Страница 67 из 79
Так впервые в жизни встретился Доля с начальством, и ои узнал, что это страшная, не любящая его сила. Ои хотел стать кузнецом — ему помешали, он хотел пахать землю — его выгнали. Стоило ему что-нибудь задумать, появлялось начальство, и всегда оно было против него. Как ие любил Доля эту проклятую кокарду! Он кочевал из местечка в местечко с семьёй и без крова. Потом, озлобленпый и ненавидящий всех и всё, он сам начал пугать людей, и ему уже нравилось видеть в других свой собственный страх. Ему было приятно сознавать, что если ои боится кокарды, то есть кто-то, боящийся его. И на голову слабого
Доля обрушивал всю свою злобу. Жена хватала его за руку, но он продолжал греметь, ломать стулья, кричать, и стёкла дрожали в окнах. Доле всегда было плохо, и он всегда ждал худшего. Он был несчастен и зол. Чужое горе ие вызывало в нём сочувствия, страдания опротивели ему, и он дрался на ярмарках, размахивал канатом у чужого лица, сидел ночь в участке и наутро, растерянный и смущённый, приходил к жене и плакал, обливая слезами её колени. Начальство гнало его, и он ехал дальше на пыльной арбе, голодный кочевник, еврей-цыган.
В пути потерял Доля жену — у неё что-то было с сердцем, и ей всегда не хватало воздуха. Родные женг.т прокляли его. И он остался один с дочкой. Теперь сила его лежала у йог, но он ие брал её. Озорство осталось позади, и он понимал, что сам во многом виноват: ие стоило хотеть большего, надо было опустить голову, пристроиться где-нибудь и тяпуть лямку, как все. И он стал проситься на службу. Но дурная молва шла за ним, и никто не хотел иметь дело с Долей. Его боялись, но он уже ие был страшен. Его гнали из местечка, и он шёл с дочкой дальше, большой и беспомощный. Кокарда встречалась на его пути и приказывала идти мимо... Он не хотел ни драться, ни вымогать, но все говорили, что он дерётся и вымогает. Доля махнул рукой, и старое началось снова.
В местечке у реки Чернушки его застигли большие перемены. Он застрял здесь, но понять, что происходит, ему было трудно. Он был рад, что о нём забыли и слава его затихла, но вот сегодня вдруг его призвали к начальству. Комиссар — не урядник, но Доля по-прежнему видел кокарду и боялся её... Он просидел молча у окна до вечера. Шера но решалась подойти к нему. Когда совсем стемнело, Доля зажёг лампу и спросил вслух:
— Может быть, явиться всё-таки?
Шера молчала: она не знала, что лучше посоветовать отцу.
— А как он тебе сказал? — опять заговорил Доля.— Он был злой или нет?
— Не знаю,— тихо ответила Шера.— Он просто попросил, чтоб ты зашёл.
— Да...— задумчиво произнёс Доля.— Может быть, донесли? И они потребуют, чтоб я ушёл? Куда я денусь с тобой?
— Они не потребуют, папа.
— Ты знаешь... Но у кого я брал долю? Разве я вырывал кусок у нищего? Никогда! Я всегда имел дело с человеком, у которого один кусок лишний!..
Мойше взволнованно зашагал по комнате.
Утром Доля принял решение. Он ничего не сказал Шере, но она хорошо знала отца и умела понимать его.
— Ты пойдёшь туда? — спросила Ш'ёра.
Доля молчал.
— Я тебя прошу, что бы ни говорили, будь спокоен. Если даже скажут, чтоб уехали, молчи. Мы не пропадём, папа.
Доля ласково погладил дочь по плечу и вышел. Шера вслед за ним выбежала на улицу — мать всегда провожала отца, желая ему удачи... У дома Магазаника Доля в нерешительности остановился: а может быть, не идти, и они забудут о нём? Ои увидел Сёму в шипели и поманил его пальцем к себе.
— Начальство там? — тихо спросил Доля.
— Там.
— Комиссар там?
— Там.
— А он русский или еврей?
— Русский.
— Русский...— задумчиво повторил Доля и потёр лоб.—Так что ты скажешь, Сёма?
— О чём?
— Они просили меня зайти.
— Слышал,— равнодушно ответил Сёма.— А почему бы и нет? Вы знаете, куда идти?
Сёма провёл Долю к двери комиссарской комнаты:
— Вот здесь.
— А может быть, ты зайдёшь со мной?
— Можно и зайти.
Трофим сидел за столом и с сосредоточенным видом писал что-то. Рядом с ним сидел незнакомый человек в крестьянской одежде. Увидев Сёму, Трофим отложил карандаш и, улыбаясь, сказал:
— Вот видите — гость. Из соседнего села. Подарок привёз. Тридцать шесть пудов высокого помола, двадцать четыре иуда картофеля, два пуда сала. Понятно? Бедняки собрали. Для отправки на фронт. Но,— Трофим посмотрел иа гостя и опять улыбнулся,— желают послать лично со своим проводником.
