Страница 40 из 79
— Ну, а дальше?
— А дальше прислали сватов.
— А дальше?
— А дальше приехал худенький мальчик и ни за что не хотел со мной поздороваться за руку и всё время говорил: «Я хочу домой!»
— А дальше?
— А дальше я по спала всю почь, хотела вспомнить,, как выглядит жених, но по могла. А потом мепя повезли к ним в гости. И все их родственники собрались смотреть на меня. А я не знала, что сказать... Потом родственники вышли, и мы остались вдвоём. Дедушка молчал, а я думала: «Ну, скажи уж два сло-
ва!» И так мы просидели, пока стемнело, и дедушка наконец сказал: «Можно уже зажечь лампу!» — и долго возился с фитилём, а потом подошёл ко мне и улыбнулся: «Ну, лампа ужо горит!» А я ответила, что падо прикрутить фитиль, а то может лопнуть стекло. А дедушка сказал, что лампа сильно коптит и было б хорошо подрезать фитиль. Но я не согласилась, я сказала, что, может быть, просто в ней мало керосину. «Керосину много!» —рассердился дедушка и так тряхнул лампой, что она потухла.
— Интересно! — засмеялся Сёма.— А дальше?
— Дальше была помолвка, а потом свадьба.
— И это всё?
— Всё.
Сёма опустил голову и задумался. Нет, в этом деле бабушка не советчик. Но у кого же спросить, у кого узнать, что нужно делать? И опять ему представилось бледное лицо Шеры, её маленькие руки и глаза, смотрящие прямо на него с любопытством и сожалением. Почему он думает о ней и вообще что это такое? Может быть, он болен? Сёма провёл рукой по лбу и решительно встал.
Был бы Моисей или Трофим — Сёма всё бы выяснил. Наверняка и с ними случался такой испуг! Но их нет. И к кому пойдёт Сёма? Пейся не поймёт. Антон не догадается. Шац слишком стар. Лурия слишком насмешлив... Один! Во всём белом свете один... Надо пойти к ней и сказать... Что сказать? И где это видано — Сёма вдруг вспыхнул,— чтоб мужчина ходил первым. Даже дедушка вот... А чем он хуже дедушки?
Сёма взволнованно заходил по комнате. Он ничего не хочет, ему просто приятно видеть её, вот и всё. А почему приятно — он не знает, и довольно этих вопросов. Надо написать письмо. Сёма взял в руки перо и склонился над листком белой бумаги. «Дорогая Шера!..» Нет! Почему это вдруг с первого раза уже дорогая? «Здравствуйте, Шера!..» Глупо! При чём тут «здравствуйте»? Ещё бы написал: «С добрым утром.'..» Неожиданно ему вспомнились читанные давно строчки, и перо быстро понеслось по листу:
«Многие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её.
Глаза твои голубиные под кудрями твоими, волосы твои, как стадо коз... Как лента алая, губы твои...»
Нет, и это не для неё! «Глаза твои голубиные», а у неё вовсе не голубиные. И при чём тут «козы»? Сёма со злостью скомкал бумажку и, опустив голову на грудь, тяжело вздохнул. И откуда взялось это несчастье!
После работы Сёма, не умываясь, вышел на фабричный двор и присел тут же. на камне, подперев кулаками лицо. «Хорошо бы податься куда-нибудь,— думал он,— на поезде. И ищи Сёму! А потом через несколько лет приехать сюда богатым. Приехать, построить бабушке с дедом высокий дом, и чтоб зимой били фонтаны. А потом прийти к Магазанику и сказать: «У вас шёлк есть?» — «Есть. Сколько вам?» — «Всё!.. А сукно есть?» — «Есть. Сколько вам?» — «Всё!» — и вывезти всю Магазаника лавку. И ещё пойти к Гозману: «У вас мальчиковые ботинки есть?» — «Есть!» — «Заверните все!» — и вывезти на телегах всю гозмановскую лавку. И купить ещё пару лошадей, привести их Гершу и сказать: «Вот вам будет Наполеон, а вот вам будет Бонапарт...» Эх!..— Сёма глубоко вздохнул.— Надо ещё Пейсе купить рубашку, чтоб он не ходил в этой розовой наволочке... А Шере...»
Но Сёма так и не успел решить, чем обрадовать Шеру. К нему подошёл сапожпкк Лурия и, насмешливо улыбаясь в порыжевшие от табака усы, сказал:
— Мечтаешь!
Сёма молчал.
— У меня для работы десять пальцев,— опять заговорил Лурия.— И на каждый палец по сыночку...
«Знаю уже,— сердито подумал Сёма,— докладывал! Что дальше?»
