Страница 66 из 124
Отрезвление для многих карателей наступило осенью сорок четвертого, когда погнали оккупантов, когда начали загонять гитлеровцев в их собственное логово, когда закачалась и начала трещать по всем швам великая фашистская империя, распадаясь на куски, когда сами нацисты заметались, как шакалы в огненном кольце, ища спасительной лазейки. И это их животное беспокойство Молчун почуял своим звериным нутром загодя, еще весной, за много месяцев до всеобщей отчаянности завоевателей мира, и заготовил себе тайно документики, настоящие, подлинные, не поддельные, на имя Андрея Кряча, жителя партизанской деревеньки в глухом белорусском Полесье, сожженной карателями начисто и до основания, стертой с лица земли, так что никаких живых свидетелей не осталось. Уходить же за кордон с карателями он не решился, чужая и незнакомая заграничная жизнь пугала сплошной неизвестностью.
Навстречу наступающим советским войскам Молчун вышел не с пустыми руками, а с солидным «языком»: ему не составляло большого труда выследить и подкараулить штабного офицера, прихватить его вместе с документами. Оглушить и связать его уже, как говорят, было дело техники, благо Молчун имел на этот счет немалый опыт. А дальше – «чистосердечное раскаяние»; попал, мол, к немцам раненым в плен, концлагерь, вербовка, короткая служба и «мечта» как можно скорее перейти с оружием к «своим». Немецкий штабист с документами являлся весьма весомым оправдательным аргументом.
Подлинную личность Молчуна в те военные времена сразу же установить не удалось, и за службу врагу, за неимением других прямых доказательств, его осудили, приговорили к небольшому сроку наказания, сослали в Сибирь, где он и обосновался на дальнейшую свою жизнь. Края обширные и малообжитые, можно кочевать по бесконечным таежным просторам, рабочие руки везде нужны, в отделах кадров особых проверок документам не устраивают, верят тому, что напишут в анкетах, как заполнят личный листок.
О своей службе в зондеркоманде Молчун начал было уже забывать, но в геологоразведочном поселке прошлое вдруг воскресло в лице Хорста. Круг замкнулся, связав недавнее прошлое с настоящим. Хорст был живым свидетелем, он был опасен, как бомба замедленного действия, внутри которой тикали заведенные часики. Обезвредить ее можно лишь одним способом – убрать живого свидетеля. Вот так Молчун и «положил глаз» на одного из четырех бывших эсэсовцев. Но вслух только глухо произнес в своем кругу:
– Гады фрицы! И в войну они, и теперь тут… Красавчики! Живые! А наших полегло сколько, а?
И холодно посмотрел на Михмака Кривоносого. Они поняли друг друга без слов. Когда Молчун произносил слова «красавчики» и «живые», то они, как приговор, имели лишь одно значение: надо в ближайшее время сделать так, чтобы те, о ком упомянул Молчун, перестали быть «красавчиками» и по возможности «живыми».
2
Екатерина Александровна оказалась права. Самыми трудными для Казаковского оказались именно первые дни, вернее, первая неделя, после издания приказа. Внедрять его в жизнь было нелегко. Приказ висел на доске объявлений, с ним ознакомились подчиненные, подтвердив это собственноручной росписью. А поток ежедневных бумажных дел, злополучного самотека и текучки по-прежнему, если не с большим напором и силой, обрушивался на начальника экспедиции. Перед дверью его кабинета, как и раньше, с утра, толпились люди. Шли к нему с любым вопросом, с любой бумажкой, требуя резолюции, подписи, утверждения, распоряжения…
Казаковский вспыхнул, готовый взорваться – для кого же, черт побери, вывешен приказ? Не раскричался, успел взять себя в руки. Приказ – это лист бумаги, а к начальнику идут по привычке. Как ходили вчера и позавчера, как ходили неделю назад, как в прошлом году, как и при другом руководителе. Это – традиция. Вера в высшую инстанцию. И он понял, что сломать эту традицию не так-то просто. Одним приказом не обойтись. Нужна длительная и кропотливая работа с людьми. Не отмахиваться от них, не корить и ругать, а разъяснять и растолковывать азбучные истины, что с вопросами, которые можно решить на низших инстанциях, нет никакой необходимости обращаться к начальнику экспедиции.