— Именно так, товарищ комиссар,—серьёзно сказал гость.— Чтоб в собственные руки!
— Да я не возражаю,— согласился Трофим, протягивая бумажку.— В добрый час! Вот вам письмо в уезд. Вагон дадут, и отправляйтесь лично.
Крестьянин низко поклонился комиссару и, запрятав под шапку записку, вышел в коридор.
— Вот такие дела...— задумчиво произнёс Трофим и внимательно посмотрел на Долю: — А вы что ж, ко мне?
— К вам,— смущённо сказал Доля и подошёл к столу.
— Это Доля,— подсказал комиссару Сёма.— Помните, Пейся рассказывал.
— А-а! — засмеялся Трофим.— Это вы, значит, из яблони делаете прутик. Интересно. А всё-таки я представлял вас чуть меньше. Ну, здравствуйте! — Он протянул Доле руку.— А ну, Сёма, стань рядышком. Ой-ё-ёй! Тебя совсем не видно!.. Табак есть?.. — обратился оп к Мойше.—- Пет? И у меня пет. Вот беда!.. Ну ладно, мы вот здесь думали и решили: рано вам в старики записываться. Как считаете? — неожиданно спросил он.
Доля молчал. Вопрос удивил его, но не обрадовал. Он стоял хмурый и с неприязнью смотрел на комиссара. Ему казалось, что начальство насмехается над ним, что готовится какая-то новая западня.
— Ваша фамилия? — опять заговорил Трофим.
Доля опешил. Уже много лет его не называли по фамилии, и он отвык от неё. Всюду так и шло: Доля и Доля.
— Шварцкоп,— смущённо ответил он.
— Так...— повторил Трофим и встал.— Людей у нас мало, и требуется помощь.. Здесь яте! В сторожевую охрану пойдёте? Фабрика тут у нас есть. Ну, ценности всякие, надо беречь. Население привлекать будем. Что скажете? Да, забыл: паёк, конечно, как полагается...
— Пойду! — глубоко вздохнув, согласился Доля и взглянул на Сёму. (Сёма улыбнулся и одобрительно кивпул головой.) — И это значит, я буду охранять?
. — Вы. А что?
— Видите ли,— засмеялся Доля,— может быть, вы не знаете про меня? Люди будут смеяться.
— Посмеются и перестанут,— успокоил его Трофим.— Завтра можете приступить. Что и как — вам объяснят.
Доля неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, и, не простившись, вышел. Сёма с любопытством взглянул па Трофима и выбежал вслед за Мойше й. Но оказалось, что он никуда не ушёл. Опустившись на ступеньки, Доля растерянными глазами смотрел на дверь комиссарской комнаты.
— Почему вы здесь? — удивился Сёма.
— Я хочу вернуться...
— Зачем?
— Тут какая-то ошибка,— краснея, заговорил Доля.— Меня
всё время гнали — это раз, и кто бы вдруг занял мне копейку? Не было такого человека! И они зовут Долю в охрану. Я же могу оттуда всё вынести! Послушай, Сёма, а может быть, он просто строит насмешки?
— Никаких насмешек,— успокоил его Сёма.— Просто мало людей. И на охрану берут местных. Вы же теперь останетесь жить у нас!
— Воробей! — тихо сказал Доля и, взяв Сёму за локти, осторожно приподнял над собой.— Ты сам но знаешь, какие ты слова говорить. У меня сердце переворачивается!..
* * *
Счастье его было наивным и трогательным. Доля стоял на часах у гозмановской фабрики, и ему было приятно сознавать, что в левом кармане куртки лежат ключи от всех дверей и, если ему захочется, он может пойти и открыть всё.
Не так уж много добра оставил Гозман, но Доле доставляло удовольствие думать, что за стенами фабрики лежит несметное богатство. Возвращаясь домой, он расписывал Шере, чего только нет в цехах и на складе — сотни шкурок гризоновского шевро, высокие штабеля подошвы, партии готовой обуви. Ложась спать, он с нетерпением ждал следующего дня, чтобы опять медленно бродить у фабричных ворот, строго всматриваясь в лица прохожих и вскидывая при шорохе боевую винтовку. И ещё радовало его то, что никто не требовал благодарности, никому он не должен был кланяться. Казалось, что, вручив Доле ключ, комиссар вовсе забыл об этом. Он не посылал своих людей подсматривать за Долей, не назначал караул к караулу и даже ни разу не пригрозил Доле: смотри, если что случится, смотри, если пропадёт хоть кожица!.. Комиссар не предполагал плохого. Поверив, он поверил в хорошее.