Страница 22 из 48
Итче Нохам ходил взад и вперед по своей комнате: маленький, тощий, с крючковатой рыжей бородой, белым, как зола, лицом, красным круглым носом и бледно-голубыми глазами под кустистыми желтыми бровями. На голове у него сидела помятая ермолка с прилипшими соломинками и перьями. С тех пор как Итче Нохам похудел, все вещи стали ему велики: брюки, подвязанные кушаком, лапсердак, чуть ли не до колен, мятая расстегнутая рубашка. С него сваливались даже шлепанцы и белые носки. Он громко шаркал ногами. Когда искушение становилось слишком сильным, Итче Нохам пытался успокоить его щепоткой табака или трубкой. Табак отбивал аппетит. Итче Нохам боролся со своим врагом не на жизнь, а на смерть. Он чувствовал желание к Розе Гененделе, а через мгновение уже злился на своего отца, да живет он еще долгие годы, за то, что тот заставил его согласиться на развод; ему хотелось лечь в мягкую постель, под одеяло и одновременно выпить чашку кофе. Когда он уставал, то ложился на лавку, подкладывал под голову, вместо подушки, носовой платок. Доски врезались в спину, и это делало невозможным долгое нахождение в одном и том же положении. Стоило Итче Нохаму заснуть, его тут же атаковали сны, словно они все время кружили здесь и только и ждали того момента, когда он закроет глаза. Ему виделась Роза Гененделе, обнаженная, как праматерь Ева, она бесстыдно смеялась и говорила ему непристойности. Во сне Итче Нохам ел пирожные, марципаны, пил вино, летал по воздуху, словно летучая мышь. Играла музыка, звучали барабаны. Были одновременно Пурим и Симхат Тора. «Как такое может быть? — удивлялся Итче Нохам. — Скоро должен прийти Мессия Саббатай Цви».
Он вскочил с лавки, мокрый от пота. Какое-то время после пробуждения все абсурдные и ужасные подробности сна не оставляли его, но потом они исчезли, и остался только образ Розы Гененделе. Ее тело ослепляло. Он все еще слышал эхо ее смеха. «Я не должен был разводиться с ней! — бормотал Итче Нохам. — Следовало просто уйти из дома, да так, чтобы она никогда не узнала, где лежат мои кости. Сейчас уже слишком поздно…» В Бехеве говорили, что она стала женою комарнирского раввина. Один хасид, который не раз его видел, рассказывал, что раввин был мужчиной огромного роста, черным, как цыган, и трижды вдовцом.
Итче Нохам уличил себя в грехе. Почему он хотел сделать ее агуной? Из мести. Мысленно он нарушил Моисееву заповедь: «Не мсти и не помни зла». Итче Нохам достал с полки «Начала мудрости». Какое наказание там предусмотрено за это? Перелистывая, он просматривал пожелтевшие страницы. Среди огромного перечня грехов злопамятность не значилась. Итче Нохам вздохнул. Это был не первый раз, когда он так думал о Розе Гененделе. Раньше, например, ему хотелось, чтобы она заболела. Он представлял себе, как она лежит в постели, как умирает. Он знал, что тем самым становится беззащитным перед лицом мести, ненависти, даже злых сил. Упрямое тело отказывалось сдаваться. Оно было полно злобы.
Итче Нохам открыл ящик комода, в котором лежали острые камешки, собранные во дворе, крапива, сорванная у забора, и несколько колючек, таких, какими дети бросались в Тиша-бэ-Ав. Он запер дверь, снял тапки и встал на камни: пусть острые края изрежут ступни. Пучком крапивы он стегал себя по рукам, шее, груди. Крапива жгла, но не сильно. Волдыри от нее появлялись не сразу. «А теперь я угощу тебя холодной водицей, — пробормотал Итче Нохам. — Идем-ка…» Он открыл дверь и спустился вниз. Итче Нохам больше не был единый человек, он раздвоился. Один жаждал наказания, второй стремился избежать его. Один Итче Нохам тащил другого в ритуальные бани, а тот упирался, кричал проклятия и ругательства. Итче Нохам замахнулся и ударил себя по лицу:
— Богохульник!