— И я пе так уж часто,— продолжал Лурия,— жалуюсь. Я всем доволен. Почему? Я знаю: нашим детям будет лучше, и детям детей — совсем хорошо. Твой папа,— добавил он шёпотом,— называется социаль-демократ — большевик. Хорошо, пожалуйста, если он так хочет. А я никак не называюсь. Я называюсь просто Лурия. Но я его понимаю... И мне хочется, Сёма, когда он приедет, чтобы к нам не было упрёков, что сын его высох, или похудел, или ещё что-нибудь!
Сёма молчал, не зная, что сказать, и всё продолжая думать о своём.
— Ты не воображай, что я хочу выслужиться перед твоим отцом. Ты ещё не можешь понять, в чём дело. Но, одним словом, если ты грустный, я должен знать почему. Может быть, тебя обидели, так скажи. Я сейчас же...
— Нет, Лурия.— Сёма улыбнулся и поднял на него глаза.— Всё хорошо.
— А-а,— понимающе протянул Лурия и кивнул головой.— Значит, Сёма, мы имеем дело с сердцем. Так почему ты мне сразу не сказал? Я ведь тоже был влюблённый!
«Да! — насмешливо подумал Сёма.— И говорил про лампы?»
— А ты знаешь,— понижая голос, сказал Лурия,— что в наше время говорили относительно любви? Но знаешь? Ну, тогда слушай.— Он закрыл глаза и каким-то новым, торжественным голосом начал читать на память:
Счастье её умножу, горе её приемлю —
Вот что такое любовь!
Если солнце сожжёт всё на земле
И останется один куст,
Один куст отдам ей —
Вот что такое любовь!
Если родники иссякнут
И последняя капля с горы нрибезкит,
Последнюю каплю ей уступлю —
Вот что такое любовь!
Если свет очей погаснет её,
Свои очи выну, ей свет подарю —
Вот что такое любовь!..
Лурия остановился и испытующе взглянул па Сёму:
— Ну как? Понимали что-нибудь в наше время? — Ещё, ещё,— попросил его Сёма,— читайте! Лурия довольно улыбнулся:
— Ну, слушай!
Если буря застигнет в море нас, Плотом стану для неё — Вот что такое любовь! Если в доме будем мы двое И смерть постучится в диерь. Первым выйду навстречу старой — Вот что такое любовь!
Лурия ласково похлопал по плечу удивлённого Сёму и, скорчив смешную гримасу, сказал:
— А ты думал, что мы всю жизнь были такие старые и некрасивые? Ты думал, что я сразу родился лысый, с фальшивыми зубами? Да, Сёма?
— Что вы! — начал оправдываться Сёма, стараясь не упустить из памяти только что слышанное.— Вы и сейчас молодой!
— Может быть,— пожал плечами Лурия,— но, должно быть, уж очень темно! — Он засмеялся и, пожав Сёме руку, вышел за ворота на улицу.
Сёма медленно побрёл домой. Весёлое настроение, возникшее минуту назад, мгновенно исчезло.
После разговора с Лурией стало почему-то ещё грустнее. Наверно, потому, что Сёма знал, как много горя у сапожника, как трудно ему быть весёлым. И то, что он, забыв обо всём, утомлённый после работы, остановился подле него, и то, что вспоминал он специально для него, для Сёмы, какую-то старую забытую легенду,— всё это растрогало Сёму, и ему стало жалко Лурмю, его жену, детей... «Счастье твоё умножу,— повторял Сёма,— горе твоё приемлю!..»
ВСЁ ОЧЕНЬ ПРОСТО
На другой день после обеда Сёма решил выйти на улицу и при случае подойти к Шере. Он даже придумал красивую фразу, с которой можно начать разговор. Он подойдёт и скажет:
«Вы меня не знаете, но я знаю вас. И мне хочется иногда слышать ваш голос и смотреть в ваши глаза, если это вам не помешает».
Дважды повторил он эту фразу и остался доволен: всё вежливо, как подобает приличным людям. Он отправился на прогулку, но, как назло, Шера не попадалась ему на глаза. «Может быть, заболела? — вздыхал Сёма.— Может быть, уехала?..»
К вечеру, возвращаясь домой, он шёл особенно медленно, вглядываясь в каждого встречного, надеясь всё же повидать Шеру. Но Сёмино счастье! Аптекаря, у которого всегда открыт рот и язык похож на сырую котлету, он встретил трц раза, а Шеру — ни одного. Такое адское невезение! Он готов был уж<? повернуть к мосту, но вдруг увидел выходящую из ворот девушку. Волнение охватило Сёму. Он быстро повторил про себя: «Вы меня не знаете, но я знаю вас. И мне хочется иногда слышать ваш голос и смотреть в ваши глаза, если это вам не помешает». Всё в порядке, и, прпгладив непокорные пучки волос, Сёма направился навстречу Шере.