Страница 33 из 79
вом заглянув в шляпу, бросил копеечную монетку. Нищий поднял голову и запел какую-то странную песню:
Сердце моё горькое просится к тебе.
Твои чёрные глаза целую я.
Твои чёрные волосы целую я.
Нет таких вторых на божьем свете. Твоя талия и твой фасои... В сердце горит огонь, Но его не видно.
Любимый бог, ты меня не бросай.
Не равняй меня с деревом;
Когда дерево цветёт — им любу готе;!,
Когда листья падают — па него не смотрят.
Сёма внимательно слушал нищего, а он пел ещё и ещё, без слуха, без мелодий, без голоса, и все его песни кончались одним смешным и жалким припевом:
Твоя талия и твой фасон...
В сердце горит огонь.
Сёма пошёл дальше, заглядывая в богатые витрины магазинов, рассматривая дома, балконы, крыши. «Все железные! — с завистью подумал он.— И хоть бы одна крыша попалась соломенная или черепичная. А дорогу выложили камнем, как будто семечки в землю повтыкали. Тоже выдумка!» И хотя всё виденное нравилось Сёме, оп не переставал фыркать и брезгливо выпячивать нижнюю губу. Он завидовал. А когда Сёма увидел несущийся по улице зелёный вагон, запряжённый четвёркой строптивых коней, он замер от восхищения. Город есть город, что говорить!
Неожиданно Сёма почувствовал на себе чей-то взгляд. Он удивленпо оглянулся. Никого не было. Только около бакалейной лавки, прислонившись к железным перилам, стоял молодой человек в рваной куртке с худощавым заросшим лицом. Он как-то очень знакомо щурил глаза, весёлые и быстрые, и казалось, что всё устало в человеке: и руки, и ноги, а вот глаза — нисколько. Сёма тихо, как бы про себя, произнёс: «Трофим!» И через секунду они ужо сидели рядом па бульварной скамье.
— Вы устроили меня па работу,— торопливо заговорил Сёма, точно боясь, что им помешают,— и на другой день вас не стало. Бабушка меня спрашивает, где он, а что я могу сказать?..
— Работаешь? — спросил Трофим.
— Сбивщик я,— с гордостью ответил Сёма.— А вы?
— Я очень устал,— тихо сказал Трофим.
Долго сидели они молча друг подле друга, и Сёме очець хотелось сделать что-нибудь хорошее своему любимцу, но оп пе знал, с чего начать. Одежды у Сёмы лишней не было, вот, может, деньги? Сёма вспомнил, что в кармане у него запрятаны два рубля, взятые у «мамаши».
— Трофим, а Трофим, вам деньги нужны? — спросил он, стесняясь своего вопроса.
— Нужны,— просто ответил Трофим.
Сёма протянул ему две бумажки. Трофим встал, сосредоточенный и угрюмый.
— Вот и простимся,— сказал он и улыбнулся.— Как папин кусочек?
Сёма молчал, ему не хотелось расставаться.
— Парень ты взрослый,— продолжал Трофим,— понимаешь. Дома нет у меня. Мать не считает живым...— Лицо его стало строгим и даже злым.— А вот выживем, Сёма. Нет нам никакого резону умирать!
Он потрепал Сомин чуб и, хитро сощурив глаза, спросил:
— Что, работник, пе пьёшь?
— Нет,— испуганно ответил Сёма.
— Держись! — предупредил его Трофим шёпотом.— Отец придёт!
Трофим ушёл, а Сёма всё сидел на бульварной скамье и задумчиво повторял его последние слова: «Отец придёт». Значит, жив? Значит, это может быть? Он встал и побежал к реке так быстро, как будто погоня неслась за ним.
— Отец придёт,— повторял он на разные лады, жалуясь, спрашивая, угрожая кому-то.— Отец придёт!..
Он лёг в траву на берегу реки и сразу уснул. Когда Сёма открыл глаза, спускались сумерки, тихие и осторожные, и казалось — им тоже было жаль уходящего дня. Сёма оглянулся, привстал и потом шюиь опустился на траву, удивлённый и испуганный. На берегу реки стоял монастырь — большой, загадочный и молчаливый. Высокие каменные стены с бойницами окружали его. Они были так высоки, что из-за них едва-едва виднелся золотой купол.