2
Новый пост начался вечером в Субботу, а сейчас была ночь на четверг. Итче Нохам постился уже четыре дня. Он делал это по нескольким причинам: во-первых, из желания доказать себе, что и сегодня возможно повторить то, что делали люди в прошлом. Если рабби Цадок из Иерусалима мог сорок лет питаться одними сушеными фигами, то почему он, Итче Нохам, не может прожить без еды всего одну неделю? А во-вторых, чтобы ослабить своего врага. Он сидел в Итче Нохаме, как диббук, всегда полный злобы. Если один Итче Нохам молился, то другой сочинял стишки, словно какой-нибудь шут. Если один надевал филактерии, то другой икал, рыгал и плевался. Один читал Восемнадцать Благословений, а другой в это самое время представлял, как камаринский раввин развлекается с Розой Гененделе. Итче Нохам теперь и сам не знал, что он сделает в следующее мгновение. Он повторял одни и те же молитвы по три раза. Борьба внутри него превращалась в настоящую войну, войну не на жизнь, а на смерть. Итче Нохам перестал спать. «Что делать? — думал он. — Если не помогают ни пост, ни шипы на постели, ни холодные омовения, то что же остается? Убить себя? Но это запрещено. Человек должен стараться разбить кувшин, не пролив вина. А как это сделать?» Итче Нохам лежал на лавке в штанах и носках, с камнем под головою, как патриарх Иаков. Кожа зудела, но он не пошевелился. Пот стекал по шее, но он не поднимал руки, чтобы стереть его. Каждую секунду зло придумывало все новые и новые уловки. Волосы начали колоть череп. В ушах жужжало так, словно туда забрался целый рой насекомых. Хотелось чихнуть, рот раздирала зевота. Колени дрожали. Живот раздулся и отяжелел, как после переедания. Итче Нохам чувствовал, как по его спине вверх-вниз снуют муравьи. Он шептал в темноте: «Приди и убей меня, разорви мою плоть!»
Через какое-то время ему удалось уснуть. Жаба разевала огромную пасть, пытаясь проглотить его. Звонили церковные колокола. Итче Нохам, весь в поту, вскочил с лавки. Неужели пожар или какая-то другая беда? Он прислушался, но колокола уже почти смолкли, осталось приглушенное, далекое эхо. Итче Нохам подошел к ведру, чтобы помочиться. Постоял немного — ничего. Но стоило ему вымыть руки и прочесть соответствующую случаю молитву, как желание вернулось. Он чувствовал жар, его била дрожь. Желудок сводило спазмами. Во рту, как перед приступом рвоты, появилась горечь. «Может, стоит выпить воды?» — подумал Итче Нохам. Он подошел к столу, на котором стоял полупустой графин с водой для ритуального омовения рук, и перевернул его. Вода намочила носок. «Я не сдамся! — прошептал Итче Нохам. — Покажи собаке один палец, и она отхватит тебе всю руку!»
Итче Нохам снова лег на лавку, руки и ноги затекли. Боль, зуд, голод и жажда внезапно исчезли. Он не спал и не бодрствовал. В голове крутились какие-то мысли, но сам Итче Нохам не понимал, о чем они. Другой, злой, ушел, и теперь остался всего один Итче Нохам. Он снова стал единым. «Неужели я умираю?» — подумал он. Страх смерти исчез. Он был готов к ней. Когда похороны проходят в пятницу, во второй половине дня, покойника на Небе освобождают от допроса и мучений Черного Ангела. Итче Нохам следил за тем, как его оставляют силы. Все, что было в голове, теперь ускользало, разум становился чистым, словно Ангел Забвения, Пура, прилетел и забрал по кусочкам всю его память. Это было очень странно. Он не знал, сколько это забвение длилось: минуту, или час, или сутки. Когда-то Итче Нохам прочел историю об одном юноше, который наклонился, чтобы налить в бочку воды, а когда распрямился, то оказалось, что прошло уже семьдесят лет.
Внезапно Итче Нохам замер. Что-то шевелилось в темноте, у двери — какой-то серый туман. Итче Нохам так удивился этому, что даже забыл испугаться. Постепенно клубы дыма начали приобретать некую форму, они складывались в голову, плечи, шею и волосы. Это была женщина. Ее лицо светилось. Итче Нохам узнал ее: это была Роза Гененделе. Верхняя часть ее тела сложилась окончательно; губы дрожали, как если бы она хотела что-то сказать. Глазницы были пустыми. Ниже пояса тело превращалось во что-то неясное, свисая какими-то лоскутами, и Итче Нохам услышал свой собственный голос: «Чего ты хочешь?»
Он попытался встать, но ноги онемели и были тяжелыми. Призрак приближался к нему, расплывающийся и склизкий, как цыпленок, раньше времени вылупившийся из яйца. «Первобытная Субстанция!» — догадался Итче Нохам. Он вспомнил, как об этом сказано в псалме: «И увидишь то, что было до начала всего». Он хотел что-то сказать, но потерял дар речи. Вместо этого он просто лежал и смотрел, как эта наполовину женщина, наполовину бесформенная тина, это созданное в спешке существо, похожее на вырванный с корнями гриб, подплывало все ближе и ближе. Через какое-то время она начала таять. Она рассыпалась по кусочкам: стекло лицо, выпали волосы, нос ввалился и превратился в рыло, как у тех масок, которые некоторые люди ставят зимою на окна, чтобы подразнить мороз. Она выплюнула свой язык. Роза Гененделе исчезла, а на востоке показались первые лучи солнца, острые, как нож. Кровавые полосы прочертили стены, пол, потолок. Утро зарезало Розу Гененделе и забрызгало комнату ее кровью. Лопнул последний пузырек жизни, и все вернулось в первозданную пустоту. Итче Нохам сидел на лавке и раскачивался из стороны в сторону, словно оплакивая покойника: