Болгария

– Выходит, безопасность сего посольства с самых византийских верхов обеспечена? – глянул внимательным оком Святослав.

– Думаю, что так, княже, – подтвердил изведыватель.

– Скажи Ворону, – промолвил князь, – жду его у себя в шатре после вечерней поверки. Да кликни темников старых, Притыку с Инаром. Сам же выясни к тому времени всё, что сможешь, про этого Калокира.

– Будет исполнено, княже. – Слегка поклонившись, Варяжко так же тихо и быстро удалился.

Вечером четверо названные князем собрались у него в шатре. Ворон выглядел ещё не совсем отдохнувшим после дальнего и нелёгкого путешествия, но, как всегда, собран и молчалив. Святослав обнял его.

– Ну, Варяжко, реки, что узнал о посланнике визанском, – повелел князь, когда все разместились.

– Калокир, сын хорсуньского стратигоса Аполлинария, – начал помощник Тайного тиуна, иногда заглядывая в бересту, – обучался в ихней гимнасии, где преуспел более всего в плавании, борьбе и стрельбе из лука. Славянскую речь разумеет, потому как и отец его, и сам он сызмальства знаком с проживающими и торгующими в Хорсуни славянами. Я многих наших купцов да охоронцев порасспросил про сего мужа младого, никто о нём худого не слыхивал. Отец его был вызван в Царьград, куда отправился вместе с сыном. Рекут, что встреча у него была с самим императором. После этого Калокир был представлен императору Никифору Фоке, от коего лично получил звание патриция и указание возглавить посольство, – закончил краткую речь Варяжко.

– Не густо разузнал, – подытожил Святослав.

– Да что там разузнавать, – пожал могучими плечами коренастый Инар, – сам, княже, встретишься с посланником, там и прояснится, кто он и зачем пожаловал.

– Эге, брат Инар, – усмехнулся Варяжко, – разве неведомо тебе, что византийцы молвят одно, а думают другое?

– Зачем посольство прибыло, догадаться можно, – пробасил Притыка. – Ты, княже, в Тьмуторокани и Корчеве лодии строить повелел морские великие. Потому Визанщина в беспокойстве, не сбираемся ли мы град Хорсунь да иные климаты греческие себе забрать, а может, опасаются, что на Болгарию или на сам Царьград пойдём теми морскими лодьями.

– Пусть Византия думает что хочет, а мы своё делать будем, – обвёл присутствующих твёрдым взглядом Инар.

– А поведай-ка нам, Ворон, что вызнать удалось в Болгарской земле, – велел князь.

Тайный тиун заговорил, как всегда негромко, потому темники затихли и невольно обратились в слух.

– Болгария, княже и братья темники, как вам ведомо, страна непростая, потому как образовалась от смешения славянских да булгарских родов, а теперь и вовсе закрутилось там такое, что и не разберёшь сразу. – Ворон помолчал, обдумывая, потом продолжил: – С соседом своим неспокойным, Византией, часто войну вела, била греков, да в последнее время ослабла сила её и единство. Многих из болгар сумели визанцы в свою греческую веру обратить. Но предыдущий болгарский царь Симеон, хотя и был христианином, греков бивал крепко и силой добился того, что кичливая Византийская империя была вынуждена признать его не только болгарским, но и ромейским императором. «Симеон, волею Христа Бога самодержец всех болгар и ромеев», – прочёл Ворон с какого-то свитка. – А болгарская церковь впервые заимела своего личного патриарха, чего отродясь не было. Нынешний же болгарский царь Пётр, в отличие от отца своего, истый поклонник всего византийского. Отношение к Руси тоже изменилось. При Симеоне купцы наши свободно шли через Добруджу, издавна именуемую Малой Скифией. Селились там наши люди с древних времён, торговлю вели. Оттуда потом текли товары в Византию, Грецию, Италию, по всей Европе. При Петре же, особенно в последнее время, болгарские купцы всё более препятствий движению нашего товара чинят.

– Ещё и хазар с койсогами приютили, жаль, в прошлый раз не дошли руки. Коли б не вятичи, задали бы им ещё прошлым летом! – горячо отозвался Притыка.

