Казейник Анкенвоя

- Проснулся уже, - Генрих отвел глаза. - Вставай, полпятого.

Шевченко засуетился.

- Да в шесть же вылет! Это как же я без катера в ангар доплыву?

- С экспедицией. Хозяин твой позаботился. В пять за тобой попутка приедет.

Мы тебя проводим до берега.

- Це добре, - лихорадочно скурив дозу, Шевченко полез в бомболюк. - Еще технику разогрею.

Даже с треснувшей головой сообразил я, отчего Максимович осады хотел избежать. Экспедиторы славянского сотника Лавра в лицо не знали. Виктория знала отлично. Если Митя освободил, как было обещано, славянских сотников из клетки, а затем вернулся к Александру Борисовичу, он хозяину откупиться посоветует. Лаврентий запросто уже мог к полуночи навестить пивной остров, поднять славян и оккупировать взлетную полосу. Подозреваю, и Александр Борисович, и Митя, и участковый Щукин знали также о крупном запасе оружия и наркотиков на списанном борту АН-124, но осиное гнездо ворошить никто не стремился, пока его обкуренные готы стерегли. Подозреваю, что борт, отлично видный с крыш производственных корпусов, находился под неусыпным контролем и специальных назначенцев, и анархистов, и участковый за ним присматривал.

Ни одна из названных сторон не была заинтересована в утечке оружия. Да и, собственно, каннабиса. Трудно было бы неприятностей избежать, проведай о них уголовники во главе с Могилой. Внутренней охраны у Анкенвоя имелось лишь пять единиц, как сообщил мне милый Генрих после ночных переговоров с экспедиторами. Слух о численности внутренних войск явно и умышленно преувеличивался. Это зарплату они получали за цельный батальон. Что и подтвердилось, когда Шевченко, Максимович я и пулемет системы Дегтярева обождали прибытия амфибии. Пятерка экспедиторов, вставших на отмели, свидетельствовала о том, что Борис Александрович кинул на выручку пилота все резервы. Сообразивши все это на треснувшую голову, я бросил пулемет, вынул пистолет системы «ТТ», приставил к затылку мало что соображавшего Шевченко и снял с предохранителя. Экспедиторы отнеслись к моим действиям с полной ответственностью. Максимович и здесь оказался прав.

- Спокойно работаем! - крикнул нам старший, подозреваю, экспедитор. - Никто не дергается! Я посылаю человека с деньгами! Он отдает вам сумку, вы нам пилота, и все счастливы! Идет?

- Не идет, а бежит! - Генрих все-таки за собой оставил последнее слово.

Из амфибии выскочил экспедитор без оружия с кожаной сумкой на плече и быстро, как мог, одолел дистанцию до берега.

- Шо ж вы робите, хлопчики? - заволновался Шевченко еще, когда я ему «ТТ» приставил к башке.

- Нормально, - коротко посвятил его Генрих в суть происходящего. - Те в деле. Меняем тебя на сто штук американских долларов. Вернешься, половина тебе.

Генрих так и не посмотрел на Шевченко. Тогда с расколотой головой мне тоже никого не хотелось видеть. Тогда я его понимал.

- Где ж половина? - сметливый Шевченко успел до прибытия экспедитора с деньгами все расставить. - Треть моя. Нас трое, хлопчики.

- Половина, - отрезал Генрих. - Ты больше нашего рискуешь. Мы не жадные. Когда спросят, сколько на борту славян, скажи душ тридцать. А борт заминирован.

- Все так, все так, - живо согласился пилот.

Получив от экспедитора сумку с валютой, лаборант хладнокровно пересчитал десять пачек. Одну распечатал, и пересчитал подробней.

- Так что, мужики, я забираю Шевченко? - спросил экспедитор.

- Хрен ты забираешь, а не Шевченко, - отозвался жестокий Генрих. - Сигареты, где две пачки?

Экспедитор поспешно слазил в широкий свой камуфляжный карман и кинул поверх денег две пачки сигарет «Ростов».

- Теперь забираешь, - смилостивился Генрих. - Бежать, не оглядываться. У нас два миномета в тени. И наводчики нервные.

Экспедитор, ухватив Шевченко под руку, скорым шагом эвакуировал его на отмель. Через минуту амфибия уже с Шевченко запрыгала по волнам к ближайшему южному корпусу. Несмотря на полный успех нашей комедии, Генрих был мрачен. И, пожалуй, мрачнее прежнего.

- Купол трещит? - спросил я участливо.

