Страница 24 из 31
6. Черная машина остановилась, и гнусавый голос произнес: — Выходи! Первыми вышли Володя и Никита. Скрученные проволокой руки посинели, подпольщики едва могли переставлять искалеченные ноги. Мотя помогала выйти из машины Вере Давыдовне, тетке и дяде. Гестаповцы погнали их вниз, вниз... Зачем ведут их в это подземелье? Узкая, страшная яма, точно могила. Под потолком мерцает маленькая лампочка. На стенах кровь. В углу комнаты изорванная оде- жда. — К стенке! — крикнул гестаповец. Мотя не могла скрыть своего отчаяния. За что ее к стенке? Она ничего не сделала. Ей двадцать лет, она хочет жить. Но потом она устыдилась этих мы- слей, своего малодушия. Вместе со всеми молча по- вернулась к стенке. Их обыскали и повели в камеры. Тяжелая железная дверь закрылась за обреченными. Потянулись дни... Маленький кусочек черного, словно земля, хлеба и миска пахнувшей гнилью бурды на день. Первую вызвали на допрос Веру Давыдовну. Она не могла идти: раненая нога гноилась, вызывала адскую боль. Тюремщики поволокли ее. — Говори, старая ведьма, кто из тех двух твой сын, кто? — Нет тут моего сына. — Говори! — А-а-а! Плетка с острым металлическим стержнем на конце впилась в больное, немощное тело. — Говори, не то убью! Она молчала. Пусть убивают... Лучше не дожить до той минуты, когда замучают ее Вовку. — Скажешь, клятая баба, скажешь! — Бей, ирод, бей! — Ах, так? Ну, погоди... В камеру втолкнули Володю и Никиту. — Чего стали? Говорите, кто она такая? Чья мать? 123
Володя остолбенел. На него смотрело залитое кровью лицо. Это была его мать, он узнал ее только по глазам. «Молчи, сын, молчи! — молили они.— Я сейчас умру... Мне не будет больно. Молчи!» — Долго мне еще с вами возиться! — над распла- станным телом Веры Давыдовны взвилась плетка. — Гадюка! — Володя рванулся к гестаповцу и застыл на месте: тело матери перестало биться. ...Их водили на допрос и вместе и поодиночке. Лучше, если не вместе. Не видишь мук товарища, а когда после допроса искалеченное твое тело швыр- нут в камеру, есть кому вытереть лицо, подать глоток воды. Они лежат на холодном каменном полу. С по- толка каплет вода. Темно, сыро. Ноет тело, кружится голова. Мысли путаются. Володе кажется, что он в могиле... Нет, смерть еще впереди. Судьба Володи и Ни- киты решена: их расстреляют. Но палачам мало их смерти. Они хотят узнать, где Кочубей. Володя зая- вил, что Кочубей — это он сам, а палачи не верят. Чего же они не верят? Они, видно, многое знают... Откуда? Не иначе — это работа Анатолия. Недаром его и пальцем не тронули. Как передать на волю, чтобы Кочубей спрятался, исчез из Киева? Как?! Пришли за Никитой. — Прощай, друг! — Прощай... Они прощаются. Кажется, что в этот раз уже пы- ток не выдержать. Но выдержал. Бросили Никиту в камеру еще живого. Затем о них словно забыли. Уже несколько дней прошло со времени последнего допроса. Никита все спит и спит. Счастливый, может спать. А Володе не спится. В глаза ударил свет фонарика. — Выходите! Володя наклонился над Сорокой. — Поднимись, браток! И он поднялся. Голова упала на грудь. Посмотрел на Володю широко раскрытыми глазами. Понял ли он, куда их ведут? 124
— Выше голову, Никита! Володя из последних сил крепко прижал к себе Никиту, помогал ему шагать вверх по ступеням. Вот и двор. Жадно глотнули морозный воздух. Володю и Никиту бросили в машину. Там было полно людей и тихо, тихо... Никто не просил пощады, никто не плакал. Девушка, что сидела рядом с Ана- ньевым, плюнула в глаза гестаповцу. Тот схватился за пистолет, но машина тронулась. Киев. Родные улицы. Как давно не видел их Во- лодя... Машина мчала. Золотые ворота. Большая Жи- томирская. Промелькнул Сенной базар. Улица Арте- ма. В этом высоком доме жила девушка Оля. Как-то после танцев в клубе Володя провожал ее домой... А вот улица Мельника. Показался Бабий Яр... Сколь- ко тысяч невинных людей похоронены здесь... Под ногами шевельнулась рыхлая земля. Ананьев поддерживал Сороку за плечи. С другой стороны Никиту вел незнакомый широкоплечий юноша. «Его, должно быть, не истязали, как нас»,— невольно подумал Володя. Они шли... Володе казалось, что он идет на- встречу звездам, еще мерцавшим в небе, навстречу уже восходившему солнцу. Вдруг перед ними, слов- но из-под земли, выросла цепь солдат... — Будьте прокляты, фашистские палачи! — Наши возвратятся! Да здравствует Родина! — Товарищи, прощайте!.. Володя почувствовал, как на него что-то навали- лось. Это упал Никита... А он все шел навстречу солнцу, которое выкинуло на горизонте сноп едва заметных лучей. Занимался новый день... В те же дни Оксану Федоровну и Петра Леонтье- вича Тимченко, истерзанных и замученных, отпра- вили в концентрационный лагерь смерти. Там они вскоре погибли. 7. Тамара Струц сказала всем обитателям двора, что она вышла замуж. А дворника Ивана даже познако- мила со своим мужем — врачом Дмитрием Петрови- чем Иваненко. Документы мужа сдала на прописку. 125
