы что-то готовить — и она выскользнула за дверь.
— Я только погляжу. Я не собираюсь покупать, конечно. Просто хотелось поглядеть их Спод…[*Известная марка английского декоративного фарфора, названная так в честь Дж. Спода, основавшего его производство в середине XVIII века.]
Она с виноватым видом посмотрела в наши ничего не выражавшие глаза и потрусила рысцой под дождем.
Вечером, когда мы как раз собирались пить чай, мы услышали, как она, спускаясь с насыпи, зовет:
— Мальчики! Мардж — Дот! Я вернулась! Идите глядеть!
Спотыкаясь, она вошла в калитку, заляпанная грязью, раскрасневшаяся и чуточку лукавая.
— О, вот бы вам где побывать. Такой фарфор. Такое стекло. Никогда не видела ничего подобного. А агентов, агентов — заполонили весь дом. Но я взяла верх над ними всеми. Ну, глядите, хороша? Я просто должна была взять ее… да она и стоила-то всего несколько медяков.
Она достала из сумочки чашку и блюдце «костяного» фарфора. Они были изящны и тонки, как бумага, и им бы не было цены, если б чашечка не распростилась со своей ручкой, а блюдечко не состояло из двух отдельных половинок.
— Конечно, я могла бы попросить заклепать их, — сказала мама, поднимая их к небу. На ее лицо упал мягкий отсвет, хрупкий, как кусочки скорлупок в ее руке.
В этот миг на дорожке показалось два возчика, которые шли, шатаясь под тяжестью громадного ящика, который они несли на плечах.
— Поставьте вон там, — сказала мама. Они сбросили его во дворе, получили на чай и, охая, удалились.
— О Боже, — рассмеялась она. — Я и забыла… Это — приложение к чашечке с блюдцем. Пришлось взять: продавалось все вместе. Но уверена, что это нам пригодится.
Ударом колуна мы открыли ящик и собрались все вместе обследовать его содержимое. Там оказался поплавковый кран, связка прутьев для укрепления ковров на лестницах, перо «эгрет», лопата без ручки, несколько сломанных глиняных трубок, коробка, полная бараньих зубов, и фотография Лемингтонских бань в рамке…
Таким же или сходным образом мы получили несколько прекрасных фарфоровых вещиц. Некоторые из них были даже совершенны. Припоминаю, что как-то у нас были часы из Севра, увитые гирляндами розовых ангелов; золоченый сервиз «Дерби с короной»[*Еще одна известная марка английского фарфора, из города Дерби] и несколько воздушных фигурок из Дрездена или еще откуда, напоминающих вспененный солнечный свет. В том, как матери удавалось раздобыть их, никогда не было полной ясности, но, вытирая с них пыль, она гладила их и улыбалась себе самой, переставляла их при разном освещении, а то просто станет и, не отрываясь, смотрит на них с половой щеткой в руках, вздыхая и дрожа от удовольствия. Все они были для нее чем-то вроде волшебных окон. Одни были треснуты, другие — испещрены щербинами, но все они приоткрывали перед ней вход в тот таинственный, знакомый ей по интуиции мир, в который для нее не было доступа. Однако она не могла долго хранить у себя ни одну из них. Она только успевала прочитать о них в книгах, запомнить их формы или их историю, а потом чувство вины или нужда гнали ее в Челтенхэм, где она снова продавала их агентам. Иногда она зарабатывала на этом один-два шиллинга, что слегка облегчало ей душу, но это случалось редко. Обычно же она кричала:
— Боже, как я сглупила! Надо было запросить с них вдвое…
Пытаясь нарисовать облик моей матери, я играю на порванных струнах. Годы убегают назад хаотичной сумятицей. Ее цветы и песни, ее непоколебимая верность, ее старания поддержать порядок, сменявшиеся периодами, когда вновь воцарялась грязь и запустение, почти полное безумие, до которого она доходила, ее стремление к свету, почти ежедневные слезы об умершей малолетней дочери, резвость и веселье, ее припадки, сопровождавшиеся криками, ее любовь к человеку, ее истерические вспышки гнева и справедливость в отношении каждого из нас — все это правило моей матерью, взгромоздившись на ее плечи, словно усевшиеся рядом на одном насесте вороны и голубки. И так же памятно мне, как временами она расцветала и, погрузившись в себя, становилась таинственно прекрасной. И те летние вечера — мы, мальчишки, уже в постелях, — когда зелень тиса наполняет безмолвную кухню и она, надев шелковое платье и свои не бог весть какие драгоценности, садится за фортепьяно и играет.
Она играла плохо; заскорузлые пальцы спотыкались и дрожали, отыскивая нужные ноты, и все же в ее исполнении слышалось какое-то изящество, сквозь заминки прорывались волны чувства, струившиеся из окон кухни точно сигналы из запертой клетки. Сидя в одиночестве, с закрытыми глазами, окутанная шелками и тайнами, она срывала арпеджио с пожелтевших клавиш, через пропыленные золотые аккорды пробиваясь к вершине этого сокровенного мгновения, и тогда, в озаренной сумерками нежности, сотворенной ею, было ясно, что он должен был вернуться к ней.
Лежа без сна в своей все еще довольно светлой комнате, я слушал доносившийся снизу перезвон фортепьяно — рваные аккорды, мучительные паузы и потом искрометные, задорные рулады. Дерзкая и вместе с тем печальная, резкая, но исполненная тоски, музыка взмывала звонким гомоном, потом наступал перелом и она расплескивалась мягкой волной и лизала мою внимающую звукам голову. Мать играла несколько вальсов и, конечно же, «Килларни». Изредка я слышал ее пение — ровный, одинокий, неуверенный голос, обращенный к ее собственным мыслям. То были мирные звуки, полусонные и все же волнующие, почти бесстыдно трогательные. Мне хотелось тогда побежать к ней и обнять, пока она там играет. Но почему-то я так никогда этого и не сделал.
Laurence Edward Alan "Laurie" Lee
Журнал «Англия» — 1974 — № 1(49)
Эти иллюстрации по специальному заказу рисовал Леонард Розоман, член Королевской академии искусств. Розоман родился в 1913 году, учился в Даремском университете и был назначен официальным художником-баталистом при Адмиралтействе в 1943 году. В 1954 году он руководил художественным оформлением Дьягилевской выставки в Лондоне. Он показывал свои картины на индивидуальных выставках в Лондоне и Нью Йорке и принимал участие в групповых выставках в Галерее Тейт, а также во многих других галереях в Лондоне и в Шотландии. Его картины приобретены музеями по всей Англии, а также в Австралии, Бразилии, Кении и Нью Йорке.