Этот бессмертный (сборник)

Я расплатился за номер в отеле и поехал к дому на улице Нуаж, чтобы в последний раз взглянуть на дом Рут. По дороге я остановился и съел легкий завтрак.

В Малиновом Дворце меня поджидала всего одна новость. Что-то лежало в приемнике почты. Это был большой конверт без обратного адреса.

На конверте значилось: «Фрэнсису Сандау, по месту жительства Рут Ларри». Я извлек конверт и вошел в дом. Я не распечатывал конверта, пока не убедился, что в нем нет подвоха. Моего помощника — небольшую трубочку, способную исторгнуть бесшумную и мгновенную смерть, я снова спрятал в карман, уселся в кресло и открыл конверт.

Так и есть!

Еще один снимок.

На нем был изображен Ник, старый друг Ник. Ник-карлик. Ник-покойник. Он сердито скалился сквозь бороду и явно был готов прыгнуть на фотографа. Он стоял на скалистом утесе.

«Прилетай на Иллирию. Здесь все твои друзья».

Так говорилось в записке, написанной по-английски.

Я закурил первую в этот день сигарету.

Личность Лоуренса Джона Коппера знали тут трое: Малисти, Бейкер и Андре дю Буа.

Малисти был моим агентом на Дрисколле, и я платил ему достаточно, чтобы, как мне казалось, не бояться подкупа. Отметим, что к человеку могут применить другие средства давления, но Малисти сам открыл мое настоящее лицо лишь вчера, после того, как была произнесена кодовая фраза — ключ к специальной инструкции.

С Бейкером мы были партнерами в совместном предприятии: одной из капель в том ведре, о котором столько говорят люди. И это все. Если наши капиталы каким-то образом вступали в конфликт, то это был конфликт совершенно не персонального характера. Бейкер исключался.

Андре дю Буа тоже, как мне показалось, не принадлежал к числу разговорчивых людей, особенно после нашего разговора и моих намеков на применение крайних мер к достижению необходимого мне результата.

На Вольной тоже никто не знал о месте моего назначения, никто, кроме Секара, а его память я стер перед вылетом.

Я решил рассмотреть другие варианты.

Если Рут была похищена и ее принудили написать записку, которую она мне послала, тогда тот, кто ее похитил, мог предположить, что если я отреагирую на записку, отправлюсь на поиски, то получу и это письмо, а нет — значит, нет.

Это означало, что на Дрисколле находился человек, имя которого я не прочь был бы узнать.

Стоило ли терять время? С помощью Малисти я мог бы, наверное, выловить отправителя последнего снимка.

Но если за этим человеком находится другой человек и если тот второй человек не дурак, то его подчиненный будет знать очень мало и вообще может не иметь никакого отношения к делу.

Я решил пустить по следу Малисти: о результатах пусть доложат мне на Вольную. Но сразу же звонить ему из Малинового Дворца я, конечно, не стал.

Всего несколько часов спустя уже не будет иметь значения, кто знал, что Коппер — это не кто иной, как Сандау. Я уже буду в пути и никогда больше не стану Коппером.

— Все несчастья в этом мире, — сказал мне однажды Ник-карлик, — происходят из-за красоты.

— Может, из-за правды или доброты? — возразил я.

— Из-за них тоже. Но главный преступник — это красота. Вот где изначальное зло.

— А не богатство?

— Деньги — это тоже красиво.

— Что-нибудь еще, чего не хватает — еда, вода, женщины…

— Точно! — воскликнул он, с такой силой опуская на стол кружку с пивом, что в нашу сторону повернулся десяток голов.

— Красота, черт ее побери!

— А как насчет красивых мужчин?

— Все они или подонки — те, которые получили все даром, или тихони — потому что знают, что остальные парни их терпеть не могут. Подонки портят жизнь остальным людям, тихони — мучают сами себя. Обычно они слегка съезжают с дорожки — и все из-за проклятой красоты!

— А как насчет красивых вещей?

— Они заставляют людей красть их или завидовать другим людям, которые не могут ими завладеть, черт побери!

— Погоди. Вещь не виновата, что она красива, и симпатичные люди тоже не виноваты, что они такие. Так получилось, и все тут.

Он пожал плечами.

— Вина? А кто говорит о вине?

— Ты говорил о зле. Это уже вне сомнений подразумевает вину рано или поздно.

