Страница 70 из 124
– Поишачили и хватит! – сказал, как отрезал, Филимон. – Теперя законный отдых, дорогой мой молодой товарищ начальник, как положено по инструкции!
Вакулов уже знал, что спорить с ним бесполезно. Если во что упрется, то как бык рогами в ворота, с места его не сдвинешь.
2
Как Иван радовался, когда промывальщик догнал отряд, пришел своим ходом! Это было эффектное зрелище. Пришел Филимон с таким гордым видом и внутренним достоинством, словно прибыл не вкалывать с лопатой да лотком в руках, а по крайней мере проверять работу геологов. И одет был соответственно и впечатляюще. На нем был совершенно особенный, вроде бы сшитый по специальному заказу полевой костюм, которому сразу же позавидовали и рабочие и геологи. Такого ни у кого из них никогда не было, да никто даже в журналах не видывал. Костюм тот был с массой накладных карманов и карманчиков – для ножа, для компаса, для увеличительного стекла, для записной книжки и для многого иного, нужного в походной полевой жизни, с отстегивающимся капюшоном, с пришитыми накладками на особо трущихся местах из красной кожи, с бесчисленными «молниями» застежками, кольцами и цепочками неизвестного назначения. А на голове черная капитанская фуражка с крабом.
На промывальщика, вернее, на его наряд, приходили посмотреть издалека, за десятки километров, из соседних отрядов и поисковых партий. Иван Вакулов вместе со своим рабочим неожиданно стал в центре внимания. Вакулову откровенно завидовали, говоря, что ему «здорово подфартило», что теперь, имея такого классного промывальщика, «сам Бог велел ему открыть месторождение».
Долговязый, с длинными, до колен, цепкими жилистыми руками, неторопливый в движениях, Филимон в своем необычном костюме держался с завидным достоинством, профессиональной гордостью человека, знающего себе цену. Никогда не подумаешь о том, что еще в прошлые сезоны, промотав глупо и бессмысленно в пьяном угаре заработанные крупные деньги, он зимой пристраивался куда-нибудь истопником, обычно в детском саду или в яслях, где сердобольные нянечки подкармливали его остатками детского питания, а иногда и одалживали на бутылку «бормотухи»…
Но стоило промывальщику улыбнуться, произнести одно-два слова, как эта маска слетала с него, словно старая кожура, открывая обычное нутро вечного бродяги с душой ребенка, любопытного и жадного до всего, что вокруг него, добродушного балагура и упрямого мужика, доверчивого и обидчивого до смешного. Приложив ладонь к лакированному козырьку своей капитанской фуражки, он весело представился своему молодому геологу Ивану Вакулову;
– Прибыл в ваше постоянное распоряжение! Промывальщик по профессии, алиментщик волею судьбы и бродяга по убеждению.
– Трепло ты, дядя, видать, классное.
– Не трепло вовсе, а веселый от роду человек, – и Филимон сам тут же пояснил свою мысль. – В тайге как? В тайге, понимаешь, тоскливо быть завсегда сурьезным. Кому тута романтика, кому эта самая кзотика, впечатленьица разные и тэпэ и тэдэ. А кому одна сплошная голая работенка и больше ничего. Целый день одно и то ж. Топ-топ да бульк-бульк! Переспал, перехватил всухомятку, и опять то же: топ-топ да бульк-бульк. Так что, понимаешь, если сам себя не повеселишь, то в тайге очень даже тоскливо на душе становится. Очень даже, скажу тебе!
О себе поведал кратко. Более подробно Иван узнал о невезучей судьбе бродяги позже, когда ушли в тайгу. Все-то у него в жизни нескладно получается. И все из-за того, что не может надолго нигде прижиться, задержаться. Почувствует вдруг ни с того ни с сего себя он неуютно, потянет куда-то, так он особенно не раздумывает. Снимется впопыхах с работы, порой даже и «без копья» в кармане, заберется в первый попавшийся пассажирский поезд, на верхнюю полку, и едет, сам не знает куда. Лишь бы подальше от того места, где сел. Где он только ни побывал! На Урале в леспромхозах довелось мытариться, обрубщиком да чокировщиком, и на целинных землях в совхозах, разнорабочим, и по всей Сибири поколесил, на Дальнем Востоке был и в Приморье. Здесь и научился мастерству промывальщика у бродяг-старателей.
Родные? Нет у него никого, кроме старшей сестры, которая живет в Подмосковье, почти в самой столице, полчаса всего езды на электричке. Да в разных местах страны имеются жены, бывшие, конечно, которые его не забывают и повсюду преследуют исполнительными листами на сдирание с него алиментов, хотя в большинстве случаев насчет детей он сомневается, поскольку очень даже не уверен, что они его.
– А в прошлом году, в начале зимы, мне подфартило, – рассказывал не раз промывальщик. – Обычно как? Дальше Хабаровска или Иркутска мне в последние годы никак не удавалось уехать. А сестренка ждет и пишет в письмах, что повидаться надо бы обязательно, родные все ж. Ну а я, гад такой, обещаю приехать, а все не получается. Не получается по той простой причине, что пропивался насквозь в первые же недели после окончательного расчета. А когда приходил в себя, то в кармане, окромя мелочи, ничего не оказывалось. На такие копейки даже пива для похмелья не купишь, не говоря уж о билете до столицы. И опять голубая моя мечта откладывалась на будущую осень. А в прошлом году подфартило. Здорово подфартило! Сама милиция помогла. Во как бывает!
Он рассказал все подробно, с деталями.
В прошлую осень, в Хабаровске, куда они прилетели рейсовым самолетом, после получения окончательного расчета, компания быстро распалась. Многие, с пачками денег в карманах, как-то быстро распрощались и пооткалывались. Осталось их трое. Так они, вчерашние таежники, и побрели втроем по знакомым улицам, приятно любуясь городской шумной жизнью. Карманы брезентовых штанов и курток отдувались от заработанных тысяч. План у них, у троих таежников, был самый что ни есть правильный: сначала посетить универмаг, сбросить брезентуху и приодеться в нормальную одежду, потом пообедать в настоящем ресторане, чтоб звучала музыка оркестра, выпить из хрустальных рюмок дорогого коньяка – одну бутылку, не больше! Поесть с вилкой и ножиком в руках из фарфоровых тарелок вкусненького чего-нибудь, ну а потом друзья обещали проводить его до аэродрома и посадить в первый же самолет, отлетающий в столицу.
Но хорошо задуманный план в жизнь претворить не удалось. Попалась им на пути в универмаг захудалая кафе-закусочная. Заглянули туда из чистого любопытства, вернее, решили друзья на ходу перекусить, червячка заморить, ну и задержались там. Надолго. И все из-за «кровавой Мэри». Коктейль такой модный им показали. В стакан наливают до половины томатного сока, а потом сверху прозрачной водки. Наливают так, чтоб не перемешалось. Двухслойный напиток друзьям-таежникам очень даже понравился. Решили повторить. Чтобы не стоять в очереди к прилавку, купили ящик банок томатного сока и ящик водки. Пригласили и городских любителей выпить к себе в компанию, чтоб послушать новости о жизни, а заодно сделать и для них маленький праздник. А дальше и пошло-поехало. Дым коромыслом! Пригласили и буфетчицу, оплатив ей вперед дневную выручку, и замотанную официантку с тощим задом, и повара с рабочим-истопником…
Одним словом, загудели ребята во всю ширь. А утром, когда очнулся, когда продрал глаза, Филимон обнаружил себя в странном месте. Лежит голышом на казенной постели, вроде больничной, узнал по койке, они во всех больницах одинаковые, и на ноге у него номерок картонный суровой ниточкой привязан. Рядом на других койках лежали под простынями еще и другие люди-человеки. У промывальщика сердце холодом обдало: в морге он! Там, где мертвяков складывают и держат до опознания трупа. Не зазря же ему на ногу и номерок-бирку привязали. Видать, вчера по пьянке он чуть концы не отдал и его подобрала машина медицинской «скорой помощи» посчитала мертвяком и привезла сюда. А он-то еще жив-здоров! И никому не позволит так с собой обращаться, заживо хоронить, закапывать в сырую мать-землю, хотя бы даже и за казенный счет.
Вскочил и к двери. А она заперта и, видать, снаружи. Как и положено. Ну, он не стал терпеть-дожидаться, когда за ним придут с носилками, начал колотить в ту дверь и руками и ногами, да кричать громким голосом во всю мощь своих легких, произносить цензурные и нецензурные выражения.