– Не всем это в Болгарии по нраву, – продолжил изведыватель, – да и в самом дворце царском, как и в державе, согласия нет. Прямо сказать, слаб стал Пётр для царской ноши, годами состарился, считай ведь, сорок лет страной своей правит. Недавно император царьградский Никифор Фока велел послов болгарских, что за ежегодной данью пожаловали, по щекам отхлестать и выгнать прочь.

– Ого! – воскликнул от удивления Инар. – За такое спуску давать нельзя. Неужто болгары смолчали?

– То-то и оно, что смолчали, – ответил Ворон. – Мало того, Фока своё воинство на Болгарию двинул, да в горы сунуться побоялся, тем более что агаряне снова на Визанщину войной пошли.

– А с чего это Фока так вдруг на болгар разгневался? – спросил старый Притыка.

– Как ему не гневаться, коли у них договор подписан, что болгары не должны пропускать угров на границы империи, а у Болгарии сейчас и сил-то нет, чтоб с Угорщиной схватиться. Говорю же вам, братья темники, не просто там всё в земле Болгарской. Одни из болгар готовы хоть сейчас к Византии присоединиться, как братья по вере, другие ненавидят греков так же, как и мы, и славянским богам по-прежнему молятся. Третьи хоть и христиане, а мнят о сильной Болгарии, как при Круме да Симеоне было. Македонские же славяне восстания поднимают, сербский князь Чеслав вовсе изгнал болгар из Рашки.

– Дела, – протянул Притыка, озадаченно почёсывая литой затылок, – проела гниль визанская Болгарию, что шашель дерево.

– А вот мы по тому дереву стукнем, да и узнаем, где гниль, а где ещё крепко! – сверкнув на темников очами, молвил воинственный Инар. – Надо наказать их за пособничество тем хазарам с ясами да койсогами, коих Болгария приютила!

Всем четверым собравшимся в шатре Святослав доверял, как самому себе. Это было малое коло тех, с кем он держал совет прежде всего, и был уверен, что ни одно его слово не долетит до чужих ушей.

– Ладно, – отозвался князь, – послушаем, что посланник Фоки скажет, тогда и решим окончательно. Завтра назначаю посольству византийскому приём в тереме княжеском, и всех вас, братья темники, прошу быть при сём.

Пышное византийское посольство чинной нарядною гурьбой втекло в большую гридницу нового каменного княжеского терема. Святослав его не любил, предпочитая холодному камню привычное дерево, но именитые посольства иногда принимал там, дабы мать не обидеть и чтобы любящие важность иноземные посланники могли той важностью насладиться.

Святослав сидел на Игоревом троне в праздничном княжеском одеянии: расшитой белой рубахе, синих портах, на плечах – подаренная матерью белая шёлковая епанча, искусно вышитая золотом греческими девами и застёгнутая на плече мудрёной фибулой, исполненной киевским златокузнецом вместе с застёжками на рукавах, сделанными в виде маленьких наручей. Кабардинский меч в серебром отделанных ножнах и красные сапоги, надетые по совету Ворона, завершали его наряд. Сгрудившиеся у трона старые темники и именитые горожане тоже были одеты торжественно.

Глава византийского посольского двора в Киеве вышел немного вперёд, поклонился князю и заговорил распевным голосом, представляя посланника Византии.

После этого сам патриций Калокир, отделившись от посольства, с учтивым поклоном обратился к князю на хорошем славянском:

– Будь здрав, пресветлый князь Руси Святослав, сын Игоря! Слава о твоих подвигах летит по свету быстрее ветра. Великий автократор Ромейской империи, богоравный Никифор Второй Фока, желает тебе новых побед, доброго здравия и многих лет мудрого правления могучей державой Россов. А ещё, великий князь, Фока шлёт тебе и твоей доблестной дружине пятнадцать кентинариев золота, дабы подтвердить верность и незыблемость договора между Империей Ромеев и Русью о взаимной любви, заключённого твоим отцом, достославным князем Игорем, и нашими императорами Романом, Константином и Стефаном лета 944 от Рождества Христова…

Бояре и темники переглянулись между собой: пятнадцать кентинариев золота! Это же сколько пудов будет? Двадцать восемь? На десять тысяч воинов хватит! Неспроста сей щедрый дар, ох неспроста!