Страница 64 из 102
Одень меня в шелест чинары, устрой В ущелье вечерю, а можно — над склоном. А хочешь: разрушь меня или построй, Ну, скажем, как дом, что раздумьями полон. Взнуздай мою душу иль дух мой волнуй, Я слушаю молча твои разговоры,— Мне тысячу сказок сложи и одну О Грузии, что замурована в горы.
* 152. «Писать стихи я выучился поздно…» Перевод Е. Самченко
Писать стихи я выучился поздно, Хоть пел давно о жизненном пути. Зовусь я — мастер радости, мне можно В твой тихий дом с улыбкою войти. О, как прекрасно молодость и силу Иметь и мудрость старца постигать, Чтоб сердце, как орешка сердцевину, Однажды братьям девяти раздать — Всё до конца! И только строчки чутко Я для любимой в сердце сберегу; Ее в строфу воркующей голубкой Я посажу и дам ей рифм серьгу. Писать стихи я выучился поздно, Хоть много чувств истрачено в пути. Зовусь я — мастер радости, мне можно И странником пустыню перейти. Я девушкой пленяюсь рыжекосой И Картли богородицей пленен. В камин подброшу стих, из жизни прошлой Гонца не жду, огнями озарен. О богородица, явившаяся втуне, Как ранний снег, так седина моя. Я схож с камином, что дымит, и всуе Молюсь душой задымленною я.* 153. Возвращение в Тбилиси. Перевод Е. Самченко
Стой, грузовик! Подхожу, подошел; С гордостью в узкую будку влезаю. Мне улыбнулся смущенно шофер, Ночью в Тбилиси летим, уезжаю. В буках колышется тьма, вдоль моста Мягко фиалки луна набросала. Дума в дороге, а в небе звезда, Вижу, как утро, уже замерцала. Спать мне не даст расстоянье; шофер Крепче схватился за руль, подобрался. Тоже частицею дремлющих гор В горные сны я, как в сети, попался. Внемлю шоферу, веду разговор, Тучу дождя я с сомнением взвесил. Кто-то зовет меня голосом гор — Так поезжай между высью и весью! От бездорожья и мне дай устать, Должен к собрату и ты торопиться. Должен на плечи я груз поднимать, В смелости с горной водою сравниться. Наш грузовик нужен родине так, Как золотая пчела. Ты послушай Вот что, шофер: покури мой табак, Он твоего табака ведь получше. Лучше «Победы» и твой грузовик, Вольным набегам ущелье внимает; Брат, это ведь на дорогах твоих Чистый твой пот, проливаясь, сверкает. В облаке ложе твое, среди звезд; Буки ветвятся во мгле небосвода; Не подломился в ущелье бы мост, Брат, мои мысли не вывали в воду. Горечь мою не развей и уважь: Утром туман проруби; через выси Добрые замыслы — весь наш багаж — Мы привезем дорогому Тбилиси.* 154. «Снится мне: сижу в кувшине…» Перевод Е. Самченко
Снится мне: сижу в кувшине И петуха кукареканье слышу. Онемел иль ранен, ныне Я тишины, как мне кажется, тише. В чури я иль пал в канаву, Волосом конским мне спутало ноги. Рис мне нынче не по нраву, Дайте горячего хлеба немного. Пули свист — в ушах звенит ли, Не различаю рассветы и ночи. Грезу-жажду утолит ли Облако, схожее с буйволом тощим? Ртвели или чури вижу, Глину попробовал дед до работы. Лай собачий где-то слышу, Чу, у калитки зовет меня кто-то. Веко вдруг затрепетало, Шрам остается на ветке дубовой. Надо мною тень чинары, Словно прохлада струи родниковой. Острый нож хирурга светел, С голубоватым холодным отливом. То ль шумит нездешний ветер, То ли зовут виноградник и нива.* 155. Марике. Перевод Е. Самченко
Вместе мы были, все дни и все годы, всё время, Это не басня, поверьте, а правда сама. Словно когда-то хотели вдвоем у камина Щепку, еще одну, сдвоенной жизни зажечь. Если бы диким, пещерным я был человеком, Был бы я рад, словно первому дыму, тебе. Словно кольцо золотое я выковал, юный, Взгляд твой искал, чтобы золотом окольцевать. Год наступает четырнадцатый, год военный, Год наступает дождливый, семнадцатый год. Где ты? — я звал, а ведь ты не откликнулась даже, Маленького облегчения мне не дала. То черепахой к тебе, то бегом я стремился, Грез уголок — так в душе я тебя называл; Двадцать седьмой и сентябрь тридцать третьего, бедность, Комнатка в парном паденье уютных секунд. Всё это было и в узел любовь завязало. Звезд было две — это взор твой меня украшал. После — безгорестной истинной жизни заботы,— Всё это хрупким теплом называю сейчас. Годы тридцатые… год сорок первый тревожный, Сколько случайностей гнули надежду мою. Ветер порывистый, воспоминанье и горечь — Всё это вместе и вправду отчизной зовем. Встанешь, поправишь в ночи одеяло ребенку, Страх за него и молитва о счастье его — Всё это в узел тугой мы вдвоем завязали, Две золотистых звезды мы зажгли на столе. Вместе мы были, все дни и все годы, всё время, Это не басня, поверьте, а правда сама. В плющ крепостной мы закутаемся, а не в лавры, В день нашей смерти мы ляжем в могилу одну.