Повесть о детстве

Сёма смеётся и уже с интересом смотрит в плутовские и насмешливые глаза Пейси:

— Тебя вместе с музыкантами надо посылать на свадьбы. Ты бы веселил народ!

Польщённый похвалой, Пейся гордо выпрямился, но Сёма не умолкает:

— Так когда ты слышал зтот разговор?

— Только что. Я же специально пришёл к вам.

— Хорошо, Пейся,— лукаво улыбаясь, продолжает Сёма.— А это ничего, что слепой в прошлом году умер?

Пейся растерянно разводит руками:

— Умер? Не может быть! Это другой слепой умер!

Постояв немного в раздумье, он вдруг обрадованно восклицает:

— Постойте, но жепа его жива?

— Жива,— подтверждает Сёма.

— А я что сказал! — уже высокомерно говорит Пейся и похлопывает Сёму по плечу: — Жена жива!.. Идёмте, уже поздно.

На мосту они расстаются. Прощаясь, Пейся шепчет Сёме на ухо:

— Я могу сообщить одну новость только для вас.

— Какую?

Вы помните, у вас когда-то был компаньон Герш-водовоз?

— Помню,— улыбается Сёма.

— Он уехал из местечка в прошлом году.

— Знаю.

— Так он вернулся.

И с торжествующим видом Пейся зашагал по улице. Сёма направился домой. Подойдя к дверям, он осторожно, просунув палочку, сбросил крючок и вошёл в коридор. «Кажется, уже спят,— подумал Сёма.— Опять опоздал!» В эту минуту он услышал знакомый голос бабушки. Обращаясь к кому-то, она спрашивала:

— Ну, где же это может быть ребёнок так поздно?

Сёма тяжело вздохнул и вошёл в комнату.

ВСТРЕЧА С КОМПАНЬОНОМ

Говорят, что в больших городах каждая улица имеет название: ну, допустим, Крещатик, или Садовая, или ещё как-нибудь. В Сёмином городе улицы не имели никаких названий, и даже при желании заблудиться здесь было трудно. Во-первых, всего три улицы, во-вторых, что такое улица? Если в местечко въезжают дроги, так задние колёса стоят на тракте, а оглобли упираются в конец улицы. Вот и гуляй по таким проспектам!

Около дома Магазаника расположился красный ряд, и тут было всё: сладкий струдель иа лотках, сельтерская вода с пузырёчками, цукерки-подушечки, картузные лавки, монополька и даже штатский портной «Париж». Но больше всего любил Сёма иметь дело с продавцами цукерок. Какие были цукерки! Подойдёшь к лотку и сам не знаешь, что взять: жёлтая рыбка, зелёная лошадка, куколка, пистолет и двугорбый верблюд. Пли купишь себе слона, и раз — откусил ему хобот. И всё удовольствие стоит грош!

Даже теперь, возвращаясь с работы, Сёма любнл пройтись

по красному ряду. Всё-таки интересно смотреть, как какой-нибудь старый еврей продаёт конфеты: берёт в потную жменю десяток цукерок и суёт покупателю. А покупатель доволен — он обсасывает их тут лее, не отходя от магазина, тем более что две конфеты он несёт младшему брату, а что случится, если он за свои труды лизнёт разок и его сласти? Ничего!

И ещё интересно смотреть на парикмахера, когда он ставит пиявки. Раньше эти чёрные штучки плавают в банке, а потом их берут и лепят, допустим, вам на затылок. Красота! Не только молодые люди, вроде Сёмы, приходят смотреть на цирюльника, но даже солидным, положительным господам это очень интересно... Так раздумывая, бродил Сёма по улице и вдруг увидел своего старого приятеля Герша. Он сидел около маленького лотка и, отгоняя широкой чёрной ладонью мух от своего товара, выкрикивал:

Вот вы имеете медовые пряники, А вот вы имеете леденцы. Вот вы имеете сладкие монпансье, А вот вы имеете струдель.

Видно было, что его очень клонит ко сну, и временами Герш переставал скликать покупателей, голова его падала на лоток, и он начинал так шумно храпеть и пыхтеть, будто хотел сдуть на землю весь свой знаменитый товар... Он постарел, Герш-водо-воз! Куда делась его гордая осанка, где потерял он свой трубный голос? Кажется, ещё вчера нёсся Герш на своей двуколке и, подгоняя кроткого Наполеона, кричал: «Вье! Вье!» — а потом ловко спрыгивал на мостовую, засовывал за голенище кнут и привычным движением вытирал вспотевшие, мокрые руки о хвост покорной лошади. Вье., вье — и вдруг тпру? Что же случилось с Гершем? Он осунулся, оброс, опустился, и даже из ушей у него торчат серые пучки волос.

