Страница 21 из 48
Он не мог больше ждать, каждую минуту сюда могли войти. Но он не мог и уйти просто так. «Что должно случиться, то должно случиться», — подумал Лейба. Подойдя к постели, он быстро сорвал с нее покрывало. Рушка не спала голой, на ней была распахнутая ночная рубашка, открывавшая отвисшие груди, похожие на два куска тягучего теста, круглый живот, толстые, необычно широкие бедра. Лейба никогда не думал, что Рушка может так растолстеть, что ее кожа может стать такой желтой, высохшей, сморщенной. Лейба ожидал, что она сразу же закричит, но она просто открыла глаза, как будто все это время, что он стоял здесь, только притворялась спящей. Она смотрела на него внимательно и в то же время грустно, словно говоря: «Горе тебе, взгляни на себя, в кого ты превратился?» Лейба дрожал. Он хотел сказать ей те слова, которые так часто повторял про себя, но внезапно понял, что забыл их. Они висели у него на кончике языка, но идти дальше не хотели. Рушка тоже не могла ничего сказать. Она смотрела на него с удивительным спокойствием.
Потом она закричала. Лейба поднял нож.
5
«Что ж, все оказалось очень просто», — подумал Лейба, закрывая дверь и спускаясь вниз по лестнице. Он шел не спеша, громко стуча каблуками, как будто хотел, чтобы его заметили и запомнили. Но ни на лестнице, ни во дворе никого не было. Спустившись, он постоял несколько минут у ворот. Небо, которое на восходе было таким голубым, сейчас потемнело и грозило разродиться дождем. Носильщик тащил короб, полный угля. Горбун надрывался, предлагая прохожим маринованную селедку. В молочной разгружали бидоны с молоком. У бакалеи разносчик нагружался хлебом. Две лошади в шорах стояли уткнувшись мордой в морду, как бы секретничая о чем-то. «Да, это та же улица, и ничего здесь не изменилось», — подумал Лейба. Он зевнул, удивив самого себя таким спокойствием. Потом он вспомнил забытые слова: «Ну, Рушка, ты все еще ничего, да?»
Страха он не чувствовал, только опустошенность. Было еще утро, но стемнело, как вечером. В кармане должны бы были лежать сигареты, но, скорее всего, он их где-то потерял. Лейба прошел мимо канцелярской лавки. Перед мясной он остановился. Стоя за прилавком, Лейзер-мясник разделывал широким тесаком говяжью тушу. Целая толпа женщин, толкаясь и отпихивая друг друга, тянулась за мозговыми костями. «Когда-нибудь он отрубит одной из них пальцы», — пробормотал Лейба. Когда он в следующий раз огляделся вокруг, то понял, что стоит прямо перед салоном Лемкина; посмотрев через стеклянную дверь, он увидел, что помощники еще не пришли. Лемкин был там один, маленький человечек, толстый и розовый, с голым черепом, коротенькими ногами и круглым животиком. На нем были полосатые брюки и модные ботинки, пиджака не было, подтяжки были коротенькими, как у ребенка. Он читал польскую газету. «Он ведь еще даже и не догадывается, что стал вдовцом», — подумал Лейба. С некоторым удивлением он наблюдал за ним. Сейчас уже трудно было поверить в то, что он, Лейба, так сильно и так долго ненавидел этого маленького свиноподобного человечка. Лейба толкнул дверь и вошел внутрь, Лемкин быстро посмотрел на него, испуганно, но в то же время и угрожающе. «Зарежу и его тоже», — решил Лейба. Он уже потянулся за ножом, но какая-то сила велела ему не делать этого. Нечто невидимое сжало его руку. «Ладно, пусть живет», — подумал Лейба, а вслух сказал:
— Побрей меня.
— Что? Конечно, конечно… садись.
Лемкин быстро надел свой халат, уже приготовленный и лежащий на стуле, накрыл Лейбу свежей простыней и налил теплой воды в таз. Намыливая Лейбу, он то ли щипал, то ли поглаживал его горло. Лейба запрокинул голову назад, закрыл глаз и погрузился в темноту. «Пожалуй, вздремну, — решил он, — только надо сказать, чтобы он еще меня подстриг».
Немного кружилась голова, Лейба икнул. С улицы потянуло холодным ветром, и он чихнул. Лемкин пожелал ему Gesundheit[3]. Кресло было слишком высоким, и Лемкину пришлось немного его опустить. Достав бритву, он поправил ее о кожаный ремень и начал брить. Осторожно, словно старый товарищ, он касался щек Лейбы своими толстыми пальцами. Лейба мог чувствовать его дыхание у себя на затылке, так близко к нему наклонился парикмахер.