А когда он это сам понял, сразу как-то легче стало работать. Казаковский никому не отказывал, хотя многие ждали такого поворота событий, стал принимать всех подряд. Выслушивал каждого, вникая в суть дела. Читал заявки, просьбы, заявления, требования. И – ничего не решал. Не подписывал. Не давал указаний и распоряжений. А только сам спрашивал, задавая всем один и тот же вопрос:
– А вы обращались к… – и Казаковский, судя по содержанию бумаги, называл фамилию главного геолога, главного инженера, заместителя по общим вопросам и других командиров служб.
И, конечно, же получал отрицательный ответ:
– Нет! Сразу к вам, Евгений Александрович, вы ж всему голова.
– Но те вопросы, с которыми вы пришли ко мне, к сожалению, находятся в ведении… – и Казаковский снова называл фамилии своих заместителей и командиров подразделений. – Идите к ним. Вот если они откажут, не решат, тогда и приходите. И только в день приема! – и заканчивал краткой нотацией. – Умейте ценить и свое и чужое рабочее время.
Постепенно, день за днем, новая форма производственных отношений утверждалась в жизни экспедиции. Немалую помощь ему оказала и партийная организация. До всех дошло, что приказ упорядочил ответственность и увеличил самостоятельность. Каждый руководитель подразделения действительно стал полновластным руководителем со всеми вытекающими из такого положения выводами.
3
Разгрузившись таким образом от повседневной текучки, Казаковский наконец получил возможность осуществлять целенаправленные действия. С предусмотрительной готовностью стал заниматься, как он сам говорил, «расшивкой узких мест». А их-то поднакопилось немало. Из общей массы выделил главные, которые обоснованы в проекте: это комплексное решение вопросов поисково-разведочных работ по всему региону Мяочана, а не замыкаться только на детальной разведке Солнечного месторождения. Казаковский, рассчитывая свои ходы на годы вперед, делал упор на инженерно-технические средства, дающие наиболее быстрые и конкретные результаты. А для накопления этой стратегической силы бросил все резервы на создание надежной материально-технической базы – своей электростанции, собственных мощных ремонтно-механических мастерских, дробильного цеха, лаборатории и всех других служб, необходимых для жизни и нормальной работы, включая в первую очередь строительство жилья и многих культурно-бытовых объектов, не записанных в сметах и не предусмотренных в планах, используя высвободившиеся средства, накопленные за счет строгой экономии и внедрения передового опыта, рационализаторских предложений и изобретений. Казаковский думал сам и заставлял думать других.
На «расшивку узких мест» он не жалел ни времени, ни сил. Для резкого расширения разведочных работ нужна была электроэнергия, чтобы обеспечить нормальную производственную деятельность трех штолен и дюжины буровых установок. До последнего времени каждая штольня и каждая буровая имели свой дизель, обеспечивавший нужды в электричестве, конечно, не в полном объеме и зачастую с перебоями – то горючее не завезли, то дизель зачихал, забарахлил. После подсчетов оказалось, что гораздо выгоднее иметь одну мощную электростанцию: высвободятся люди, – а в экспедиции ценилась каждая пара рабочих рук, – подача энергии станет постоянной и бесперебойной, заодно и поселок получит часть электричества, не говоря уже о том, что сберегутся тонны горючего.
На расширенном заседании партийного комитета, на котором выступил Казаковский, коммунисты поддержали его предложение. Был создан штаб по строительству своей электростанции. Методом народной стройки начали воздвигать корпус здания. Строительство и монтаж оборудования, по предложению Воронкова, поручили коммунисту-фронтовику Константину Купченкову, главному электрику экспедиции.