Повесть о детстве

— Я её сниму.

— Сними, сними! — Шера кивает головой.— А то у тебя будет дома подарок.

— Винтовки выдают? — спрашивает Сёма у Пейси.

— Выдают.

— А где Антон?

— Где Антон? Сидит около ящика и думает, что играет.

— Ну, пошли.

Они поднимаются наверх, тихо проходят мимо комнаты комиссара к Полянке. Рядом с матросом уже стоит Антон с винтовкой в руках.

— Слава богу,— проходя мимо него, бросает Сёма,— ты уже оставил в покое свою фисгармонию.

— Там что-то случилось,— тихо отвечает Антон и с тоской смотрит на Сёму,— играют только чёрные.

— А что, тебе мало чёрных? — удивляется Сёма.

— Ты ничего не понимаешь,— обиженно заявляет Антон и принимается рассматривать оружие.

— Нам тоже можно получить винтовки? — краснея и боясь отказа, спрашивает Сёма.

— Можно,— улыбается Полянка.— Покажи руки... Так! Имейте в виду, она требует нежность обращения.

— Понятно,— быстро соглашается Сёма, горя желанием получить наконец свою собственную винтовку.— Это будет на двоих?

— На троих,— поправляет его матрос.— А Шера? Она тоже ходила стрелять.

— Ладно, на троих. Только...— Сёма смущённо взглянул на матроса,— у меня к вам личная просьба. Дайте мне винтовку поменьше.

— Обрез?

— Да, да,— обрадовался Сёма,— обрез.

— Зачем?

— Видите ли,— замялся Сёма и посмотрел на Пейсю,—удобнее прятать.

— Не от кого будет прятать,— угрюмо отозвался Полянка,— белякам здесь не быть.

— Хорошо,— смущённо проговорил Сёма,— белякам не быть. А куда вы, допустим, денете мою бабушку? Если она увидит меня с винтовкой, с ней случится разрыв сердца! Даю честное слово.

— Правильно, шлюпочка! — рассмеялся матрос, сражённый доводом Сёмы.— Никуда мы пе денем твою бабушку. Получай обрез!

И все вместе они вновь ушли на стрельбище. Это была незащищённая лощинка на краю местечка. Друзья садились в круг, и только одии матрос, стоя, с азартом рассказывал о боях. Винтовка легко прыгала в его руках, и он показывал, что значит взять прицел, что значит идти в атаку — развёрнутым фронтом, группами, перебежками. Он говорил громко, отдавал приказания, пускался в бег, падал на одно колено, ложился на живот, подняв руку с винтовкой. Сёма смотрел на Полянку, и ему казалось, что по лощинке движется не знакомый матрос Степан Тимофеевич, а целый боевой полк. Становилось холодно, и хотелось вместе с учителем лететь в атаку.

Потом и Полянка садился в круг среди ребят и, положив перед собой винтовку, объяснял, что такое скоростная сборка и разборка материальной части. Пальцы его бегали быстро, и каждый винтик, каждая штучка были послушны ему. Но, глядя па

матроса и с завистью следя за его движениями, все с нетерпением ждали второй части занятий, когда будут установлены чёрные самодельные мишени и начнётся стрельба.

— Перед вами театр стрельбы! — торжественно объявлял Полянка.— Начинаем боевые действия!

Первым стрелял Антон. У него было такое насторожённо-злое лицо, как будто в ста шагах стояла не диктован дощечка на тоненькой палке, а живой, настоящий враг. Дав выстрел, Антон с дымящейся винтовкой побежал к мишепи. Пуля, пронзив фаперу, неслышно перекусила тонкий стебель степного цветка, и он, свихнувшись, упал в траву.

— Смотри,— толкнул Сёму локтем в бок Пейся,— фисгармония, фисгармония, а как стреляет!

— Молчи,— остановил его Сёма, взволнованный и смущённый.— Сейчас моя очередь.— Он быстро сбросил шинель, снял чистенькую рубашку и прошёл на позицию.

В третий раз Сёма поднимал винтовку, и, может быть, потому, что все с любопытством смотрели на него, а рядом стояла Шера, он злился и нервничал. Ему казалось, что мишени дрожат на ветру, что Пейся шепчет что-то под руку и поэтому неизбежен промах.

— Пусть ои уйдёт,— попросил Сёма матроса.

— А ты не волнуйся,— успокоил его Полянка.— И руку держи совсем легко. Вот так. Ну, давай.

Сёма спустил курок.

