Страница 73 из 80
Видно, из чтения сегодня вечером у нее ничего не получается, все ее мысли в Гроттебаккене…
Конечно, ей хорошо: ее Якоба у нее никто отнимать не думает!..
…У Транемов больше не вспоминали о Майсе. Прошла неделя, Майса прилежно работала иглой, а дни сменяли друг друга, наполненные тяжелыми раздумьями и беспокойством. Майса стала мягкой и податливой, словно воск; все придумывала, чем бы угодить фру, и своей безответностью совершенно завоевала сердце тетушки Раск. Она старалась сжаться, стать маленькой и незаметной, чтобы о ней все забыли, приходила спозаранку и работала допоздна, пока ей не говорили, что пора уходить; она поражала всех тем, что кончала платья, которых еще и не ждали, и была на удивление понятлива, сговорчива и приветлива, да к тому же еще весела…
Никто не знал, что внутри у нее словно затаился насмерть испуганный зверек, который бьется в поисках выхода…
Но выход был только один — вдруг о ней забудут, вдруг опять начнут к ней хорошо относиться, начнут ей доверять и закроют глаза на все, что случилось.
Настала суббота, последний день ее работы у Транемов. Ах, если бы и этот день прошел гладко! Пусть тогда вечером на улице будет кромешная тьма, для нее все равно будет сиять солнце!
Она сидела, сосредоточенно и торопливо дошивая платья, которые сегодня нужно было закончить, но напряженно прислушивалась и пугливо вздрагивала всякий раз, как открывалась дверь, — ей казалось, что входит фру; весь день она следила, где та находится…
Прошло утро, Майса отсчитывала по полчаса, глядя на старые часы, которые хрипло тикали. Прошел и день, время близилось к чаю…
Фру уехала с визитами, и ее ждали с минуты на минуту, но она все не возвращалась, хотя было уже шесть часов…
Быть может, у фру какие-то свои заботы? Ведь сейчас решается вопрос, быть ли ей министершей!
Она так сильно горячилась тогда, потому что боялась за своего Антуна, но с тех пор столько всего произошло, ей есть о чем другом подумать, и не стала бы она все эти дни относиться к Майсе с такой добротой, если бы продолжала сердиться. Они же любят ее здесь, у Транемов, в этом она уверена.
Ах, если бы… если бы фру расплатилась с ней, и всё… Она представила себе, как фру улыбается, прикрыв глаза веками, будто хочет сказать, что решила выкинуть из памяти все, что было…
Только бы скорее вырваться домой!..
Когда фру вернулась, машина перестала слушаться Майсу…
Фру задержалась в городе…
— Провозилась до самого вечера. Заходил кто-нибудь? Отец меня не спрашивал? — Она сразу направилась прямо к Майсе: — Ну вот, Майса, так я и знала, что все пройдет гладко. Наконец-то я собрала деньги на хорошую машину для вас… ту, что стоит тридцать три далера… Ну и потрудилась же я, пока у всех не побывала. Просто сказать не могу, как устала! Сегодня объехала всех, даже к Юргенсенам заглянула. Теперь у вас есть опора, Майса. Да еще останется немного денег на приданое. Всюду к вам так хорошо относятся. Я и слова не успевала сказать, как получала согласие! Все заинтересованы в том, чтобы устроить вашу судьбу, Майса! А в понедельник моя сестра прогуляется к вашей хозяйке и скажет, что теперь-то это коротенькое словечко «да» не заставит себя ждать, пусть только ваш сапожник сделает вам предложение честь честью. Тогда можно будет объявить о помолвке, а к рождеству и свадьбу сыграть.
Перед глазами у Майсы поплыли темные круги; ей показалось, что ловушка захлопнулась. Значит, фру рассказала про нее во всех домах.
Она сидела, глупо улыбаясь, не в силах отвечать. Часы показывали семь; они не били, а только отвратительно хрипели, и Майсе мерещилось, что это она сама с трудом втягивает воздух и вот-вот задохнется…
Всю ночь она металась, как в лихорадке, вскакивала, садилась на постели и думала, вглядываясь в темноту…
Не было ни проблеска надежды… Лучше было броситься в Акерсельв, теперь бы она тихо плыла по течению к устью, где стоит землечерпалка, а вокруг плескалась бы жирная грязь, которую выкачивают из реки, и пусть бы в нее впились крабы, пусть бы угри обвились вокруг ее тела, — все было бы лучше!..