Тамара работала чернорабочей на строительстве железнодорожного моста через Днепр. Утром они оба уходили на работу. «Муж» обычно возвращался несколько раньше. Все видели, что с пустой сумкой доктор Иваненко не приходит — если не картошку и хлеб, то уж уголь и дрова он всегда приносит до- мой. — Повезло тебе, Томка! — завидовали ей сосед- ки.— Муж у тебя заботливый. Все в дом носит и но- сит. А он действительно «носил и носил». Откуда им было знать, что это создавалась новая подпольная типография, что в докторской сумке лежали то шрифт, то печатный валик, то верстатка... К квартире Тамары примыкала просторная за- стекленная веранда с большим чердаком над ней. Все, что Кочубей приносил, складывали на том чер- даке. Вскоре типография была оборудована, и Кочу- бей приступил к работе. Кроме листовок ему еще предстоит изготовить новые документы для членов организации. После провала типографии на Черной горе Киевская штадтскомендатура изменила все пропуска, нару- кавные повязки, но Станислав Вышемирский достал образцы новых аусвайсов, рабочих карточек и даже новую печать. Тяжело Григорию без Володи Анань- ева, без его искусных рук. Приходится самому овла- девать искусством специалиста по подделке доку- ментов. В добрый час началась вторая жизнь подпольной типографии: по радио приняли сообщение об окру- жении и разгроме гитлеровцев в районе Сталин- града. Многодневная битва закончилась полной побе- дой Красной Армии. В плен сдалась многотысяч- ная вражеская армия во главе с Паулюсом. Тем не менее «Новэ украинськэ слово» сообщает, что Гит- лер присвоил Паулюсу звание генерал-фельдмар- шала. Напускают туману. Надо разоблачить гитле- ровскую брехню, рассказать о большой победе на Волге... А маленькие буквы, как на грех, плохо по- коряются неумелым рукам, выпадают с верстатки. Но Кочубей работает спокойно. Наконец готово. Сей- час он обвяжет набор шпагатом и сделает первый 126
оттиск. Усталые руки соскальзывают... и набранная с таким трудом гранка рассыпается. Григорий до- садливо морщится и начинает все с начала. Первая листовка готова. Кочубей взволнованно поднес к коптилке оттиск, и Тамара прочитала: «Люди, братья, товарищи! У нас большая радость: Красная Армия окружила немцев в районе Сталинграда...» Листовка! Тамара восторженно смотрит на Ко- чубея. Она никогда еще не держала в руках анти- фашистские листовки. Слышала, что гитлеровцы вешают, расстреливают, истязают каждого, у кого ее найдут. И вот листовка напечатана в доме, где она родилась, выросла, стала пионеркой, комсомолкой. И ей ничуть не страшно. Может быть, потому, что рядом с ней такой умный, сильный человек, которого все соседи считают ее мужем... Борис Загорный просил, чтобы она оберегала «доктора» и заботи- лась о нем больше, чем о муже, так как он очень нужен партии, всем подпольщикам. И Тамара за- ботится. Пока она сварила картошку и немного прибра- лась, у Кочубея уже напечатано 50 листовок. На- скоро поев, он собирает листовки, чтобы отнести их Загорному. — Не пущу!—властно говорит Тамара.— Отдох- ните. Я сама передам Борису. После некоторого колебания Кочубей соглаша- ется. Ему не хочется обижать Тамару. Он говорит: — Ну, идите. Только глядите в оба. Договоритесь с Борисом, чтобы он вам передавал радиосводки, когда будете возвращаться с работы. Идите. Буду ждать. Тамара ушла оживленная, веселая, и у Кочубея сжалось сердце. Что он наделал? Зачем послал ее? А вдруг Тамару схватят? Весь день Кочубей не находил покоя, проклиная себя за то, что так легкомысленно согласился на просьбу Тамары. От хождения по комнате у него за- кружилась голова. Он сделал попытку заснуть, но ничего не вышло. Звезды уж замерцали на небе, когда в дверь тихо дважды постучали. 127