Сёма прошёл перед самым носом отставного водовоза, но Герш даже не взглянул на него. «Э-э,— подумал Сёма,— старые счёты: он боится, что я потребую долг. Чепуха, кто теперь будет спорить из-за трёх грошей? »

Но вот и сам Герш заметил гуляющего подростка. Он сразу оживился при виде покупателя и весело затянул:

Вот вы имеете медовые пряники, А вот вы имеете леденцы. Вот вы имеете сладкие монпансье, А вот вы имеете струдель.

Сёма порылся в карманах, вытащил тяжёлый пятак и подошёл к купцу:

— Дайте мне две кисленькие конфеты.

— Если две кисленькие,— заискивающе сказал Герш,— то надо ещё одну сладенькую, на закуску!

— Хорошо,— согласился Сёма и протянул монету.

Герш внимательно осмотрел пятак и, спрятав его в карманчик люстриновой жилетки, принялся с особым усердием отгонять мух. Но Сёма не уходил: он знал, что вся его оптовая покупка стоит грош и ничего не случится, если он всё же потребует сдачи.

— Сдачу? — удивлённо спросил Герш и вздохнул: — Опять давать сдачу! — Отсчитывая деньги, он мечтательно произнёс:—> Эх, если бы я всю жизнь не давал сдачи, я бы был самый богатый человек на свете.

Сёма засмеялся:

— А вы меня не узнаёте, мосье Герш?

— Что значит, я тебя не узнаю? — обидчиво спросил водовоз.— Это меня не узнают!.. Был раньше человек, хозяин—· сглазили. Ведь вы все завидовали мне,— вдруг закричал он,— вам всем хотелось сесть на мою бочку!..

— Да,— покорно согласился Сёма.— И какая была бочка и какие были обручи!..

— А какой был Наполсоп,— мечтательно произнёс Герш,— ах, какой это был Наполеон! Прямо не лошадь, а целый конь!

— Где же оп?

— Нету. Сдох... А какие у него были глаза! Он же всё понимал. Вы поверите, когда у меня не брали воду, так у него слёзы капали. Вот такие слёзы, как яйцо. Чтоб у лошади было вдруг сердце! Это, наверно, единственная лошадь с добрым сердцем. Давал ей овёс хорошо. Не овёс — тоже хорошо. Сено? Пожалуйста...— Он тяжело вздохнул.— Ну, а ты всё живёшь?— вдруг с какой-то неожиданной обидой в голосе спросил Герш и замолчал.

Сёма понял, что разговор окончен, и медленно побрёл домой. «Вот тебе и Герш! Где же счастье Герша? — думал Сёма.—Старость, а где его тёплый кров, и почему в местечке так мало людей, счастливых надолго?»

Задумчивый, вошёл Сёма в дом, вымыл руки и присел к столу.

Бабушка с кем-то разговаривала на кухне. Сёма подошёл к окну—-яз лесного склада вывозили на телегах обаполы, хозяин вышел на улицу проводить в добрый путь покупателя. «Я это уже видел»,— подумал Сёма. Почти всё, что он видел сегодня,

он уже видел вчера или позавчера. Встречал ли ои учителя из хедера, приказчика Якова или самого Магазаника — он зпал заранее, что скажет или сделает любой из них.

«Всё это уже было,— думал Сёма,— всё это уже было». И только то, что он слышал на фабрике,— он слышал впервые. Рабочие говорили друг с другом быстро, кат ими-то забавными прибаутками, смеялись, вспоминая далёких друзей. Слова их бежали куда-то мимо Сёмы, но, непонятные и значительные, они волновали его. Порой ему хотелось вмешаться в разговор, но он боялся, что ляпнет что-нибудь не к месту и озорные сапожники засмеют его. Он слушал и молчал.

Ему очень хотелось пригласить в гости кого-нибудь из них, особенно Залмана и Лурию — друзей отца, но он знал, что бабушка избегает встреч с ними. С эгоизмом несчастной матери в каждом из оставшихся на свободе друзей Якова она видела виновника его тяжёлой доли. «Почему он там, а они тут? Он один страдает за всех!» — так говорила бабушка. Но Сёме было очень хорошо с ними. И они, будто угадывая его желание, часто и подолгу рассказывали об отце. Сёма слушал их, закрывал глаза, и ему было очень горько, что он не может себе представить его. Были какие-то смутные очертания, но пе было живого отцовского лица, его серых' насмешливых глаз, его быстрых,