— Ты друг Рушки… Я знаю, знаю… она все рассказала мне.
Лемкин замолчал, ожидая ответа. Он даже прекратил бритье. Ответа не последовало.
— Бедная Рушка больна.
Лейба вновь промолчал.
— Камни в почках. Доктора говорят, что необходима операция. Она уже две недели лежит в госпитале. Но ты ведь понимаешь: никто по собственной воле под нож не пойдет.
Лейба поднял голову:
— В госпитале? Где?
— На Чисте. Я хожу туда каждый день,
— А кто сейчас дома?
— Сестра, из Праги.
— Старшая?
— Уже бабушка.
Лейба опустил голову. Лемкин снова поднял ее, одним пальцем поддерживая за подбородок.
— Поверь мне, Рушка тебе не враг, — он снова шептал Лейбе в ухо, — она все время вспоминает о тебе. Мы с радостью сделали бы что-нибудь для тебя, но ведь ты сам ведешь себя как чужой…
Лемкин наклонился так низко, что почти касался своей щекой лба Лейбы. От него пахло жидкостью для полоскания рта и братским теплом. Лейба хотел что-то сказать, но тут вдруг с улицы раздался какой-то крик, забегали люди. Лемкин выпрямился:
— Пойду посмотрю, что случилось.
Он вышел наружу, в белом халате. С бритвой в правой руке и остатками пены и волос на левой. Он отсутствовал минуту или две, кого-то расспрашивая. Вернулся он повеселевшим.
— Убили проститутку. Вспороли ножом. Ту, рыжую, из шестого номера.
ПОСТ
1
Итче Нохам всегда ел мало, но после того, как Роза Гененделе оставила его и его отца, да живет он еще долгие годы, и прислала письмо о разводе, он начал поститься чуть ли не каждый день. Впрочем, в доме бекеверского раввина делать это было легко. Реббецин давно умерла. Тетя Пеша, ведшая хозяйство, никогда не следила за тем, как едят домочадцы. А служанка Элька Доба и вовсе временами забывала приносить еду Итче Нохаму. Под окнами его комнаты как раз была выгребная яма, куда он чаще всего и выбрасывал все, что ему приносили с кухни. Собакам, кошкам да птицам было чем там поживиться. Только сейчас, достигнув сорока лет, Итче Нохам понял, почему раньше праведники часто постились от Субботы до Субботы. Пустой желудок, чистые кишки — редкое удовольствие. Тело становится легким, как будто освобождается от своего веса, разум ясный. Первые дня два еще чувствуешь слабую боль, но потом голод исчезает. Итче Нохам уже давно испытывал отвращение к поеданию мяса и всего прочего, что некогда было живым. С тех пор как он увидел, как Лейзер режет на бойне быка, от одного только вида мяса его начинало тошнить. Даже молоко и яйца отталкивали его. Все это было связано с кровью, венами, внутренностями. Священные Книги разрешали есть мясо только святым, имевшим достаточно сил для того, чтобы очистить грешную душу и превратиться в животных или птиц. Итче Нохам не принадлежал к их числу.
Даже хлеб, картофель и зелень были для него слишком. Он ел только для того, чтобы поддержать в себе жизнь. Кусочек или два раз в несколько дней. Все прочее — излишество. Зачем потакать обжорству? С тех пор как Роза Гененделе, дочь балерского раввина, оставила Итче Нохама, он понял, что мужчина может справиться с любым желанием. В сердце было что-то такое, что отвечало за желания, и вот это самое «что-то» следовало держать в ежовых рукавицах. Оно захочет плотских мыслей? Садись читать Священную Книгу. Начнет испытывать тебя разными фантазиями да мечтаниями, повторяй псалмы. Если утром хочется поспать часов до девяти, вставай на рассвете. Лучше всего тут помогали холодные омовения. Этот «враг» сопротивлялся изо всех сил, но последнее слово было все же за разумом, и, когда он приказывал ногам идти, они шли, хотя вода и была холодной, словно лед. Со временем не сложно было научиться обуздывать все свои желания. Душить их, не выпускать из рук и не слушать их пустой болтовни — ибо, как написано: «Отвечающий на глупость сам же и глуп».
3
Gesundheit (идиш) — Будь здоров!