— Тогда красота тоже виновата, черт бы ее побрал!

— Красота, как абстрактный принцип?

— Да.

— Присущий отдельным вещам?

— Да.

— Это чепуха! Вина подразумевает ответственность, какого-то рода намерение…

— Отвечать должна красота!

— Возьми еще одно пиво.

Он взял и снова выплеснул эмоции:

— Ты погляди вон на того смазливого парня возле бара. Вон того, что старается подцепить девку в зеленом платье. Кто-то скоро даст ему в морду. А если бы он был урод, ничего такого не случилось бы.

Чуть позже Ник доказал свою правоту, расквасив парню нос, потому что тот назвал его коротышкой. В том, что он говорил, могла быть доля истины. Ник был примерно в четыре фута. У него были руки и плечи силача. Он мог кого угодно побить на кулачках. Голова нормальных размеров с шапкой густых русых волос. Над бородой и курносым носом голубели глаза. Нос был свернут вправо, а недобрая усмешка, как правило, открывала с полдюжины желтоватых зубов. Ниже пояса он весь пошел узлами. Он вырос в сугубо военной семье. Отец его был генералом, и все его братья и сестры, не считая одного, были офицерами. Детство Ник провел в обстановке, насыщенной приемами военного искусства. Назовите любой вид оружия — будьте уверены, Ник умел с ним обращаться. Он умел фехтовать, стрелять, ездить верхом, закладывать подрывные снаряды, ломать доски и шеи ударом ладони, жить в дикой местности, но неизменно проваливался на любой медкомиссии в Галактике, потому что был карликом. Я нанял его в свое время как охотника: приканчивать продукты моих неудачных экспериментов. Он ненавидел все красивое и всех, кто был выше его ростом.

— То, что красивым считаю я или ты, — заявил я, — может вызвать приступ тошноты и отвращения у ригелианца, и наоборот. Следовательно, красота — понятие относительное. Ты не можешь низвести ее как абстрактный принцип…

— Дерьмо! — возразил он. — Просто они воруют, насилуют и калечат. И все потому, что красота сидит себе посиживает и заставляет рвать жизнь на части.

— Тогда как ты можешь обвинить красоту, скажем, отдельной вещи…

…А потом тот смазливый парень, который пытался подцепить девицу в зеленом, прошел мимо, направляясь в известную комнату для джентльменов, и назвал Ника коротышкой, требуя, чтобы тот убрал с дороги свой стул, и на этом наш вечер в баре кончился.

Ник клялся, что умрет в походе, на каком-нибудь экзотическом сафари, но на самом деле нашел свою вершину Килиманджаро в госпитале на земле, где его вылечили от всего, что его беспокоило, кроме ураганного воспаления легких, которое он подхватил в этом самом госпитале…

Случилось это примерно двести пятьдесят лет назад. На похоронах я нес покрывало…

Я раздавил, свою сигарету и направился к скользанке. Что бы ни прогнило в Миди, я займусь этим позднее. Сейчас пора улетать.

Мы слишком крепко связаны с покинувшими этот мир.

Все две недели пути я размышлял над тем, что обнаружил, и поддерживал себя в форме. Когда я вошел в систему Вольной, жизнь моя осложнилась еще более, потому что, как выяснилось, у Вольной находится еще один спутник. Искусственный, разумеется.

«ПРОКЛЯТЬЕ! В ЧЕМ ДЕЛ О?» — послал я запрос кодом на Вольную.

Пришел ответ: «ПОСЕТИТЕЛЬ. ЗАПРОШЕНО РАЗРЕШЕНИЕ НА ПОСАДКУ. ОТКАЗАНО. ПРОДОЛЖАЕТ ОБЛЕТ. ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ОН АГЕНТ ЗЕМНОЙ РАЗВЕДКИ».

«ПУСКАЙ САДИТСЯ ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ПОСЛЕ МОЕЙ ПОСАДКИ!» — ответил я.

Пришло подтверждение, что моя инструкция получена, и я вывел «Модель-Т» на низкую орбиту и стал сужать круги все ниже и ниже.

После веселой встречи со зверушками я укрылся в доме, принял душ, избавился от копперовскош грима и переоделся к обеду.

Итак, что-то все-таки заставило богатейшее правительство из всех существующих санкционировать путешествие какого-то малообеспеченного гражданского чиновника на одном из дешевейших межзвездных средств передвижения.