— Хорошо! — крикнул ему матрос.— Попал! Давай дальше.

Воодушевлённый, Сёма стрелял ещё и ещё.

— Вот видишь! — прошептала ему на ухо Шера,— Не хуже Антона. Что ты дрожишь? У тебя сейчас сердце выпадет.

В эту минуту подошёл матрос и, похлопав Сёму по плечу, передал винтовку Пейсе:

— Стреляй! А у тебя, Сёма, неплохо. Только первым выстрелом дал промах.

— Вы же сказали, что я попал.

— Так надо,— улыбнулся матрос.— Психология! Если б я тебе правду сказал, у тебя пули бы начали землю ковырять. Человеку всегда лучше хорошее сказать... Ну, давай, Пейся.

Пейся с гордым видом поднял винтовку, прицелившись, дал выстрел.

— А ну-ка, Сёма, посмотри мишепь,— улыбаясь, сказал он.— Там уже дырка как палец.

Но Сёма, проверив мишень, не обнаружил никакой дырки.

— Это вы мне жужжали на ухо,— нахмурился Пейся.— А ну, молчите! — И он снова выстрелил.

Так он стрелял ещё несколько раз, целясь, хмурясь, злясь и не попадая.

— Ну, довольно,— тихо сказал Полянка, которому, видимо, было жаль Пейсю.— В другой раз попадёшь. Фортуна.

— Что вы мне говорите какие-то слова, когда всё время эта мишень трясётся то влево, то вправо! Надо, чтоб она наконец стояла как следует.

— Во-первых, она стоит,— улыбнулся Сёма,— во-вторых, как ты думаешь, если будет бой, так офицер крикнет солдатам: «Не бежите! Вы мешаете человеку попасть!»

— Никто тебя не спрашивает...— обиделся Пейся.— Я не уйду,— обратился он к матросу,— пока не докажу! Отдайте винтовку.

Он прицелился, но в это время из окраинного домика вышел человек и быстрым, каким-то очень сердитым шагом направился к лощинке. Подойдя, он поднял руку и спросил, кто здесь старший.

— Я,— ответил матрос.— Что вы хотите?

— Ничего,— ответил пришедший и вытер платком лицо.— Я хочу только спросить: может быть, уже довольно?

— Вы о чём? — вмешался Сёма недоумевая.

— Я о том, что только что здесь кто-то стрелял и сбил всю черепицу на моей крыше. Я так понимаю, что ои принял мою крышу за что-то другое, но почему я должен страдать?

Матрос вежливо поклонился и, едва сдерживаясь от смеха, извинился перед хозяином крыши.

— Этого больше не будет,— сказал он по возможности строго.— Даю вам слово!

Когда человек удалился, сердито покашливая и ругаясь, Полянка подошёл к внезапно оробевшему Пейсе и спросил:

— На что тебе понадобилась крыша? Что ты нашёл в этих черепицах?

— Не знаю! — Пейся развёл руками.— Я целюсь, как все: я закрываю правый глаз и даю...

Но его уж никто не слышал — дружный хохот помешал ему докончить свой рассказ. Матрос опустился на траву и схватился за живот руками.

— Не понимаю, что тут смешного? — ещё больше смутился Пейся.— А ты что смеёшься? — набросился он на Шеру.— Ты же вообще не стреляла!..

Полянка с трудом поднялся со своего места и, продолжая смеяться, начал знаками что-то показывать Пейсе.

— Ну, что ты стоишь? — заговорил Сёма, насмешливо улыбаясь и с трудом переводя дыхание.— Если б твой правый глаз

помещался с левой стороны, тогда чёрт с ним, закрывай! Но все люди закрывают левый. Понял? Ну-ка, дай винтовку!

— Сёма,— испуганно вскрикнула Шера,— ты ведь только что надел рубашку!

Но было уже поздно: Сёма прижал приклад к плечу, и на белой рубашке оттиснулось большое тёмное пятно.

ДОЛЯ СТОИТ НА ЧАСАХ

Шера передала отцу просьбу зайти к комиссару. Доля недоверчиво взглянул на дочь и удивлённо пожал плечами:

— Меня просят зайти? Зачем?

Больше ои не сказал ни слова и с унылым, огорчённым лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Ои молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьёй поселился в деревне. Не потому, что ои очень хотел пахать,— он даже ие зиал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к повой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали па эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарёй, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Оии узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба — и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго — отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнёт посеянное? Посмотрите иа наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть — он повернулся спиной, и разговор был окончен.