Сёма прошёлся по монастырской насыпи, подошёл к старым стенам монастыря и услышал несущийся откуда-то издалека торжественный голос органа. Шумно и тягостно-однотонно вторили ему, гремели и замирали тяжёлые колокола. Стоя у этой большой степы, Сёма почувствовал себя таким одиноким, беззащитным и маленьким, что ему захотелось молиться богу. Взгля-
нув на купол, такой далёкий, уносящийся к небу, Сёма снял шапку и тяжело вздохнул.
Красные стены, бойницы, из которых когда-то глядели угрюмые жерла пушек, тяжёлые мраморные доски с надписями на чужом, непопятном языке, люди в коричневых рясах, выходившие из широких ворот монастыря, рождали в Сёме какие-то смутные мечтания о далёких, неведомых землях. Ему вдруг мучительно захотелось уйти навсегда из-под низкой крыши местечка.
Неожиданно кто-то тронул его осторожно за локоть. Рядом стоял Пейся, запыхавшийся и утомлённый.
— Весь город обегал, тебя искал,—сказал он, вытирая пот.— А я на базаре был. Ужас! За курицу, как за быка, дерут.
— Молчи,— попросил его Сёма,— молчи, ради бога!
Он продолжал смотреть на замок удивлёнными детскими глазами. Кто эти люди в рясах? Кто воздвиг эти стены? О чем думали люди, строившие монастырь сто или тысячу лет тому назад? Только сегодня, здесь Сёма узнал, что мир уже долго нтл до него, что мир стар. Ему хотелось припасть ухом к высокой мокрой траве и услышать, что происходит там, под землёй.
Ему хотелось узнать, кто раньше ходил по этому берегу, кто взбирался по его крутым холмам, кто первым сидел у этой шумной роки. Спрашивать было не у кого. Опи молча побрели на заезжий двор, спотыкаясь о камни, пугаясь больших и тяжёлых теней монастыря.
ДОБРАЯ УСЛУГА
После поездки в город Сёма стал молчалив и угрюм. Шутки Пейси не веселили его. Всё реже появлялся Сёма на улице, и бабушка с тревогой всматривалась в его похудевшее лицо. «Может быть, ты болен?» — спрашивала она, но Сёма знал, что болезни нет никакой, а было что-то другое, большое и неспокойное, чего он сам не мог объяснить себе. Роясь в книгах, Сёма нашёл рассказ о беззащитной принцессе, глупой и доверчивой. Но припцесса не вызвала в нём сочувствия, потому что она была вялая, хворая, милостивая к своим недругам. Она их прощала, а опи смеялись над iron. «Ну и дура!» — пробурчал Сёма, отбрасывая в сторону книжку. Не этого искал он в рассказах.
Жил в местечке чудак учитель Мотл Фудим. Он готовил молодых людей к экзаменам на звание аптекарского ученика. Но так как будущих провизоров было мало, он часто голодал, не
имея заработка. В свободное время Мотл придумывал замысловатые конструкции дверных замков, и воры, пользуясь их несовершенством, таскали у него последнее. Но это пе пугало Фудима. Узнав о происшедшей краже, он возбуждённо потирал ладони и кричал:
— Интересно, интересно! Посмотрим, как они открыли мой замок!
Учитель прибегал домой и внимательно изучал дверь; что похитили в его комнате, он не хотел знать.
— Вы мне говорите — рубашки, рубашки! — тяжело вздыхал он.— Разве это лезет мне в голову? Третий замок выдумываю — и всё не то!
Он был чудак, этот Фудим, худой, маленький, большеголовый, с тяжёлой гривой священнослужителя. Глаза его, всегда выпученные, придавали лицу удивлённое выражение, и, когда учитель смотрел на человека, всем казалось, что сейчас он должен обязательно спросить: «Что вы? Не может быть!» — или ещё что-нибудь в этом роде. Сёма пошёл к Фудиму за кит ами для чтения. Учитель был действительно удивлён просьбой молодого сбивщика и так выкатил глаза, что Сёма испуганно подумал, а вдруг они выпадут. Но всё обошлось благополучно. Фудим, порывшись в ящике, вынул какие-то две книжки и протянул их Сёме.
— Читайте...— рассеянно сказал он и указал на дверь: — Я сейчас сделаю такой замок, что даже святой дух не войдёт без ключа!
До позднего вечера сидел Сёма, склонившись над столом, и встал, когда почувствовал, что силы покинули его и сон охватывает тело. Утром Сёма тщетно пытался вспомнить прочитанное. Слова, люди, поступки — всё смешалось в его памяти, и он просто не мог понять, что к чему.
Вторая книга оказалась легче, но, читая, он пугался её жёлчных слов, её угроз и прорицаний.