- Купол, купол, - Генрих отвернулся. - Идем в помещение, чаю выпьем. Сыро здесь.

Забывши про сумку с деньгами, он быстро зашагал к самолетному трапу. Пришлось мне и сумку, и пулемет и тельный крест на себе нести. Тогда я еще понятия не имел, какой крест на себе тащил Генрих Максимович. Книга «Откровения» заканчивается словами «Гряди, Господи Иисусе». Словами желания о скорейшем втором пришествии Христа. Горячим желанием приблизить грядущую победу на Земле и в Небесном Иерусалиме. Но горячей победе Иисуса Христа предшествует холодное поражение человечества. Ибо такова практика вероятности. Ничто не относительно в этой практике. И как бы я ни относился к подобной практике, Максимович относился к ней иначе.

- Вы в Господа веруете? Образ вам в руки, - Генрих снял с керогаза вскипевший чайник, и разлил кипяток по двум эмалированным белым кружкам, куда заранее были насыпаны основательные горсти чая с не менее основательными горстями сахарного песка. - Я верю в порядок вещей. Я верю в гармонию. В гармошку, как называл ее мой отец. В гармошку планет, приспособленных для жизни с теми, кого она порождает. Мы были с нашей планетой в гармошке, пока не сделались хозяевами. Доминирующим видом паразитов, сначала подчинивших органическую материю, а после и неорганическую. Сначала все, что росло и двигалось, потом все, на чем это росло, и где все это двигалось. Чем дышало. Абсолютная власть.

Генрих глотнул из кружки бурого чаю, и продолжил.

- Бездумная лихорадочная эксплуатация всего, что нами присвоено. Крепостная система - верх прогресса в сравнении с демократией паразитов. Так и передай своему Богу. Потому, что хозяева заботятся о рабах, кормят, одевают, не жмут их досуха. А мы железная саранча. Мы все пожрали. Обглодали от стратосферы до магмы. Земля умирает под нашим бременем. Дохнет организм, дохнут и его паразиты. Мы есть зло, себя пожравшее.

- Не убежден.

- Парируйте. Только не надо метафизики. Унесите Ветхий и Новый и присный заветы. Нам нечего завещать потомству. А без нас и Господу ему нечего завещать. Мы промотали состояние, бургомистр.

- Не убежден.

- Да в чем же? В очевидном?

- В состоянии. У вас нервы шалят. Но вы не зло. И я не зло. И нас легион.

- Браво, - Генрих выглянул в иллюминатор. - Но где легион? Где орлы его? Где номер? Темно, не вижу.

- А зажгли бы фонарик, дорогой Максимович. Мы те возлюбленные чада, каких родитель не отчитывал, не ставил на горох, не прививал нам светлых инстинктов электричеством, точно крысам в лаборатории. Мы следовали врожденным инстинктам или ограничивали их, как разумные существа. И те, кто стали рабами своих темных инстинктов, какую бы форму демагогии ни надевали на них, бились и бьются насмерть с теми, кто волей разума ограничил свои темные инстинкты. И тех, и других примерно, поровну. Вы сами шахматист. Знаете, как создается численное преимущество развратной глупости над умеренным разумом. Есть многоклеточное поле жизни. И есть мы, фигурки на нем. Темные или светлые. Так вот светлые сами решают, куда им ходить, а темными кто-то ходит. Поэтому светлые всегда играют порознь. Самостоятельно. По усмотрению. Согласуясь с выбранными правилами ходьбы. Сговорившись о совместных действиях, они конфликтуют, где лучше обороняться или напасть. Но темные всегда играют коллективно. Они легко стягиваются на слабый фланг, создавая численное преимущество. Они мобильны. Они быстрей. Пока светлые думают, как им сходить для общего блага, темные уже сходили.

За них уже кто-то все придумал.

- Складно поете, бургомистр - усмехнулся Максимович. - Те же яйца, только в кошелек. И, кстати, о кошельках. Частное благо всегда конкретно, общее всегда туманно. Частное благо без границ. Общее всегда ограниченно, ибо учитывает перспективу. Частное благо всегда настоящее. Общее благо еще и будущее. Наконец, частное благо легко делить. Общее благо майорат. Простое число. Делится только само на себя. И, даже, если б ваши светлые играли коллективно, большинство их бы не поняло. Верней, поняло, но не приняло. Верней, приняло, но не поддержало. Потому, что синица в руке лучше. А своя рубаха ближе. Так сформулирована мудрость паразитов, которые и на этом свете все имеют, и на том надеются иметь.