…Наступило воскресное утро, и она начала одеваться, но вдруг очнулась и обнаружила, что сидит на стуле с полотенцем в руках, а перед ней в испуге стоит глухонемая Дортеа и жалостно смотрит на нее, видно понимает, что с Майсой творится что-то неладное.
У Майсы не было сил одеться, она бросилась на постель и знаками показала глухонемой: голова, у нее голова болит.
Весь день она пролежала в каком-то тяжелом, мучительном забытьи, к вечеру подумала было встать — ей казалось, что сейчас, в сумерках, когда все вокруг стало едва различимым, ей будет легче, — но не двинулась с места…
Только одна мысль настойчиво стучала в висках: она сразу съедет со двора и снимет комнату у Марты Му, в Хаммерсборге.
До сих пор в глубине ее души еще жила надежда — она и сама не подозревала, какая сильная… Но теперь конец, никакого выхода больше не было.
Ей представилась мать и высокие темные ивы в больничном саду, которые, словно метлы, метут по мутному серому небу. Это ее они сейчас выметают…
Мало-помалу в мозгу ее зашевелилась неясная мысль: она вскочила и поспешно оделась.
К тому времени, как Хьельсберг по воскресеньям обычно выходил из дому и они встречались, она тихонько спустилась по лестнице.
Майса шла как в тумане, думая только об одном: все кончено, больше она не должна видеться с Хьельсбергом…
Она машинально двигалась привычным путем к центру города.
— И куда это вы запропали, Майса? — нетерпеливо пошел он ей навстречу с угла Бругатен. — Я не видел вас почти целую неделю. Вам, конечно, безразлично, что я хожу и жду вас. По-вашему, у меня времени хоть отбавляй. Воображаете, что я и через десять лет могу стать доктором. Знал бы я, что буду так редко вас видеть, так лучше мне было сразу стать домашним учителем и отправиться в какую-нибудь дыру в Румсдал. Все равно вы куда-то исчезаете, а я только жду вас и теряю время. Как будто не ради вас я согласился терпеть все эти муки и зимовать зиму без гроша в кармане. — Он прекрасно знал, что раз она не приходила, значит, была занята шитьем. — Но, Майса! Знаете ли вы, что сегодня случилось? — Он оживленно нагнулся к самому ее лицу. — Ну как, сказать вам или не стоит? Такая новость, просто пальчики оближешь! — воскликнул он, и она видела, что он действительно чем-то обрадован. — Сегодня стало известно, что коммерсант Транем не будет министром, а значит, фру Транем не быть министершей. И кого, по-вашему, назначили министром? Генерального консула Скэу, вот как! Я собственными глазами видел в редакции телеграмму о том, что назначение состоялось вчера. Транемы, наверно, совсем скисли, правда? Ничего, поделом этой фру с ее французским и этому хлыщу с его пятью далерами… Я тешу себя скромной надеждой, что и моя статья в газете, быть может, сделала свое дело. Я тут на днях намекнул, что консул Скэу — как раз тот человек, к которому прислушиваются в деловых кругах. Как знать, может быть, это мы с вами, Майса, назначили нового министра! — радовался он. — Ведь вы всегда говорили мне, что вам нравятся Скэу… «Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха в семьдесят раз всемеро!»[19] А этот господин Антун… Но что с вами, Майса? Почему моя аудитория сегодня так молчалива? Ни аплодисментов, ни одобрения… Вы, наверно, совсем устали и измучились, бедняжка… Слушайте, уж не случилось ли с вами действительно что-то серьезное? — Только теперь, наклонившись к ней в свете фонаря, он увидел, какое у нее бледное и расстроенное лицо…
Они прошлись еще немного в вечерних сумерках, время от времени останавливаясь у фонарей, а потом медленно повернули назад, глядя, как над домами мерцают звезды…
— Майса, — встревоженно сказал он и взял ее за руку, — что с вами?.. Снова думаете, что я пойду в домашние учителя?.. Боитесь, что не выдержу и уеду?
Он поймал ее робкий взгляд и почувствовал, как ее пальцы судорожно сжали его руку…
19
Согласно библейской легенде, бог, обрекая Каина на вечные скитания, обещал, что в случае его гибели убийце отмстится всемеро. Каин был случайно убит своим потомком, слепым Ламехом. Последнему и принадлежат приведенные в тексте слова из Библии.